— Ясно, товарищ майор, — кивнул я. — Дали мы маху на этот раз. Пусть уж радистка не помнит обиды. Вместе ведь работать…
Майор взглянул на Маркову.
— Слышали, Галя? Или, может быть, теперь в другую группу пойдете?
Не решаясь обернуться лицом к ней, я ждал, что она ответит: ведь и впрямь обидели мы ее.
— Если можно, то оставьте меня в группе Игнатова, — попросила Маркова.
— Да, да, прошу, товарищ майор, — горячо поддержал я ее просьбу.
Майор весело прищурился.
— Ну, если между сторонами достигнуто такое согласие, то, как говорится, быть посему!
Когда мы вышли от него, я сказал Марковой:
— Ты, Галя, погуляй где-нибудь, пока я подготовлю ребят… Приходи минут через двадцать.
— Есть, товарищ командир!
Друзья ждали меня с нетерпением. Это я понял сразу, как только переступил порог нашей комнаты.
— Ну что, откомандировал? — спросил Бодюков.
Я отрицательно мотнул головой.
— Нет? — вскочил Колесов. — Эх, яблочко, уж не вздумал ли ты вместе с Данильцевым нашу группу в детский сад превратить? — Казалось, негодование так и распирало его. — Что мы будем делать с ней? Попробуй сунься с таким дитем за линию фронта! «Ой, мамочка!» — будет кричать.
Бодюков поддакивал ему, видимо полностью разделяя его возмущение. Рязанов молчал, недовольно косился на Колесова, как бы говоря взглядом: «Да замолчи же ты наконец! Дай командиру хоть слово сказать!»
Я молча подошел к столу, опустился на стул, выжидая, когда утихомирится Колесов. Тот пошумел еще с минуту и в заключение заявил:
— Надеюсь, командир, что ты учтешь наше мнение. Если сорвется операция, то вся ответственность ляжет только на тебя.
— У тебя все? — спросил я сухо.
— Все!
— Ну, тогда садись и слушай!
Я рассказал то, что услышал о Марковой от майора. Никто не перебивал меня. Колесов жадно курил и с каким-то ожесточением грыз мундштук папиросы. Бодюков нервно вертел в руках коробку спичек, нахмуренный, уставившись взглядом куда-то в угол комнаты. Щеки Рязанова порозовели, как у девушки, узнавшей вдруг что-то очень и очень приятное. Разумеется, я не умолчал и о том, какие чувства охватили меня там, в кабинете Данильцева, когда я слушал то, о чем сейчас рассказывал сам. И не те ли самые чувства испытывали теперь мои друзья?
— И как она, Маркова? — тихо спросил Рязанов. — Жаловалась на нас?
— Молчала, — ответил я.
— В другую группу просилась?
— Нет. Решила с нами остаться.
Наступила долгая пауза. Мне было ясно, что Вася Рязанов встретил мое решение оставить Маркову в нашей группе с большим удовлетворением и готов был протянуть ей руку дружбы. Но что скажут Колесов и Бодюков?
Колесов смял недокуренную папиросу и поскреб подбородок.
— Да, дела…
Бодюков искоса поглядел на него.
— Вот тебе и эх, яблочко… А ты разорялся.
— Не лезь! — отмахнулся Колесов.
— И извиняться не будешь?
Я опасался, что эти слова Бодюкова вызовут у Колесова новую вспышку гнева, но ничего подобного не случилось. Наоборот, наступила полная разрядка. Колесов добродушно улыбнулся.
— Придется…
Когда снова раздался стук в дверь, мы, как по команде, вскочили из-за стола и откликнулись вразнобой:
— Да, да!
— Входите!
Это была Маркова. Словно боясь, что мы встретим ее так же холодно и недружелюбно, как и в первый раз, она задержалась на пороге, спросила:
— Разрешите, товарищи, присутствовать на отработке задания?
Надо полагать, что наши виновато улыбающиеся рожи сказали ей больше всяких слов. Она тоже улыбнулась широко, по-дружески, но все еще не переступала порога.
— Что же ты, Галя… Заходи! — крикнул я. — Знакомься с товарищами.
Колесов вышел из-за стола, протянул ей руку.
— Мы тут малость того… Словом, сама понимаешь. Извини. Ну и вообще, кто старое помянет, тому глаз вон. Узнаешь нас поближе, не пожалеешь, что к нам пошла.
Так радистка Галя Маркова стала нашим боевым другом.
Глава 11. РАЗГРОМ ЗАСЕКРЕЧЕННОГО АЭРОДРОМА
Самолет приближался к линии фронта. Могуче гудели моторы. Казалось, вот-вот в иллюминаторы ворвется слепящий свет прожекторов и по корпусу самолета застучит смертоносный горох осколков зенитных снарядов. Да, это может случиться в любую минуту. Но пока небо по-прежнему остается черным.
Украдкой поглядывал на Галю, видел, что этим же заняты и мои друзья. Ведь она впервые летела с нами. Хотелось знать, каково ей сейчас, что она думает, как будет себя вести в случае опасности. У нас, мужчин, уже не раз совершавших подобные рейсы в тыл врага, и то нервы были напряжены до предела. Говорят, у женщин нервы послабее. Должна же как-то проявиться эта слабость на лице, в жестах, в глазах.
Не знаю, чувствовала ли Галя, что мы наблюдаем за ней, но держалась она молодцом, по крайней мере внешне. Отвечала на наши шутки, улыбалась, словом, вела себя так, как бывалый, хорошо обстрелянный и закаленный опасностями авиадесантник.
В тыл врага самолет проник над торфяными болотами, вклинившимися в передовые позиции противника. Прожекторы едва не нащупали нас, а несколько зенитных снарядов, выпущенных гитлеровцами, видимо, наугад, разорвались на почтительном расстоянии от правого борта…
Галя прыгала третьей — после Бодюкова и Рязанова.
Мы очень торопились, чтобы как можно ближе приземлиться друг от друга, тем более что времени до рассвета оставалось не так уж много.
Как только я окликнул девушку, она очутилась у двери, торопливо, будто смахивая пот, провела ладонью по лбу и, цепко ухватившись за вытяжное кольцо парашюта, оглянулась.
Я махнул рукой.
— Прыгай!
Галя кивнула, прижала локти к телу и боком вывалилась из самолета…
Приземлялись среди низкорослого кустарника. Грунт под ногами был мягкий, податливый. Очевидно, полевые карты отличались большой точностью, и мы, выбрав по ним место высадки, попали в намеченный район: на участок высушенных незадолго до начала войны болот. Пока глаза привыкали к тьме, я собрал парашют, затем начал искать своих товарищей. Как было условлено, раз, другой выкрикнул по-перепелиному. Прислушался. Повторил позывные еще и еще раз. Первым откликнулся Бодюков, за ним — Колесов, и вскоре вся группа уже была в сборе. Зато грузовой парашют мы искали не менее часа.
Теперь нужно было пробираться к торфоразработкам, которые находились примерно в полутора километрах от места нашего приземления. Мы надеялись, что там удастся отыскать старые штабеля торфа, выложенного для просушки еще до войны, чтобы укрыться среди них на день.
Шли гуськом по воде вдоль края болота. Топь надежно скрывала следы наших ног, и никакие ищейки гитлеровцев не смогли бы напасть на наш след. Впереди шагал Бодюков, ощупывая дно тонкой жердью, найденной у заброшенного охотничьего шалаша. Я замыкал шествие. Галя шла предпоследней, метрах в двух от меня. Ее силуэт то четко проступал на фоне предрассветного неба, то сливался с контурами прибрежных зарослей. Все мы, в том числе и она, были нагружены изрядно: оружие, термитные заряды, продукты, рация с запасными батареями и сигнальные ракеты. Разумеется, у Гали поклажи было намного меньше, чем у каждого из нас. Могли ли мы допустить, чтобы она надрывалась? И хотя она никого не просила помочь ей, мы, мужчины, даже не сговариваясь, охотно переложили на свои плечи часть ее ноши, причем сделали это украдкой от Гали. В другое время Колесов, например, мог бы идти с более тяжелым грузом без особой усталости не один километр, нынче же он и раз и другой заикнулся о привале. Нетрудно было догадаться, о ком он беспокоился, но я, сделав вид, будто ничего не понял, сказал ему:
— Никаких привалов! Если ты устал, то передай рюкзак со взрывчаткой Борису.
Колесов подошел ко мне, шепнул:
— Не о себе я… Мне-то что. А вот Галя…
— Она такой же боец, как и мы, — нарочито сухо ответил я.
— Эх, яблочко, понимать надо, — бросил с упреком Колесов. — Распорядись, чтоб она батареи мне отдала.
Я подозвал к себе Маркову, спросил:
— Сильно устала?
— Нет, совсем немного. — сказала она.
— Отдай аккумуляторные батареи Колесову.
Галя замялась.
— Их нет у меня.
— Как нет! Где же они?
— Вася Рязанов взял.
Колесов молча вернулся на свое место.
— Пошли дальше, товарищи, — скомандовал я.
Рассвет застал нас уже на торфоразработках. Мы разместились под одним из уцелевших штабелей торфяных брикетов, сложенных в виде пирамиды. Проверили снаряжение, позавтракали и, установив порядок дежурства, легли отдыхать.
День выдался жаркий. Солнце припекало вовсю, и даже в тени было очень душно. На востоке, на косогоре, виднелось село, окруженное небольшими перелесками. Мимо него проходил большак, от которого ответвлялась дорога к торфоразработкам. В насыпи, тянувшейся через болото, зияли три бреши у взорванных мостов. По большаку довольно часто катились грузовые. автомашины то в одиночку, то колоннами. Село казалось безлюдным, вымершим.
