Из-за Станового хребта медленно выкатилась ущербная надкусанная луна, высветила дорожку прямо по середине реки, разделив надвое черную воду. Из клуба повалил народ — кончилась картина, по дощатому настилу застучали каблуки, и на мосту сразу сделалось неуютно, как на приречной пристани.
Матюхин направился к Дому приезжих («Клоповник, будь он проклят!»), с трудом сдерживаясь, чтобы не попросить огонька у встречных парней — забыл спички у Денисова. У сельсоветского палисадника темнела группа людей: как-то странно неподвижно и молча они держались. Матюхин подошел ближе, удивился: оказывается, слушали радио — шипящий блин репродуктора был выставлен на подоконник. Матюхин едва прикоснулся к забору и вздрогнул, словно от удара электрического тока, услыхав первые слова: в Испании военно-фашистский мятеж!
Опустившись на колено, он шарил по земле, разыскивая выпавшую из пальцев трубку, и тревожная мысль многоголосо, хлестко стучала у него в голове: «Неужели это начало?!»
А когда выпрямился и снова вгляделся в аспидный зев репродуктора, вдруг неожиданно ясно понял: Денисов во многом прав…
Придя в гостиницу, Матюхин долго курил у распахнутого окна. Потом все-таки решился: снова позвонил парторгу Денисову.
— Я насчет твоего поручительства звоню… Оно должно быть в письменной форме.
— Понял, сделаю. Утром перед отъездом зайди. Заберешь и чайку попьешь на дорогу.
— Договорились. А насчет этих ребят — смотри в оба. Головой отвечаешь.
— Спасибо, Афанасий Петрович! Все будет в лучшем виде.
Ганс Крюгель любил по утрам пить парное молоко, поэтому сразу после женитьбы он отсчитал «фрау Аграфен» четыреста рублей и велел купить «добрую продуктивную корову». Грунька заупрямилась было, но потом мать ей подсказала, надоумила: «Бери, дуреха, коровенку, непременно бери — ребятишки наши при молоке будут!» Оно и вправду так оказалось: немец спозаранку, сдувая пену, выпивал кринку молока и на этом ставил точку. Ни сметаны, ни простокваши, ни творога он и в рот не брал, брезгливо морщился. Так что полтора ведра свежего молока хлебосольная молодуха ежедневно спроваживала своей сопливой разнокалиберной родне.
Крюгель был аккуратным и небеспокойным мужем. Утром, чуть свет, искупавшись в омуте напротив коттеджа, он отправлялся на стройку — обязательно рысцой бежал эти полтора километра, — приходил домой уже затемно, ужинал, читал газеты, слушал радиоприемник, ну и еще иногда, при настроении, копался в палисаднике, в цветочной клумбе, выставив на подоконник электрическую лампу-рефлектор. Хлопот с ним особых не было, вот разве что ежевечерне приходилось мыть ботинки с крагами, всегда до невозможности заляпанные грязью (где он только умудрялся находить эту грязь в самую-то сушь?).
Грунька раздобрела за месяц, округлилась, и целыми днями торчала в промтоварном магазине, накупая себе вальяжные наряды и блестяще-соблазнительную бижутерию. Ходила она теперь при шляпе с пером и с бумазейным зонтиком такой дикой расцветки, что ее побаивался даже сельповский приживал козел Ромка.
Троеглазовский выводок-девишник оказался при деле: старшенькая Дунька с Веркой пасли на пригорке инженерскую корову, сноровистая десятилетняя Анютка ходила в прибиралках-посудомойках, а малолетка Настюшка доглядывала огород, чуть что — при появлении на грядках соседских цыплят — поднимала отчаянный шум. Даже троеглазовский шелудивый Трезор почти переселился в инженерский коттедж — тут ему куда как вольготнее перепадало насчет еды. Правда, на ночь он обязательно убегал домой, в свою подкрылечную конуру.
Ганс Крюгель вряд ли догадывался, что в его отсутствие пустоватый коттедж из трех комнат становится таким густонаселенным. Но он умел считать деньги, и очень скоро Грунька почувствовала это — муж постепенно прижимал ее к черте, за которой начинается голодный паек. Тогда тетка Матрена посоветовала дочери объявить немцу супружеский бойкот, а при случае устроить громкую семейную сцену.
Однако Ганс Крюгель на бойкот никак не реагировал: на стройке были ежедневно неприятности, инженер приходил вконец измочаленный и, едва сбросив на крыльце ботинки, заваливался на диван и храпел до утра. Что касается семейной сцены, то Грунька по неопытности просто не знала, с какого тут конца начинать, какими батогами и за что молотить непутевого мужа.
«Хоть бы напился разочек, нехристь окаянный! — горевала тетка Матрена, которая вся извелась от дочкиных переживаний. — Не муж, а прямо мерин какой-то. Только что траву не жует».
Тетка Матрена как в воду глядела…
Инженер Крюгель переживал трудные дни. В пятницу после повторного допроса у следователя он явился домой непривычно рано, еще засветло, и, не сняв на крыльце обувь, протопал прямо в гостиную. Он выглядел мрачным и злым, как сам дьявол из преисподней.
Достав из бара бутылку водки, Крюгель сердито махнул стоявшей на пороге Груньке «вэг!» (уходи), запер дверь на ключ, налил и выпил полный граненый стакан. Затем, развалясь на диване, стал размышлять.
Доннер веттер, его начинают обкладывать флажками, как какого-нибудь серого волка! И делают это открыто, прямо на глазах, отлично понимая, что разноцветные флажки для него пугающе-непреодолимый барьер. А может, к черту флажки? Отбросить, перепрыгнуть и уйти — не убежать, а именно уйти — неторопливо, непринужденно, напоминая о своем достоинстве. Но куда, собственно, уходить и зачем уходить?
Ведь они этого и добиваются: во флажках предусмотрительно оставлен четкий коридор, который в общем-то ведет на простор, на волю. И он, и они — загонщики — прекрасно отдают себе отчет о том, куда именно ведет выход из замкнутого круга.
А может, он преувеличивает, сгущает краски?
Нет. Все так, как есть в действительности. Его совершенно недвусмысленно обвиняют в преступной халатности, в служебной несостоятельности. Почему экскаватор с землечерпальным ковшом оказался в скальном карьере? Почему он там использовался в качестве подъемного крана, намотав за месяц нецелевого применения кругленькую сумму государственного убытка?
Вопросы убийственно правильные с точки зрения технической целесообразности. И ответить на них с этой же позиции просто нельзя, невозможно, потому что налицо явный технический нонсенс. Элементарная чепуха. Это можно только понять, душой понять, учитывая немыслимую абракадабру самой стройки, где лихо игнорируются все технические нормы и где экскаватор может сойти не только за подъемный кран, но за бульдозер, за рельсоукладчик, даже за паровой молот, если это будет благословлено лозунгом так называемой «рабочей инициативы».
К тому же в данном случае присутствовала еще и крайняя необходимость: деревянные стрелы кранов-дерриков не выдерживали тяжести гранитных монолитов, рожденных инициативой стахановцев-каменотесов (глыбы в два раза крупнее прежних!).
Да, дорогостоящий «Бьюсайрус» во взрывоопасной зоне карьера — вызов здравому смыслу. Но где он вообще здесь пресловутый здравый смысл, есть ли его следы на этой дурацкой плотине, возведенной чуть не голыми руками на заоблачной высоте?!
Дер тойфель вайс!..
Крюгель палил еще стакан, залпом выпил, со злостью ощущая горячую волну в горле. Проклятая страна: никогда и ни в чем нельзя положиться на постоянство и предвидение! Одна только водка надежно крепка, сногсшибательна и то, если не разбавлена, как в управленческом буфете.
Вспомнился воскресный пикник, угрожающе-вкрадчивый голос начальника строительства Шилова. Поразительно зловещая фигура… Местный административный вождь с лицом хозяина игорного притона. Не он ли организует флажковую облаву?
Его намеки были слишком прозрачны, чтобы не понять, чего он добивается. «Деловое сотрудничество». За этой ширмой крылся обыкновенный торг по решительному принципу: «или— или». Крюгель ушел от ответа, умышленно напился: какой может быть торг с человеком, за спиной которого изувер-штурмовик Хельмут Бергер?
Так или иначе жизнь все равно поставила перед ним эту жестокую дилемму. А если говорить точнее, то и дилеммы уже нет, есть только один исход, один выход, обозначенный флажковым коридором: надо немедленно уезжать. Фарен нах Дойчланд. Бросить все на полпути, бросить без сожаления и, как говорят русские, «бежать без оглядки».
А если все-таки оглянуться, чуть-чуть помешкать, да и сообщить в компетентные органы русских насчет высокопоставленного товарища Шилова? На ухо шепнуть: приглядитесь, мол, человек этот — с двойным дном, как чемодан контрабандиста…
Нельзя. Безрассудно и гибельно, потому что в Германию в таком случае ехать будет невозможно. Арестуют сразу же на Берлинском перроне, а может быть, уже на границе.
Ну а что он будет делать в Германии, что его ждет там? Нацистов-штурмовиков он не приемлет, партия социал-демократов, в которую он когда-то входил, фактически разогнана и поставлена вне закона.
