Пики опустил голову, помолчал, собираясь с мыслями.
– Но!.. – повторил он снова, однако с другим ударением. – Избитый, расстрелянный медведь никак не хочет сдаваться, он мечется в агонии, и откуда-то у него берутся силы. Вот что говорят об этом сопротивлении англичане. – Пикенброк поднес к глазам бланк радиоперехвата. – …Немецкие солдаты чувствуют, что находятся в глубине чужой и враждебной стране. Лишь реки нарушают однообразие территории. Терпеливые саперы вермахта навели мосты, похоронили своих товарищей. Враг отступал, но всегда вел огонь. И очень часто дневной бой заканчивался, а русские снова были видны на горизонте, и через цейсовские бинокли можно было различить танки Т-34 с их зловещими, напоминающими капюшоны, скошенными башнями, которые, казалось, заманивали немцев все дальше и дальше на восток. От сражавшихся рядом с немцами союзников – румын и венгров, которые не считали себя суперменами, в германскую армию начали проникать настроения обеспокоенности и тревожные рассуждения: что русского всегда приходится убивать дважды, что русских никогда никто не побеждал, что никто, проливший здесь кровь, еще не уходил из России живым. И каждый немец, на каком бы участке фронта он не воевал, с тревожным чувством страха и восхищения обращал внимание на поведение раненых русских. Они не плачут, они не стонут, они не ругаются. Несомненно есть что-то загадочное, что-то непостижимое в их суровом, упорном молчании…
Пикенброк отшвырнул листок, тяжелым взглядом обвел лица Юстина и Беербаума.
– Вот такие дела, – наконец вымолвил он. – Вы, Юстин, слетайте в тот киевский «мешок», позаботьтесь перетащить часть трофейной техники сюда, в Берлин, организуйте грандиозную выставку. Надо поднять боевой дух населения и приунывших наших вояк. Вообще-то говоря, это не наше дело, а забота пропагандистов. Но они просили подключиться. Конечно, не без участия вашего друга Хаусхофера и доктора Геббельса. А распорядился о такой выставке сам фюрер.
– Когда прикажете вылетать? – с готовностью спросил Юстин.
– Свяжитесь с отделом транспортной авиации и отправляйтесь с первой же оказией.
– К какому времени приурочена выставка?
– Чем скорей, тем лучше…
Юстин думал, что с заданием он справится быстро. На самом же деле оно сильно затянулось. Специально отобранная команда натащила горы винтовок и пулеметов, обезвредила снаряды и гранаты, освободила танки от разложившихся трупов, провела дезинфекцию, отбуксировала броневики, танки, трактора к железнодорожным станциям – и вот тут-то возникла проблема с поездами. Весь подвижной состав работал с громадным напряжением, доставляя в действующие армии резервы, направляя в тыл тысячи и тысячи раненых. Многокровное сражение под Смоленском, неожиданный удар у Вязьмы, невиданный обстрел русскими реактивными снарядами Оршанского железнодорожного узла заставили Юстина вспомнить о «Павлине». По дороге в Берлин его не покидала мысль, что по мере приближения немцев к Москве русское сопротивление будет возрастать с удесятеренной силой, могут произойти всякие неожиданности, хотя ударные части уже ворвались в Клин, Михайлов и Наро-Фоминск, охватывая полукольцом большевистскую столицу. Сейчас-то и мог пригодиться русский агент, в картотеке абвера названный «Павлином».
Беербаум, как обычно, сидел в маленьком кабинетике, скорее каморке, и терпеливо корпел над сводками, собиравшимися чуть ли не со всего мира и из всех армейских отделов абвера. Появлению Юстина он нисколько не удивился, как будто видел его только вчера.
– Вы по-прежнему уверены, что с падением Москвы русские капитулируют? – напрямик спросил Юстин.
Беербаум помедлил, отвлекаясь от своих мыслей и возвращаясь к русским делам, равнодушно проговорил:
– Вряд ли. Неспроста же они перевели посольства и наркоматы в Куйбышев, Сызрань, Казань, даже в Астрахань. Но это, надеюсь, последние судороги.
– Я так не считаю, – отрезал Юстин. – У них еще остаются Урал, Поволжье, Север, Сибирь до Тихого океана с огромными людскими и производственными резервами.
Беербаум наморщил лоб, по привычке пожевал губами, подумал про себя: «Может, и прав Валетти, а я, старый конь, легко поддался всеобщей эйфории, что большевистская Россия вот-вот падет и на этом война закончится». Больно уж не хотелось ему заниматься нудной подготовкой специального агента-радиста для «Павлина», тратить время и средства, когда неясно – так ли много знает тот именно сейчас, при всеобщей русской подозрительности и шпиономании, когда обстановка накалилась до критической точки и каждый час может измениться к лучшему. С другой стороны он опасался портить отношения с Юстином, близким к Пики. Оттягивая время, он спросил:
– У вас есть кандидатура для Москвы?
– Надо искать.
– Искать… Дело, согласитесь, канительное. Может, полковник подскажет? – Беербаум неохотно поднялся с кресла, достал из сейфа папку с делом «Павлина», набрал номер адъютанта. – Спросите господина Пикенброка, не сможет ли он сейчас принять Беербаума и Валетти?
Пока адъютант соединялся с Пики, майор, прикрыв ладонью трубку, обернулся к Юстину:
– Докладывайте вы. Как начальство решит, так и будет.
Пики вполуха выслушал Юстина. Он куда-то торопился, быстро проговорил:
– Давайте подождем… Какое сегодня число?
– Пятое декабря, – ответил Юстин, удивившись, что Пики почему-то даже не взглянул на настольный календарь, открытый на странице с жирной цифрой «5».
Полковник надел потертое драповое пальто, кивком простился, поспешными шажками устремился к лифту.
Он не появился на службе ни завтра, ни послезавтра. Оказалось, выезжал в местечко Сулеювеке под Варшавой. Там находился штаб «Валли-й», непосредственно занимавшийся разведкой против Советского Союза. Именно оттуда пришли первые донесения о начавшемся русском контрнаступлении. Вернулся Пикенброк через неделю. Небритый, исхудавший, но бодрый, даже будто чему-то обрадованный, он сразу вызвал Беербаума и Юстина к себе и сказал, пряча глаза:
– Иваны дали нам под Москвой хорошего пинка. Зря хвастались. Война, сдается, закончится не скоро. Так что вы, Беербаум, готовьте связника к «Павлину», а вы, Валетги, продолжайте заниматься выставкой. Приказ фюрера никто не отменял.
Юстин снова уехал на Украину. После неудачи под Москвой, когда положение пришло в равновесие и наступило предвесеннее затишье, железнодорожное управление сумело выделить несколько эшелонов. Началась погрузка. Из-за нехватки кранов лошадьми втаскивали на платформы безжизненные танки, орудия, гаубицы. По пути, который тоже тянулся бесконечно долго, партизаны подорвали один эшелон. Экспонаты пришлось вытягивать из-под откоса, снова грузить на платформы, в Белоруссии и Польше «нелитерные» составы со ставшим уже несрочным грузом загоняли в тупики, освобождая дорогу другим поездам.
Лишь к началу лета 1942 года выставку советской трофейной техники удалось открыть. На ней побывали фюрер, генералитет, высшие чины партии. Геббельс произнес речь, проникновенно расхваливая доблестных германских солдат и воинов тыла, после парада батальонов гитлерюгенда и резервистов к экспонатам допустили простую публику.
Выставка продержалась до будущего года. Война пожирала массу металла, металлургические заводы империи уже не справлялись с военными заказами. Развернулись кампании по сбору металлолома, подчищались подвалы и дворы, шли на переплавку старинные медные котелки и кофейники, снимались даже бронзовые дверные ручки. И тогда рейхсминистр пропаганды, скрепя сердце, согласился отправить на переплавку и русские трофеи.
Помимо этой выставки Юстин работал над захваченными документами, составлял отчеты и справки, которые уходили неизвестно куда. Располагая опытом пребывания в России, он набрасывал примерный ход замыслов главного командования и правительства Советского Союза с его многочисленными наркоматами, оценивал возможности мобилизации новых возрастов, писал о настроении населения в тылу, напряженности путей сообщения, движении боеприпасов и материальных ценностей к фронтам.
Его поражала, к примеру, жестокость советских властей к людям, занятым изготовлением боевого снаряжения. К ним применялись обязательное сверхурочное время до 3-х часов в смену, работа в воскресные дни и суровые наказания за минутные опоздания. А поскольку почти все предприятия руководствовались лозунгом «Все для фронта – все для победы», то этот порядок распространялся на весь советский народ. Немецкий рабочий не выдержал бы такого бешеного темпа. И еще. Германия тоже испытывала нужду в сырье, ей приходилось искать заменители. Однако даже многоопытные немецкие химики и медики не решались предлагать своей армии такие компоненты, как целлюлозу вместо гигроскопической ваты, мыло из белой глины без жиров или химические стельки и носки из бумаги от обморожения.
