До стоянки добрался в пятом часу утра. Лес и болото были окутаны легкой дымкой тумана. От птичьего щебета звенело в ушах.
Галя встретила меня у расщепленного молнией дерева на восточном краю лога.
— Хлопцы вернулись? — спросил я.
— Пока нет никого. Вы первый! — ответила Галя.
— А здесь как, тихо?
— Все в порядке!
Я не стал расспрашивать Галю, как она провела ночь в одиночестве, но по ее побледневшему, заметно осунувшемуся лицу догадался, что ей было нелегко.
Почти одновременно вернулись Бодюков и Рязанов, а полчаса спустя появился и Колесов. Мне хотелось сразу выпалить им: «Братцы, дело в шляпе! Аэродром обнаружен!», но, как и положено командиру, я решил прежде выслушать донесения подчиненных. И тут началось нечто такое, что я буквально опешил, И Колесов, и Рязанов, и Бодюков, будто стараясь подшутить надо мной, доложили, что аэродромы обнаружены во всех обследованных секторах. Правда, никто, как и я, не видел ни взлетных площадок, ни самолетов, но зато каждый видел и бензовозы, и зенитные батареи, то есть именно все то, что служит признаком аэродрома.
Выслушав всех, я почесал затылок.
— Да, здорово получается… Выходит, тут сплошные аэродромы! Что-то не так, братцы! Кажется, все мы опростоволосились.
Колесов начал было горячо утверждать, что, он не мог ошибиться и что аэродром определенно находится в его секторе, но Бодяков оборвал его:
— Брось, Коля! Тут действительно какая-то петрушка получилась. Очевидно, эти чертовы бензовозы, и зенитки и впрямь сбили нас с панталыку…
Для проверки итогов наших ночных (и столь «успешных») поисков я решил произвести сообща дневную разведку прежде всего в моем секторе. Первая проверка — и первая неудача. Никакого аэродрома, ни даже более-менее пригодной площадки для взлета и стоянки боевых самолетов мы не нашли там, где я побывал ночью. В лесу, стоял резервный автомобильный батальон, готовившийся к переброске в зону боевых действий. Конечно же, у него имелись свои бензовозы, и зенитные батареи были, очевидно, лишь одним из звеньев глубоко эшелонированной противовоздушной обороны прифронтового района.
До самых сумерек продолжали мы проверку в других секторах, и всюду — полнейший конфуз. Усталые, злые, с чувством горькой досады за напрасно потерянное время возвращались мы на свою стоянку.
— Надо перекочевать на другое место, — сказал я. — К западу, километров на двадцать…
— А почему на запад? — проворчал Колесов. — Эдак можно ползать до второго пришествия.
— И верно, вроде на кофейной гуще гадаем, — добавил Бодюков. Громко зевнув, он потянулся так, что у него, казалось, затрещали кости. — Эх, скорее бы храповицкого давануть!
— Никаких храповицких, — бросил я раздраженно, хотя мне самому чертовски хотелось спать. — Отдохнем с час, и в путь. С нашим имуществом днем не перебраться.
— Но почему все же на запад? — не унимался Колесов.
— Потому что восточнее — сплошные болота, — объяснил я. — Уж там-то наверняка аэродромом и не пахнет.
Ровно в полночь мы покинули лесную стоянку. Предыдущая бессонная ночь и минувший день, проведенный в бесполезных поисках, давали себя знать. Ноша оттягивала плечи, казалась неимоверно тяжелой. К тому же ни на минуту нельзя было забывать, что мы находимся в тылу врага, причем сравнительно недалеко от линии фронта. Постоянная настороженность и нервное напряжение еще больше ослабляли и без того изрядно измотанные силы. Все чаще приходилось делать короткие привалы…
Рассвет застал нас на краю болота, густо поросшего высоким камышом. Слева, из-за небольшого леса, виднелась колокольня деревенской церквушки. До деревни было не больше километра. Ветер доносил оттуда гул моторов и лязг танковых гусениц. Километрах в двух правее от нас тянулось шоссе, по одной стороне которого бесконечной шеренгой выстроились телеграфные столбы.
Волей-неволей нам пришлось обосновываться в камышах. Рязанов и Бодюков довольно быстро нашли крохотный островок, чуть высунувший кочковатую спину из зеленоватой, затхлой воды. На этом клочке суши едва хватило места, чтобы разместиться кое-как нам и нашему имуществу. Вокруг тихо шептался камыш, вода кишела головастиками и пиявками.
— А теперь спать! — сказал я и взглянул на Галю. — Первой будет дежурить Маркова.
Рязанов вскинул голову, широко раскрыл слипавшиеся, воспаленные веки и выпалил:
— Командир, разреши мне первому!
— Куда тебе! — покосился на него с усмешкой Бодюков. — Ты же спал на ходу. Уж лучше я подежурю.
Колесов браво кашлянул.
— А вот мне вроде совсем спать неохота. Перехотелось, наверное.
Галя, конечно, все поняла.
— Будет дежурить Маркова, — по-начальнически строго повторил я. — Прекратить разговоры!..
В это время откуда-то из-за болота донесся нарастающий, густой гул самолетов.
— Наши, должно быть, идут! — сказал Рязанов.
— Какой там наши! «Юнкерсы» это! — определил Колесов. — Слышите, «ве-зу, ве-зу, везу»!
Небо уже дрожало от гула, и вдруг прямо над нами совсем низко проплыла стая из девяти «юнкерсов» с черными крестами на крыльях. Они шли на юг, медленно набирая высоту. Мы вскочили на ноги, чтобы не потерять их из виду.
— Братцы! — возбужденно воскликнул Колесов. — Да ведь эти стервятники только-только оторвались от земли. С полным грузом идут, потому и рычат так, гады…
— С грузом к фронту бы шли, а они — на юг, — заметил Бодюков.
— Эх, яблочко, соображать надо, — бросил ему недовольно Колесов. — Для маскировки они так… Вот наберут высоту и повернут к передовой… Голову на отсечение даю, что аэродром где-то здесь, у нас под боком!
Лично у меня эта мысль Колесова не вызывала никакого сомнения. «Юнкерсы» шли не на бреющем полете, а именно поднимались. Значит, они произвели взлет всего несколько минут тому назад, то есть незадолго до того, как мы услышали их гул. Аэродром действительно находился где-то совсем близко к северу от болота. Словом, вышло так, как говорится в пословице: «На ловца и зверь бежит». В данном случае ловцами были мы, а зверем — вражеские самолеты.
По лицам друзей я видел, что усталость с них как рукой сняло и что сейчас им не до сна. Точь-в-точь как азартные охотники, вдруг заметившие дичь, они не спускали горящих глаз с «юнкерсов», которые уже были высоко. Предположение Колесова подтвердилось полностью: поблескивая в лучах восходящего солнца, «юнкерсы» свернули на северо-восток, поплыли к передовой. Вскоре оттуда донеслись глухие взрывы бомб.
Бодюков предложил немедленно отправляться в разведку, чтобы уточнить место расположения аэродрома. Рязанов и Колесов поддержали его. Мне тоже не сиделось, но я опасался, как бы в спешке усталые, невыспавшиеся люди не допустили опрометчивости и ошибок, которые почти неизбежны в таком состоянии. Поэтому я отверг предложение Бодюкова и сказал тоном, не допускавшим возражения:
— Будем отдыхать! Без сна нельзя.
Рязанов вздохнул.
— Разве теперь уснешь?
— Надо уснуть, — сказал я требовательно. — Хотя бы на то время, пока вражеские бомбардировщики находятся в полете. Когда они будут возвращаться, Маркова разбудит нас, и мы засечем направление, в котором они пойдут на посадку…
«Юнкерсы» вернулись через полтора часа. Вначале они держали курс строго на юг, затем, резко снизившись, развернулись к северу и снова; пошли на посадку. Теперь их было уже не девять, а семь. Видимо, два из них были сбиты нашими зенитчиками или истребителями.
В двенадцатом часу дня наш отдых закончился. Подкрепив силы галетами, мясными консервами и сгущенным молоком, мы двинулись в путь. Мы с Рязановым направились прямо через болото, Бодюков и Колесов получили задание обойти его вдоль берега, примыкавшего к шоссейной дороге. Кратчайший путь от нашей стоянки до места посадки «юнкерсов» пролегал, конечно, через болото, но на нем могли оказаться непроходимые топи. Маршрут Бодюкова и Колесова был значительно длиннее и более опасным, но, возможно, он был и более надежным.
К счастью, на болоте оказалось множество небольших островков. Они очень облегчали наш переход. Помогло нам и то, что ни я, ни Рязанов ни разу не наткнулись на трясины, хотя мы порой двигались вперед по грудь в воде. В камышах стояла одуряющая духота, все время страшно хотелось пить, но еще страшнее было пить затхлую болотную воду.
Путь через болото удалось преодолеть за тридцать восемь минут (это с учетом коротких передышек на четырех островках). Наконец впереди показался луг со стогами перегнившего, почерневшего сена. За лугом виднелся молодой лес. На северной опушке его высился бугор, увенчанный вышкой тригонометрического знака. Здесь мы условились встретиться с Бадюковым и Колесовым.
Между лесом и бугром тянулась какая-то старая канава, заросшая репейником. Укрывшись среди лопухов, можно было вести наблюдение за шоссе, за всей северной опушкой леса и берегом болота.
