— Сравнил! Летчик не открыватель теории относительности. Ему сложнейшую технику знать надо, как свои пять пальцев! Перегрузки переносить, вырабатывать в себе бойца, а не лектора или ученого. Диалектика!
— Не согласен, командир! Если изо дня в день, с утра и до вечера вас будут пичкать формулами, различными параметрами полета, данными по вооружению, уверяю — у вас появится отвращение к подобным занятиям. Летчик испытывает большие психологические, а зачастую и физические нагрузки. После полетов человек должен остыть, отключиться от грохота турбин, от всего этого урагана полета, вернуться к тишине, к выработанному веками обычному ритму жизни, к земле-матушке. Надо уметь снимать нагрузки. Обязательно! А вот как? Это каждый решает для себя. Один рисует, другой собирает магнитофон, третий участвует в самодеятельности, четвертый, как Сторожев, изучает искусство и литературу древних народов, пятый рыбачит. К сожалению, у нас есть еще деятели, только делают вид, что работают. Слышал анекдот? Звонит начальник подчиненному: «Петров, ты что делаешь?» — «Ничего». — «А что будешь делать?» — «Пока ничего». — «Ну давай! Только побыстрее!»
Горегляд рассмеялся.
— Ей-богу, хорошо! Значит, давай побыстрее! Диалектика! Вот гуси-лебеди! Здорово! Сегодня же расскажу своим замам и комэскам! Да, чуть не забыл: ты готов доложить свои соображения по сокращению сроков испытаний?
— Готов хоть сейчас. Мнение у меня с тобой единое.
Северин вышел и увидел стоявшего у двери своего кабинета капитана Ваганова.
— Заходи, Дима, — предложил он и открыл дверь, — Что у тебя? Докладывай.
По заведенному Севериным порядку в конце каждого дня политработники подразделений, секретари парткома и комсомольского комитета докладывали ему о проделанной за день работе и планах на следующий день. Ваганов рассказал о почине комсомольцев эскадрильи Пургина:
— Они, Юрий Михайлович, решили каждый вылет обслуживать только на «хорошо» и «отлично»!
— Постой, постой. — Северин задумался, вспоминая одно из комсомольских собраний полка. — Мы же уже принимали подобное решение: «Каждому полету — отличную подготовку».
— То было весной, и многие уже забыли. Теперь что-то поновее надо.
— Плохо, Дима! — Северин бросил исподлобья негодующий взгляд. — Плохо! Взяли обязательства, новый почин и, вместо того чтобы изо дня в день бороться за его выполнение, показывать лучших, вскрывать недостатки, через полгода о нем забыли. Давай новый! Я против таких «новшеств»! Надо поднять тот, что весной принимали, хорошенько проверить ход выполнения, обсудить на бюро, чтобы действительно каждому полету предшествовала отличная подготовка.
— Понял вас, — застыдился Ваганов, не зная куда глаза деть. Черт дернул вылезти с почином! И это еще не все. — Неприятность у Бута — двое комсомольцев были в самовольной отлучке.
— Плохо и это. Ну что ж, пусть в эскадрилье разбираются, наказывают, если надо.
— В том-то и дело, Юрий Михайлович, что наказывать-то нельзя.
— Это почему же?
— Эскадрилья борется за звание отличной, и вдруг — грубое нарушение дисциплины! Оба нарушителя — отличники. Придать этому факту значение — значит сократить число отличников.
— Что же ты предлагаешь? — Северин выжидающе посмотрел на Ваганова.
— Может, промолчать? Пройдет неделя, и о нарушителях забудут. Скоро комсомольцы эскадрильи рапорт должны писать о выполнении обязательств, а тут… — Ваганов запнулся, заметив, как Северин нахмурился.
— Извини меня, Дима, но то, что ты предлагаешь, несовместимо с нашей работой. Не нужны нам липовые отличники и дутые цифры обязательств! Мы — армия, а не артель игрушек! Если мы, добившись успеха, промолчим, беды не будет. А если скроем нарушение, упрячем плохое — никудышные мы с тобой коммунисты! Тебе, секретарю комитета, молодому парню, еще расти да расти, и мой тебе совет: никогда не иди на сделку с совестью! Иначе не будет тебе места в авиации, запомни мои слова.
— Запомню, — хрипло сказал Ваганов. — Разрешите идти?
Северин кивнул. В глазах его стыла горечь: «Эх, Дима, Дима, и где ты только этому научился?..»
Махов приземлился на вертолете в разгар летной смены. Горегляд руководил полетами, Брызгалин был в воздухе. Полковника встретил только что вернувшийся из зоны пилотажа Северин. Одетый в песочного цвета летный костюм и высотные широконосые ботинки, Северин стоял подчеркнуто вытянувшись, левой рукой держал вывернутый наизнанку влажный шлемофон, правой — кислородную маску и матовый защитный шлем. С осунувшимся лицом и глубоко запавшими глазами замполит молча слушал упреки Махова: чем больше говорил Махов, тем тускнее становился взгляд Северина.
— Да, да, товарищ Северин, повторяю: полк работает не в полную силу. Люди нагрузки не чувствуют. Нет, не чувствуют. Как мы раньше работали? Если уж вышли на полеты, то все крутилось, аж дым коромыслом стоял! У вас же на аэродроме — тишина, задремать можно. Задремать! — Махов говорил вкрадчивым, приглушенным голосом, надеясь увидеть в глазах не в меру строптивого Северина покорную исполнительность. — Звено Васеева зарулило на стоянку час назад, а вылетать летчики и не думают. Вы, товарищ Северин, заместитель командира полка по политической части, вам эти вещи надо бы заострить и кое-кого за ушко да на солнышко. За ушко! Мы в дивизии знаем вас как хорошего, настойчивого работника, надеемся на вас. Почему бы вам не поддержать предложение о сокращении сроков войсковых испытаний? Это вызовет ответную реакцию. О вас заговорят и в округе, и в Москве. В Москве! А? Возьмите-ка и проявите инициативу. Новый почин: «Поточный метод полетов». В духе времени!
Махову очень хотелось расположить Северина, увлечь его предложением о сокращении сроков испытаний. Замполит — натура увлекающаяся. А тут — новое дело. Оно захватит его. С таким союзником легче и на Горегляда нажать.
Махов посмотрел на Северина и удивился: взгляд неподвижный, отсутствующий… Майор, казалось, не слушал его.
— Я, товарищ полковник, предпочитаю выяснять истину с помощью диалога, а не монолога. Поэтому, прошу выслушать меня.
Махов насторожился, снял солнцезащитные очки и удивленно поднял брови. Поначитались черт-те чего! Диалог! Монолог! Распустил Горегляд своих людей…
— Вы предлагаете, чтобы на старте дым коромыслом стоял. А нужно ли это в наши дни, когда общество стремится организовать труд с помощью науки? Темп нашей работы заранее закладывается в плановую таблицу полетов. Этот темп мы долго искали, взяли на вооружение оптимальный вариант. В полку ведется борьба за четкое выполнение всех полетов и каждого в отдельности. Счет идет на минуты. Общий налет за смену возрос, работа стала ритмичнее и эффективнее. Беготня, на наш взгляд, вредна. Спешка в авиации никогда не приводила к хорошим результатам. Люди работают с напряжением. Звено Васеева летало в стратосферу, перерыв между вылетами по наставлению положен больше обычного. Отдохнуть летчикам надо как следует.
— Отдыхают дома, а не на аэродроме. Здесь работать надо, работать, — изменившимся голосом прервал Северина Махов. — Полк переучивается, проводит испытания. Отдыхать некогда. Сроки надо сократить, сроки. Авиация ждет новый истребитель, и чем быстрее мы закончим испытания, тем раньше он поступит на вооружение…
Воспитанный суровым укладом армейской жизни в духе исполнительности и точности, Северин не представлял, что можно так легко изменить данное совсем недавно распоряжение о сроках испытаний и переучивания. О них говорили и на партийных собраниях, и на политических информациях, и на служебных совещаниях. В полку не было ни одного человека, который не подчинил бы всю свою жизнь исполнению особого задания, кто не думал бы о сроках. Сколько времени и усилий ушло на планирование, перестройку подготовки летчиков! И весь этот большой труд может обратиться в прах… Что людям скажешь? Поверят ли летчики и техники тому, что есть необходимость лишать их воскресного отдыха, отпусков, возможности хоть раз в неделю побыть с детьми. Ведь сроки и без того очень сжаты и требуют почти предельных нагрузок. Нет больше резерва времени. Нет, кроме выходных дней, которые и при нынешнем графике не всем достаются…
— Изменить сроки можно только за счет сокращения программы испытаний, — сказал Северин, — других неиспользованных резервов в полку нет.
— Значит, надо сократить количество вылетов на испытание! — рубанул воздух ребром руки Махов.
Северин побледнел.
— Решение таких вопросов, товарищ полковник, не входит в мою компетенцию. У меня через пятнадцать минут вылет. Можно быть свободным?
— Не задерживаю. Увидите Брызгалина, пришлите ко мне, — сухо произнес Махов.
