— Keine Banditen. Patrioten. Polnische Patrioten[9].
Гуркевич глянул на него исподлобья. Мадьяр сидел, надув губы.
— Ja, ja, Patrioten, — согласился Гуркевич. — Warschau — Patrioten, Budapest — Patrioten, Berlin…
— Banditen, — завершил убежденно венгр.
И смолк. Гуркевич почесал затылок.
— Prosit! — сказал он, поднимая рюмку. И, подмигнув, добавил: — Венгр с поляком два собрата… — Зося лягнула его под столом. Поручик улыбнулся и вытер лоб платком.
— Жарко, warm, — вздохнул Гуркевич, показывая на затянутые бумагой оконные проемы. — Verdunkelung…[10]
Оба здорово вспотели. В комнате было нечем дышать.
— Spazieren, — объявил мадьяр, внезапно поднявшись и жестом приглашая Гуркевича к дверям.
Тот печально посмотрел на Зосю.
— Гулять ему захотелось. А я тут двадцать километров отмахал… Polizeistunde! — попытался он протестовать.
Венгр покачнулся и по-дружески взял Гуркевича под руку.
— Keine Polizeistunde für mich! — воскликнул он. — Spazieren alle beide… Любить польки…
— Вижу, — ответил Гуркевич. — Похоже, он надрался, Зося. Ты его предупреди, что сегодня я тут сплю…
— Пупсик! — возмутилась Зося.
— Spazieren! — настаивал венгр. — Schöne Nacht…[11]
Гуркевич, смирившись с судьбой, позволил себя увести.
Оба, пошатываясь, вышли через кухню во тьму августовской ночи. Поручик придерживал Гуркевича за талию. За калиткой он замурлыкал песню.
— Stern von Rio… — подхватил было Гуркевич, но сразу же замолк.
Где-то вдали раздался выстрел. Оба нетвердым шагом двинулись по улице к лесу.
— Polizeistunde, — проговорил опасливо Гуркевич. — Deutsche…
— Keine Deutsche… Magyar! — гордо ответил венгр.
Светлое пятно забора с левой стороны исчезло; поручик потянул Гуркевича к соснам. Тот осторожно пытался высвободиться, но венгр держал его крепко.
— О Боже, — простонал Гуркевич, задевая локтем деревом. — Куда? Was… Wohin?
— Moment, — шепнул, не ослабляя хватки, венгр.
Он был на голову выше и гораздо сильнее. Гуркевич боком ощущал неприятное соседство кобуры. Рука мадьяра давила подобно стальному обручу. Они ударялись о стволы, спотыкались о корни, проваливались в ямы от выкорчеванных деревьев. Сердце Гуркевича бешено колотилось, на лбу выступил пот.
— Вот ведь вляпался, — бормотал он про себя. — Загасить меня собрался, каналья. Из-за этой поганой шлюхи! Какого черта я дал себя вывести из дому? Кто узнает об этом, кто вспомнит?..
— Bitte? — спросил поручик.
Гуркевич резко схватился свободной рукой за молодую сосенку.
— Хватит! — крикнул он. — Дальше не пойду! Тут убивай! Hier!
Венгр покачнулся, приостановился и, приблизив к нему лицо, улыбнулся.
— Bitte, — сказал он любезно, выпустив руку Гуркевича.
Тот сглотнул и напряг в ожидании мышцы.
— Zosia hat mir erzählt… Sie kommen Warschau. Aufstand, — шепнул мадьяр. — Offizier, nicht wahr?
— Вот ведь шлюха! — крикнул Гуркевич в отчаянии. — Да! Ich polnische Patriot. Kommandant!
Венгр с улыбкой кивнул.
— Hitler kaputt. Wir wollen polnische Patrioten helfen!
Гуркевич выкатил глаза.
— Helfen? — переспросил он с недоверием. — Warschau? Пистоли, геверы, пушки… Kanonen?[12]
Венгр живо закивал. Произнес: «Moment», — и потянул Гуркевича за собой.
Через несколько шагов деревья кончились. Оба полезли через какую-то колючую проволоку. Гуркевич зацепился полой пиджака, рванулся, не устоял на ногах и стукнулся лбом о твердый холодный металл.
— Черт! — ойкнул он. — А это что такое?
— Kanonen, — объяснил поручик.
Гуркевич осмотрелся. В полумраке грозно вырисовывался силуэт артиллерийского ствола.
Вдоль служевецкого ипподрома два гладких гнедых жеребца резво катили желтоватую бричку, а в ней — трех венгерских солдат. Рядом с ездовым устроился Гуркевич, в чуть широковатом кителе, с костяной ефрейторской звездочкой на вороте; на задней лавочке гордо и осанисто восседал поручик Иштван Койя. Глухо стучали копыта по гранитной брусчатке; в изумлении таращились на бричку устроившиеся у ограды немецкие солдаты. Было жарко и безветренно; над городом поднимался к небу темный дым. Издали доносился приглушенный гром и скрежет, словно кто-то передвигал по полу шкаф. Возле ворот ипподрома вертелись жандармы; на обочине разместился пулеметный расчет.
Гуркевич обмер. Командир расчета, унтер, поднял руку.
— Halt!
Ездовой придержал коней. Гуркевич вытащил платок и начал старательно вытирать нос. Жандарм затараторил по-немецки, указывая в сторону Варшавы. Поручик небрежно обрисовал рукой дугу, объясняя свой маршрут. Жандарм загавкал вновь; поручик пренебрежительно отмахнулся. Жандарм пожал плечами, словно бы сбрасывая с себя ответственность за все, чему суждено случиться. Бричка быстро покатила вперед, съехала с одного бугорка, поднялась на другой. Гуркевич улыбнулся поручику. Тот сурово молчал.
Дома у железнодорожной станции стояли пустые, но без видимых повреждений. Колеса загремели по булыжнику Пулавской. Мертвые окна сверкали сохранившимися стеклами. Все безжизненно застыло в свете солнца. Внезапно сзади заурчал мотор. Из поперечной улицы выскочил серый «опель», повернул направо, догнал бричку и, взвизгнув шинами, притормозил. Гуркевич съежился за спиной у ездового. Из машины выглянул юный эсэсовский офицерик. За ним бесстрастно восседал седоватый полковник. Офицерик удивленно оглядел пассажиров брички, после чего небрежно козырнул.
— Вы кто такие? — спросил он по-немецки.
— Лейтенант Койя из королевской венгерской армии, — сухо ответил поручик.
— Вот это да! — ухмыльнулся немец. — Прямо как в императорско-королевские времена[13]. Где тут комендатура?
Койя взглянул на него с удивлением. Гуркевич, снова вытиравший лоб платком, внезапно распрямился.
— Kommendantur? — воскликнул он с готовностью. — Jawohl! Hier… Diese Schule links![14]
И он указал на окруженное рядами заграждений здание на улице Воронича. Эсэсовец кивнул и подал знак шоферу. «Опель» укатил. Койя приподнял левую бровь; Гуркевич виновато улыбнулся. «Опель» замедлил ход у перекрестка, свернул на Воронича, выехал на тротуар и скрылся в школьном дворе. Мгновение спустя стукнули два одиночных выстрела, застрекотал пистолет-пулемет, и все стихло. Из школы вышел человек в комбинезоне, с автоматом наизготовку. Гуркевич взглянул на поручика и вытер платком ладони.
— Ну, я пошел. До завтра… Morgen.
Он соскочил на тротуар. Снял и бросил ездовому венгерский китель и пилотку, оставшись в своей холщовой куртке. Койя с улыбкой отдал честь.
— Приветик Зосе, — ухмыльнулся в ответ Гуркевич.
Венгр протестующе замахал рукой. Бричка развернулась. Гуркевич быстро направился к школе. На ходу вытащил из кармана белый платок и стал энергично им размахивать.
— А вы откуда? — спросил его высокий подпоручик.
Гуркевич огляделся. Посреди двора стоял серый «опель»; офицерик уткнулся в дверцу окровавленной головой. У стены, держа руки на затылке, дрожали седой полковник и шофер. Из машины извлекали свертки.
— Я подарил вам этих эсэсовцев, — ответил с гордостью Гуркевич. — Отведите меня к коменданту Мокотова.
Они дошли до желтой кубообразной виллы, где располагался штаб. У калитки Гуркевич с удивлением остановился. Возле ограды в компании парней стояла хорошенькая блондинка с продолговатым смуглым лицом, стройная, в подчеркивающем фигуру сером комбинезоне.
— Лёля! А ты что тут делаешь?
Девушка стремительно обернулась.
— Пупсик! — радостно воскликнула она. — Я участвую в восстании! Но ты-то что тут делаешь?
— Сейчас вот иду к полковнику, — гордо ответил Гуркевич. — Прибыл с важным поручением.
— Ты? — изумилась она. — Я думала, ты сидишь возле Зоси в Залесье. Вот ведь чудеса! А меня всегда предостерегали, чтобы я не говорила с тобой об организации… Что ты не годишься для этой работы…
Гуркевич ухмыльнулся.
— Ну, конечно, на твоем уровне… Извини, я очень тороплюсь. В случае чего… где тебя можно найти?
— Через два дома, на пункте связи. Я там сижу на коммутаторе. Мой псевдоним — Ягодка. Запомни: Ягодка. Пока, Пупсик! Я бы меньше удивилась, встретив тут покойную бабушку.
Гуркевич холодно кивнул и прошел в калитку. В прихожей виллы крутились посыльные. Гуркевич гордо застыл в сторонке. Через несколько минут его вызвали к начальнику. В светлой просторной комнате за круглым столом изучал план города седовласый полковник.
— А вы кто такой? — спросил он резко. На щеках его играли желваки.
— Я Гуркевич. Пришел из Залесья. Там венгры…
— Ну и что? — буркнул полковник.
У Гуркевича сползла с лица улыбка.
— Ничего, — ответил он обиженно. — Они всего-навсего хотят перейти на нашу сторону… Десять тысяч человек. С пушками.
В глазах у полковника вспыхнули искорки.
