НА СЛЕДУЮЩЕЕ УТРО КУРЬЕР ИЗ ЮДЕНРАТА рассказал ему о самоубийстве Чернякова. Личный секретарь нашел его мертвым в кабинете на стуле. Черняков написал записки жене и в юденрат. Курьер показал Корчаку записку для юденрата, тот ее прочел, снова сложил и передал назад, и курьер ушел.
Когда об этом услышала мадам Стефа, они стали лицом к лицу, касаясь друг друга лбами.
Все оставшееся утро остальные работники приюта отдавали все необходимые приказания. Корчак и мадам Стефа сидели за кухонным столом над единственным стаканом холодного чая.
– Нашел себе легкий путь, – сказала она наконец.
– Он отказался от палестинской визы, чтобы служить своему обществу, – ответил он.
Они оба оставались в кухне, когда Зигмус передал мне, что на улице стоят два мальчика, которые хотят меня видеть, а когда я на самую малость приоткрыл дверь, Борис выдернул меня на улицу, а другой мальчик захлопнул за мной дверь. Я так напугался, что сначала не расслышал, о чем мне говорит Борис, и в конце концов другому мальчику пришлось дать мне пощечину, чтобы привлечь мое внимание. Он спрашивал, знаю ли я, как выглядит изнутри тот дом на Желязной улице, который облюбовали немцы, и попросил описать его комнаты, и потом, как показалось, остался удовлетворен моим описанием. Он спросил, как часто я там бывал и в какое время суток и сторожат ли немцы входную дверь. Он сказал, что я им нужен для того, чтобы дать им знать изнутри, когда будет подходящее время нанести визит, и я спросил, кто они такие, на что он ответил – его группа, и когда я спросил, кто участвовал в этой его группе, он сказал, что это не мое собачье дело.
Борис продолжал держать меня за грудки, и я спросил, с чего мне им помогать, и Борис ответил, что, если я откажусь, он меня прикончит, и я сказал, что, если он так хочет – пусть убивает прямо сейчас. Они таращились на меня какое-то время, пока второй мальчик не спросил, чего мне надо, и я задумался. Потом я сказал ему, что хочу, чтобы спасли Корчака. И мадам Стефу тоже, если так хотелось Корчаку. Борис фыркнул. Второй мальчик задумался об этом, а потом сказал, хорошо, он может это устроить, если я дам ему, что он хочет, и он со мной скоро свяжется. После этого они ушли.
В тот вечер перед комендантским часом Женю пришел проведать ее старший брат, и она бросилась ему на руки, а другие дети собрались вокруг и смотрели. Мадам Стефа и Корчак наблюдали за этим со скрещенными руками. Брат Жени сказал девочке, что ему нужно поговорить с Корчаком и мадам Стефой, и она осталась ждать с друзьями в главной комнате, пока брат сидел в кухне с Корчаком и мадам Стефой. Стакан все еще стоял на том месте, где они его оставили, правда, чай кто-то выпил. Я сидел в коридоре у дверей.
Брат сказал им, что слышал, будто сиротский дом не станут трогать, но все же не мог быть в этом уверен на сто процентов, и что он обещал матери присмотреть за сестрой, и снившиеся ему последнее время кошмары убедили его, что они должны держаться вместе, учитывая происходящее. Но он едва знал пару, с которой жил, и волновался, что сестра будет в ужасе от того, что ей придется весь день сидеть одной, пока он работает.
Он ждал ответа, но Корчак молчал. Наконец, мадам Стефа сказала, что она тоже верит, что с сиротским домом все будет хорошо и что забирать детей – плохо для командного духа, хотя окончательное решение остается за ним.
Тогда он поговорил с сестрой, и она долго не могла решить, но в конце концов на следующее утро ушла с ним. А еще через день утром он вернул ее назад из-за тех вещей, которые девочка услышала, когда сидела взаперти в его комнате. Он вернул ее как раз перед завтраком и усадил на обычное место. Он вытер глаза и пообещал, что будет приходить, когда сможет, и она сказала ему, что он ей очень помогает и что ему нужно позаботиться о себе. После этого она взяла ложку и отвернулась. Когда он ушел, мадам Стефа спросила, почему Корчак обслуживает столы, и он сказал ей, что хочет чем-нибудь занять руки и что, относя супные миски с ложками и тарелками, он может понаблюдать, кто с кем сидит. И кому одиноко.
В ТУ НОЧЬ, КОГДА ЗАСНУЛ ДАЖЕ КОРЧАК, в заднюю дверь тихо постучали, и, когда я подошел туда с лампой и отодвинул дверной засов, меня втолкнул внутрь Борис, и они вместе с другим мальчиком вошли, закрыв за собой дверь.
– Чем мы можем быть вам полезны, джентльмены? – спросил Корчак. Он стоял в ночной сорочке и без очков.
– Пройдемте в кухню, – сказал другой мальчик, забрал у меня лампу и провел нас туда.
Они сели за стол, а мы стали напротив него.
– Снова здорово, – сказал я Борису.
– Здравствуй, – сказал Борис.
– Да, приятно сюда вернуться, – сказал второй мальчик.
После этого он рассказал Корчаку, что представители молодежных движений встретились и основали Еврейскую Боевую Организацию и решили, что их первым заданием будет информирование всех о том, что местом депортации является лагерь в Треблинке, где всех травят газом. Они уже распространяли листовки, но листовки уничтожал юденрат, который считал их немецкой провокацией, используемой как предлог, чтобы всех перестрелять.
– Если там всех травят газом, как эта информация могла до вас дойти? – спросил Корчак.
– Каждую неделю один или двое человек, сбежавших с поездов, возвращались в гетто, – ответил ему мальчик.
– А на этих людей можно полагаться? – спросил Корчак. – Как им удалось так изловчиться?
Я спросил, хочет ли доктор, чтобы я принес ему очки, и он ответил «нет».
– Я смог сорвать колючую проволоку с окна и ускользнуть через него, – сказал мальчик. Увидев выражение лица Корчака, он добавил: – Я не Геракл. Другие передо мной уже над ней поработали, но у них не хватило времени.
Они смотрели друг на друга. Мне подумалось: я бы так тоже сделал. Если бы было нужно, я бы пошел по головам.
– Другие выбивали доски в полу или со стен, – сказал мальчик.
– Пока шел поезд? – спросил я, но мальчик удостоил меня таким взглядом, что я заткнулся.
– Неужели в поездах нет надсмотрщиков? – спросил Корчак.
– Есть там надсмотрщики, – сказал мальчик. – Кого-то из беглецов подстреливают, кого-то – нет.
Кажется, Корчак не удивился ничему из сказанного.
– И ты – член этой боевой организации? – спросил он.
Мальчик сказал, что они пришли по двум причинам, и первая причина – помочь Корчаку бежать.
Польское подполье постоянно предлагало организовать ему побег, сказал Корчак, но он неизменно отвечал отказом, разве что они возьмут всех.
– Вы им нужны, потому что вы – единственный, кого они принимают за поляка, – сказал мальчик. – Но мы-то хотим вас вывести не только потому, что вы – знаменитый доктор Корчак. Мы хотим, чтобы вы бросили клич обо всем, что здесь происходит.
– С чего бы люди стали меня слушать? – спросил Корчак.
Мальчик не ответил.
– Скажи ему, – обратился ко мне он.
– Сказать что? – спросил Корчак.
И все трое посмотрели на меня.
– Еще они здесь потому, что им нужно, чтобы я им помог, – сказал я ему. – Я сказал, что если им нужна моя помощь, они должны сделать это для меня.
– Что для тебя сделать? – спросил Корчак. Он сделал такое удивленное и разочарованное выражение лица, что мне пришлось отвернуться.
– Вытащить вас отсюда, – сказал Борис. Он сказал, что немцы командовали переселением из своего управления на Желязной. Он сказал, что Лейкин был там главным ответственным из евреев и что я работал информатором на него и на гестапо. А это значило, что я мог попасть внутрь. И поскольку я мог попасть внутрь, я мог помочь им напасть на управление, когда придет время.
– Вы хотите, чтобы он вам помог напасть на управление? – спросил Корчак.
– Цена, которую он потребовал, – вытащить вас отсюда, – сказал второй мальчик.
– И когда вы обо всем об этом сговорились? – поинтересовался у меня Корчак.
– Они пришли в приют вчера, – сказал я ему. – Я разговаривал с ними на крыльце.
– И когда ты намереваешься этим заняться? – спросил он меня голосом, который использовал, когда обращался к немцам.
– Он должен будет пойти с нами сейчас, – сказал Борис.
– Я ничего не буду делать, пока его не вывезут из гетто, – сказал я им.
– У вас есть пистолеты? Есть у вас бомбы? – спросил Корчак.
– Мы достанем пистолеты. И бомбы тоже достанем, – сказал Борис.
– Где вы их достанете? – спросил Корчак.
Наконец, Борис сказал, что по его плану следующей ночью к четырем утра я должен буду отвести Корчака к стене в конце Прожной улицы, и там будет стоять лестница, и кто-то встретит его на той стороне, чтобы вывезти из города.
Корчак подошел к раковине и стоял, повернувшись к нам спиной.
– Я начну говорить, когда чуть перестану злиться, – сказал он.
Второй мальчик двигал стакан из-под чая по столу с места на место, будто шахматную фигуру. Когда я посмотрел на Бориса, тот только пожал плечами.
Корчак повернулся.
