— Все думаю, дядя Никифор, не зря ли взял ее с собой?
Никифор забил чеку в ось, крутанул колесо, чтобы смазка разошлась по всей ступице, и повернул ко мне рыжую, как лисий хвост, бороду.
— Зачем зря? У вас не семеро по лавкам; снялись, собрались — да и в поход. А уж раненых она обхаживает, я приметил, что тебе мать…
В тесной избенке было сумеречно и тихо, пахло дымком березовых поленьев и пареной капустой. Хозяйка выглянула из чулана, улыбнувшись, молча поклонилась мне. Нина спала на печи, занимавшей треть избенки, накрытая шинелью, волосы густыми прядями расползлись по цветистой подушке, от жары щеки расцвели алым румянцем. Она повернулась на бок и, не открывая глаз, спросила негромко:
— Дима, это ты? Озяб? Хочешь погреться? Иди сюда…
— Я здесь посижу. Ты спи.
— Еще полчасика хоть…
Я снял фуражку, расстегнул шинель и, не раздеваясь, сел на лавку, облокотившись на щелястый, давно не скобленный подоконник. Я глядел сквозь маленькое оконце на улицу села. Оно жило суматошной, горячечной прифронтовой жизнью: торопливо, вразнобой проходили повзводно красноармейцы; месили колесами грязь артиллерийские упряжки; выли моторами буксующие грузовики, проносились с неистовым треском мотоциклы, а то вдруг диким галопом мчался на взмыленной лошади всадник…
Постепенно движение на улице стало сливаться и отодвигаться во мглу все дальше, дальше. Я уснул. Спать было неловко, я это чувствовал во сне, раненая рука занемела, в боку тупо ныло, но я никак не мог очнуться, чтобы устроиться поудобнее. Наконец я повалился на лавку, лег во всю ее длину и, заснул как-то глухо и темно.
Топот ног и голоса донеслись сначала как бы издалека, несмело, путано, затем стали приближаться, становясь все явственней и настойчивей.
— Товарищ капитан!
Я услышал голос Чертыханова и тут же встал, — мне достаточно было, чтобы он меня позвал. В избе было по-прежнему мглисто и дымно, устоявшийся запах перепревших щей не рассеивался, этим запахом, кажется, были пропитаны и стены, и лавки, и сама печь. Чертыханов и Тропинин сдержанно улыбались, наблюдая, как я приходил в себя после сна.
— Принимайте пополнение, — сказал лейтенант Тропинин. — Кое-что подкинули нам. Все, что мы просили, только в меньших размерах. Отделение связи, пять санитаров с фельдшером, шесть командиров…
— Между прочим, товарищ капитан, — сказал Чертыханов, самодовольно ухмыляясь, — двое из них — наши знакомые, те, что в потолок стреляли…
Тропинин взглянул в записную книжечку.
— Винтовок столько, сколько просили, противотанковых ружей — тридцать, новые, еще не очищенные от заводской смазки, пулеметов станковых — два, ручных — шестнадцать — больше, чем мы просили, тоже новые… В общем, это вполне прилично… А вместо дивизиона — две противотанковые пушки. Это просто богатство!
Душа моя невольно оживилась, наполняясь веселой уверенностью и спокойствием. Я затянул шинель ремнем, поправил кобуру. Выходя из избы, взглянул на печь. Нины там уже не было…
В штабе, когда я вошел, вновь прибывшие в батальон командиры встали. Два лейтенанта, с которыми утром в этом же доме произошел неприятный инцидент, были ошеломлены встречей: они не знали, что жизнь часто преподносит людям и не такие сюрпризы. Высокий, с туго перетянутой талией лейтенант назвался Прозоровским; второй, коренастый, — Абаниным. Чтобы освободить их от неловкости и от извинений, я улыбнулся и по-приятельски похлопал каждого по плечу, как бы говоря этим, что все недавно происшедшее с ними мизерно в сравнении с тем, что ждало впереди, и они облегченно вздохнули.
— Товарищ лейтенант, — попросил я Тропинина, — Прозоровского направьте к Кащанову во вторую роту, Абанина в третью — к Рогову. А вы, товарищ старший лейтенант… — обратился я к третьему командиру.
— Астапов, — подсказал он.
— Возьмите на себя первую роту. Вас познакомит с ней старший лейтенант Чигинцев. Воевали?
— Пришлось, — ответил Астапов спокойно, даже неохотно. — Под Оршей был ранен. До госпиталя — я в Орехово-Зуеве лечился — добирался сам… Откровенно говоря, не думал, что придется еще раз идти в бой, — надеялся, что остановим и разобьем. Ошибся немного: тут еще непочатый край работы.
Видно было, что человек этот неглупый, работящий, честных и устоявшихся правил, от него веяло спокойствием и надежностью, — такие в бою незаменимы.
Потом подрысил на лошади и наскоро забежал в избу — познакомиться командир приданной нам батареи старший лейтенант Скнига, большой, шумный и веселый человек в стеганой куртке и в перчатках с раструбами до локтей; сняв перчатки и сунув их под мышку, расхаживал по избе; от громких и увесистых шагов зыбился пол и звонко дребезжала посуда в шкафу за перегородкой. Объяснялся без хвастовства, со смехом. Воевал. Немцев не боится, лупил их почем зря. Заверил, что за его артиллеристов можно ручаться, как за себя. Покорил нас своей уверенностью и добродушием. Выпил залпом стакан водки. Чертыханов обожал такие натуры и охотно угостил его, — ушел, широко растворив дверь, махнув на прощание перчаткой.
На пороге Скнига столкнулся с красноармейцем. Пропустив старшего лейтенанта, красноармеец вступил в избу и, приглядываясь, спросил, кто здесь капитан Ракитин, — он не различал в полумраке знаков различия. Я подошел к нему. Боец сказал, чтобы я вместе с женой явился к члену Военного совета дивизионному комиссару Дубровину. Слова «с вашей женой» прозвучали незнакомо и непривычно, и командиры с изумлением переглянулись, как бы спрашивая друг друга не ослышались ли?
Чертыханов, поспешно накинув на плечи шинель, выбежал раньше меня, чтобы предупредить Нину.
Дубровин ждал нас в том пятистенном доме, к которому мы подходили на рассвете. Посыльный провел меня и Нину в помещение, а Чертыханов остался у крыльца с часовым.
В комнате низко над столом висела лампа под металлическим кружком-абажуром. Сергей Петрович в накинутой на плечи шинели сидел у краешка стола и сосредоточенно писал. Он знал, что вошли мы, сказал, не отрывая взгляда от бумаги:
— Я сейчас, ребята.
Седина покрыла его голову изморозью, вспыхивала на кончиках волос от висков до самой негустой пряди, упавшей на лоб. Даже на усы, русые, шелковистые, лег предзимний серебристый иней. Седина наводила на мысль о годах, оставленных далеко позади, и придавала облику его озабоченность и печаль… Исписанный листок он вырвал из блокнота, сложил вчетверо и подал посыльному.
— Срочно в политотдел.
Красноармеец схватил листок, повернулся и выбежал из избы.
Дубровин встал, встряхнув плечами, сбросил шинель на лавку, привычно скользнул пальцами по ремню, расправляя гимнастерку, и шагнул к нам, высокий, по-юношески стройный; от сузившихся в улыбке глаз резко побежали к вискам морщинки-лучики.
— Дайте-ка я сперва взгляну на вас… — Он усадил нас рядышком, сам сел напротив, погладил Нину по щеке, большим пальцем провел по ее брови, длинной, с загнутым концом к виску, — привычный жест, подчеркивающий его душевное расположение, доверие и нежность.
— Свадьбу справить не удалось?
— Что вы! — воскликнул я с внезапным возбуждением, точно снова на один миг очутился в квартире Нины, среди друзей. — Еще как гульнули! К нашему счастью, в Москве оказались и Никита Добров и Саня Кочевой с Леной…
— Да, да! — вспомнил Сергей Петрович. — У меня недавно был Саня, он говорил об этом… В следующий раз приедет, я пошлю его в твой батальон, пускай напишет о тебе. Он хорошо стал писать.
— Обо мне писать нечего, — сказал я. — Кроме того, что мы поженились, других героических поступков пока не совершили…
Сегодня не совершили, завтра совершите.
— Завтра? — спросила Нина со скрытым беспокойством. Сергей Петрович уловил в ее голосе волнение. Он, сведя брови, провел согнутым пальцем по усам, точно жалел, что сказал об этом раньше, чем нужно было сказать, и что этим немного омрачил встречу. Успокаивая, он еще раз погладил Нину по щеке.
— Расскажите, что с вами произошло за это время… Ты долго лежал в госпитале, Дима?
— Почти месяц. Шестнадцать мелких осколков вынули.
— Отдохнуть не дали?
— Какое там!..
Широко растворив дверь, вошла женщина с подносом в руках; поднос был накрыт белой тканью. Женщина поздоровалась с нами, поставила поднос на лавку, потом подошла к столу, собрала в стопку разложенные на нем бумаги и перенесла на подоконник. Разостлав на столе чистую скатерть, она расставила тарелки с едой, рюмки, бутылку вина, хлеб.
— Пожалуйста, Сергей Петрович.
— Зачем вы ходите раздетой, Даша, простудитесь…
— Ничего, тут недалеко… — Женщина ушла.
— Отметим нашу встречу. — Дубровин оживился. — Дима, продвигайся в дальний угол…
