Чертыханов, покосившись на меня, уловил в моем взгляде вопрос, тут же разъяснил обстоятельно:
— Медицинский персонал поселился в избе рядом с вашей. Дядя Никифор, как и полагается рачительному мужику, завел лошадь во двор, дал ей корма. А Нину отправил на печку греться. Она сейчас спит, наверно…
«Пускай поспит, — подумал я, — устала за дорогу…» Никогда не была для меня горячая печь так заманчива, как в эту минуту; я вспомнил детство, зимние деревенские вечера, когда я, продрогший, возвращался «с улицы» и забирался на печь и мама укрывала меня теплым одеялом… Я зябко поежился ветер пробирался под шинель, ледяными мурашками скользил по спине…
Батурино было густо заселено военными. Они двигались вдоль улиц небольшими группами и в одиночку, молча и настороженно, и это, казалось, бесцельное движение создавало впечатление беспорядка и растерянности, хотя на самом деле каждый выполнял свое, лишь одному ему известное дело… Возле изб, загромоздив проулки, стояли конные линейки, грузовики, артиллерийские упряжки, даже два танка новой конструкции уткнулись тупыми носами в березовые жерди ограды…
Браслетов приутих, шагал, угнетенно о чем-то думая, и форсистую свою фуражку с дыркой повыше козырька надвинул на самые брови.
— Нас могут сразу же бросить в бой, — проговорил он. — А у нас руки голые, что мы можем сделать?.. Еще день-два, и немцы подойдут к Серпухову двадцать километров для них не расстояние. Один бросок. Батальон надо вооружать…
— Не отчаивайся, комиссар, — сказал я ободряюще, хотя сам отлично понимал, что с голыми руками соваться в бой бессмысленно.
Навстречу нам шагали два командира порывисто — так ходят разгневанные или чем-то возмущенные люди; оскользаясь в грязи, чертыхались. Поравнявшись с нами, торопливо и небрежно козырнули два лейтенанта в новеньком обмундировании, свежие и, видимо, еще не обстрелянные. Задержавшись, они с неприязнью, чуть ли не с ненавистью посмотрели на Чертыханова.
— Товарищ капитан, — обратился ко мне один из них, высокий и стройный, с талией, туго перетянутой ремнем. — Это ваш человек? — Он пренебрежительно кивнул на Прокофия, и верхняя губа его слегка покривилась.
— Наш.
— Вам известно, что он совершил?.. Он — а с ним было еще несколько бойцов — нахально выставил нас из помещения, куда мы были поставлены комендантом. Он нас обезоружил! Это — вопиющее хамство! Партизанщина. Мы будем жаловаться командующему!..
Чертыханов взглянул на меня, точно спрашивая разрешения, и сказал укоризненно, глуховатым голосом:
— Пистолет, товарищи лейтенанты, не детская побрякушка, и махать им перед лицом человека рискованно.
Я знал, что Чертыханов никогда не нагрубит старшему начальнику ни с того ни с сего, наоборот, он постарается при случае услужить, потому что умен и потому что так воспитан.
Я обернулся к Чертыханову.
— Ефрейтор, объясните, что произошло.
Прокофий пристукнул каблуками сапог.
— Поначалу все было как надо, товарищ капитан, — сказал он. — Я вошел в избу — мне лейтенант Тропинин приказал, — гляжу, за столом сидят и завтракают вот эти товарищи лейтенанты. Я, как и положено: «Разрешите обратиться…» Потом говорю, мол, такое сложилось положение, нельзя ли вам, товарищи лейтенанты, малость потесниться. Я предупредил, что это ненадолго, самое большее на сутки. Они сказали, вот он, — Прокофий указал на лейтенанта с тонко перетянутой талией, — «Пошел вон!..» Я стерпел обиду и опять к ним вежливо: «Товарищи лейтенанты, еще раз прошу потесниться, здесь будет расположен штаб отдельного батальона, а вы займете маленькую комнату». Ответ был такой, товарищ капитан: «Плевали мы на ваш штаб! Ищите другое место. Толя, вышвырни его за дверь!..» Потом он — хвать меня за рукав и хотел за дверь, как по нотам… Вы, товарищ капитан, знаете, я при исполнении служебных обязанностей или в боевой обстановке хватать себя за рукав не позволю. Никому. Не стерплю. Тогда они вынули пистолеты и давай ими размахивать передо мной, давай кричать, грозить. И смех и грех, товарищ капитан! Один из них даже выстрелил в потолок для острастки. След от этого выстрела вы увидите в потолке над дверью… На выстрел прибежали наши — я их на крыльце оставил. Я сказал товарищам лейтенантам очень вежливо: «Хватит, поигрались игрушками, и будет. Кладите их на стол». К счастью, тут и товарищ Тропинин подоспел. Выселили. А оружие вернули. Вот идут жаловаться…
— Счастливой вам дороги, — сказал я. — У командующего только и дела, что разбирать ваши жалобы. Сказать вам откровенно, ребята, нехорошо вы вступаете в войну, не по-солдатски как-то. Противник — слышите? — совсем рядом, не сегодня-завтра может нагрянуть сюда: его пока что не можем остановить. А вы со своими обидами носитесь. Раз-другой в бою побываете, и вся спесь с вас слетит, за это я ручаюсь. А если и там, — я взмахнул рукой в сторону Тарусы, откуда надвигался враг, — если там будете задаваться так же, то хорошего не ждите. Бойцы не терпят таких командиров. Считайте, что я сказал вам это по секрету. И по-дружески…
Лейтенант с перетянутой талией высокомерно вытянулся, дерзко вскинул остренький мальчишеский подбородок.
— Извините, товарищ капитан, но я вышел из того возраста, когда терпеливо и прилежно выслушивают нотации каждого встречного. Я их вдоволь наслушался от отца, он генерал-майор, командир дивизии. — Об отце лейтенант сказал явно для того, чтобы мы поняли, с кем имеем дело…
— Выходит, мало он вам их читал, неглубоко, если вы ничего не осмыслили.
Мы двинулись вдоль улицы, ушли уже далеко, а лейтенанты все еще топтались там, где мы их оставили, совещались.
В небесной ледяной свежести томительно, с пронизывающим визгом рыскали вражеские эскадрильи — над переправой через Оку, над окраинами городка. Торопливо и отчетливо долбили небо выстрелы зениток. В блеклой, вылинявшей синеве вспыхивали, разбухая и блестя, облачка. Они тут же таяли. Глухие удары разорвавшихся бомб долетали сюда, расслабленные и протяжные…
— Скоро штаб, товарищ капитан, вон за теми ветлами, видите? Чертыханов будто угадывал наше нетерпение и невольно возникшую тревогу, вызванную воем самолетов и рокотом бомб.
Из-за темных и корявых стволов ветел, на голых ветвях которых стыли на ветру осиротелые грачиные гнезда, выступил лейтенант Тропинин. Он взглянул вдоль улицы и, увидев нас, направился навстречу. На ходу вынул из кармана сложенный вчетверо листок бумаги.
— Здесь доложить, товарищ капитан, или пройдем в помещение?
Браслетов зябко поежился, поднял воротник шинели.
— Я продрог, ребята, пройдемте в дом.
В избе, в подтопке с открытой дверцей, пылали, стреляя искрами, дрова. Жаркие отблески огня трепетали, озаряя комнату красным накалом. Браслетов, не раздеваясь, присел к печке и сунул руки прямо в пламя, потирая ими и покрякивая от удовольствия. Я сбросил шинель на кровать, подошел к столу и сел. Угол над моей головой был убран иконами с почерневшими от времени, скорбными ликами святых. Перед главной иконой, что была установлена в центре, большой, обложенной тусклым позолоченным металлом, висела лампада из синего стекла, в ней плавал крохотный негасимый огонек, — должно быть, хозяйка беспрестанно молилась, заклиная бога, чтобы он не пустил вражьи силы в город, в село…
Чертыханов, откинув ситцевую, в цветочках, захватанную руками занавеску, протиснулся в чулан, невнятным баском заговорил с кем-то, по всей видимости, с хозяйкой, и через минуту появился с чугуном горячей картошки.
— Позавтракайте, товарищ капитан. — С гостеприимным щедрым размахом поставил чугун на стол. — Садитесь, товарищ комиссар. Товарищ лейтенант…
Браслетов, отогревшись у огня, порозовел и развеселился. Он ополоснул лицо под умывальником, висевшим у двери над лоханью, причесался и тоже сел к столу. Чертыханов открыл финским ножом банки с консервами, рассыпал прямо на стол печенье, разломил на дольки плитку шоколада. В довершение всего извлек из мешка бутылку коньяка. Сухонькая старушка, появившись из-за ситцевой занавески, подала граненые стопки.
Пока Чертыханов хлопотал, наводя на столе праздничную опрятность, мы с Браслетовым изучали то, что проделал за это время начальник штаба. Тропинин суховато и отчетливо докладывал, держа перед собой листки бумаги.
— На данный момент личный состав батальона составляет шестьсот восемьдесят шесть человек, из этого числа командиров — девять. Не хватает для полного состава командиров взводов: семерых. Вооружение батальона следующее: автоматов — триста двадцать два, винтовок — двести девяносто три, станковых пулеметов — два, ручных — четыре, гранат — в среднем по три штуки на каждого, бутылок с зажигательной смесью — шесть ящиков по сорок штук в каждом.
Браслетов рывком откинулся, ударившись затылком о стену.
