Перестрелка в лесу давно утихла. Лишь изредка где-то далеко раздавался выстрел: там выслеживали парашютистов, одиноко бродивших среди деревьев с надеждой на спасение. Десант был уничтожен. Тридцать семь человек взято в плен. Но я знал, что было убито и ранено много и наших, особенно ополченцев.
Ко мне подбежал Браслетов, порывисто, не скрывая бурной радости, обнял.
— Живой, Дима? — крикнул он. — И я, видишь, уцелел! Ну, черт возьми, попали мы в переплет! Никак не ожидал!.. Знаешь, с меня фуражку сбили пулей. — Он снял с головы фуражку. — Смотри, дыра… — Верх фуражки прямо над звездой был пробит. — Стреляли, видимо, с земли. — Если бы взял на несколько сантиметров ниже… Но я в долгу не остался: двоих в воздухе срезал. С третьим столкнулся грудь в грудь. Выстрелить не успел, ударил автоматом. Немец свалился и потерял сознание. Хотел его пристрелить, но раздумал, обезоружил и связал руки стропом… Сейчас он пожалует сюда.
Двое бойцов подвели пленного, молодого офицера с белесыми бровями на мертвенно-бледном лице. Он посмотрел на меня внимательно и дерзко. Я приказал развязать его.
Освободив руки, немец пошевелил пальцами, сжимая их в кулаки и разжимая. Затем осторожно притронулся к виску — месту удара, — откуда сочилась кровь.
По лесу, словно молчаливые тени, бродили наши бойцы. Они собирали оружие, вытаскивали из кобур парабеллумы. Некоторые разрывали парашюты на запасные портянки…
— Как дела, лейтенант? — спросил я подошедшего к нам Тропинина.
Лейтенант понял, о чем я спрашиваю.
— Убито четырнадцать человек, товарищ капитан. — Он взглянул мне в глаза побелевшими от тоски глазами. — Погиб командир второй роты лейтенант Олеховский. Раненых — более двадцати.
Я повернулся к парашютисту.
— Лейтенант, допросите пленного, — сказал я.
Тропинин стал разговаривать с парашютистом. Чужая речь, которой я наслышался, блуждая по смоленским лесам вокруг деревень, занятых немцами, и которую я возненавидел, кажется, на всю жизнь, резала слух остро и больно, вызывая желание зажать уши.
Офицер удивленно улыбнулся, услышав родной язык; на вопросы отвечал охотно и спокойно, понимая, что для него все потеряно. Он объяснил, что точного числа людей в десанте не знает, но что было посажено в самолеты и выброшено не менее трехсот человек, пожалуй, даже больше. Задача десанта заключалась в следующем: выбросившись в районе Серпухова, перерезать дорогу Москва — Тула, захватить переправы через Оку, если окажется возможным, занять Серпухов или вызвать в городе панику, — таким образом, дать возможность войскам сделать стремительный рывок на Москву.
— Вы были уверены, что такую задачу выполните? — спросил я.
— Да, — ответил немец.
— Такими силами?
Парашютист, пожав плечами, взглянул на меня с некоторым изумлением, поражаясь моей наивности.
— Конечно, — сказал он. — Мы знали, что после окружения ваших войск под Вязьмой Красная Армия перестала существовать. Ваши оставшиеся войска окончательно деморализованы и при появлении наших солдат или бегут, или сдаются в плен.
— Какой нахал! — сказал пожилой ополченец.
— Погодите. Дайте поговорить… Вы были сами убеждены, что Красная Армия уничтожена, а оставшиеся войска деморализованы?
— Да, прежде всего сам, — ответил немец. — В этом не так трудно убедиться. Если наши войска за две недели прошли восемьсот километров, окружая большие скопления ваших войск, то Красная Армия бессильна против нашего железного натиска.
— Вы уверены, что Германия победит Россию? — спросил я.
Немец чуть улыбнулся.
— Это неизбежно.
— А то, что отряд ваш, который должен был захватить целый город, уничтожен полностью, — это вам о чем-нибудь говорит?
— Чистая случайность, — ответил немец, не задумываясь.
Лейтенант Тропинин и комиссар стали выяснять у пленного, с какого аэродрома они вылетели, намереваются ли немцы повторить высадку десанта. А я выбрался на дорогу, где остановились четыре грузовика с бойцами в кузовах.
Из кабины передней машины выпрыгнул капитан, невысокий, щуплый. Он подбежал ко мне, спотыкаясь: длинные полы шинели захлестывали ему ноги.
— В этом районе был выброшен немецкий воздушный десант, — сказал капитан. — Вы знаете об этом?
— Воздушный десант уничтожен, — ответил я.
— Как? — Капитан был до крайности удивлен и обрадован — он прибыл со своим отрядом на борьбу с десантом, а десанта уже и нет.
— По стечению обстоятельств, — объяснил ему я, — десант был выброшен именно в том месте, где находились наш маршевый батальон и московские ополченцы. Поэтому он и был уничтожен.
— Весь?
— Не знаю. Лес большой, могли и скрыться…
— И вы спокойно сидите! — крикнул капитан. — Враг у нас в тылу, а вы спокойно сидите?
— Вот вы теперь с ним и боритесь, — сказал я. — Мы спешим к фронту.
Лейтенант Тропинин, подойдя, доложил, что раненых двадцать восемь человек, из них много тяжелых, и что их надо немедленно отправить в госпиталь.
Капитан встал, чтобы идти к машинам. Я задержал его, сказал как можно мягче, по-свойски:
— У тебя четыре машины, выдели одну, чтобы отвезти раненых. Хотя бы до Подольска. Пока вы прочесываете местность, она вернется.
— Конечно, отправлю, — охотно отозвался капитан. — Как же иначе! Не бросать же их здесь.
— И имей в виду, что у нас тридцать семь пленных. Мы их тоже передаем вам. Среди них тоже есть раненые.
— Пленных я немедленно отправлю в Москву, — сказал капитан, направляясь к машинам.
Он подал бойцам, находящимся в кузовах, команду, и те, соскочив на землю, цепочкой пошли в лес, теряясь во мглистом и сыром лесном сумраке.
Я сказал Тропинину, чтобы он готовил батальон к маршу, а Чертыханова попросил разыскать командира батальона ополченцев.
Это был пожилой, грузный человек с черными крошечными усиками под носом; новую шинель перетягивали новые ремни.
— Здравия желаю, товарищ майор, — сказал я, подходя к нему.
— Здравствуйте, товарищ капитан! — ответил майор. — Спасибо вам, ребята! Если бы не вы, парашютисты перебили бы моих старичков, как цыплят. Он снял фуражку и вытер платком глубокие пролысины на лбу.
— Могу я вас попросить, товарищ майор? — обратился я к нему. — Будете хоронить своих людей, захороните вместе и наших. Мы и так задержались в пути…
— Да, да, конечно, — сказал майор поспешно. — Мы это сделаем. Еще раз спасибо, капитан, за выручку!..
Нина шагала рядом, и я все время чувствовал ее плечо. Изредка наши руки, встретившись как бы нечаянно, долго не размыкались. Ощутив ее тонкие, чуть вздрагивающие пальцы в своей ладони, улавливая во тьме ее улыбку, беспечную, влюбленную и безмолвную, я на какое-то мгновение забывал о том, что мы не одни, что сзади нас движется целая колонна людей, что мы приближаемся к фронту, что нам скоро предстоит вступить в бой. Я был рад, что она со мной сейчас…
— Дима, ты меня любишь? — негромко спросила она.
— Люблю.
— Очень?
— Очень.
— Я тебе не кажусь сентиментальной?
— Нисколько.
— Я счастлива, Дима, — прошептала она, привычно равняя свой шаг с моим. — Знаешь, постоянного счастья не бывает… Не должно быть. Может быть постоянное спокойствие, а счастье — нет. Оно слишком прекрасно, чтобы все время было рядом с человеком. Оно изнурительно… Да, да! Счастье налетает порывами, как вихрь. Оно схватит человека за сердце и сожмет его крепко и сладко-сладко, так что задохнуться можно. Голова кружится, и хочется кричать от восторга!.. — Помолчав немного, она коснулась плечом моей руки выше локтя и спросила: — Я говорю чепуху?
— Нет, отчего же? Продолжай, пока у нас есть время поговорить об этом…
В Серпухов мы добрались только к утру: стокилометровый путь от Москвы изнурил бойцов, они двигались вяло, в угрюмом молчании…
Городок был погружен во мрак. Сюда уже явственно докатывался недалекий гул сражений. С высоты были хорошо видны очаги пожарищ, подобные гигантским кострам, разбросанным по пойменной равнине, — горели села…
Южнее Серпухова, над мостами через Оку, все ночи напролет, развесив зеленые фонари, кружились вражеские самолеты. Они прорывались сквозь плотный заградительный огонь зенитных батарей, беспорядочно кидали бомбы на переправы…
Улицы города патрулировались усиленной охраной. Серпухов стоял на жизненно важных магистралях — железнодорожной и шоссейной, связывавших Москву с Тулой, с войсками, защищающими столицу от немецких армий, навалившихся на Москву с юга. Предстоял жаркий, кровопролитный бой…
В расположение штаба армии — в деревню Батурино что неподалеку от Серпухова, колонну сопровождали патрульные.
Нас встретил дежурный по штабу. Разминая мою руку в своих ладонях, он как будто всхлипнул от восторга и неожиданности.
