Василиса Прокофьевна повесила полотенце на спинку стула.
Зимин сидел, облокотившись на стол и подперев ладонями подбородок. В тишине скрипуче тикали ходики.
— Говорю, глупенькая была. Да тебе, поди, неинтересно это?
— Продолжайте, продолжайте.
— Да чего же продолжать? С той поры словно хворь у нее какая внутри завелась. Сядет, бывало, у окна, грустит. Душа прямо переворачивалась, глядючи на нее. Чего только не делала: и святой водой спящую кропила, в другой раз бабку привела — есть тут у нас одна, Агафья, травами лечит и наговорами, — а толку никакого.
Зимин улыбнулся.
— И кто же ее от этой хвори вылечил?
— Сама средство нашла. Прослышала, что в Залесском в читальне книжки на дом дают, и стала ходить… Осенью в грязь, зимой в стужу — оденется и идет. Мы с отцом не задерживали: рады были. Один только раз — стужа была лютая, вьюга… Снегом окна залепило так, что света божьего не видно. Говорю: «Катя, да ты нынче пропустила бы денек, смотри — непогодь какая». — «Ничего, — говорит, — мамка, я быстренько». Вечер подошел — нет. Полночь — ее все нет. Оделись мы с отцом — и на улицу. Темь-глаза выколи. Кричим, и едва свои голоса слышим. Выбегла я в поле — ветер с ног сшибает. Кричу, а в ответ только буран вуйкает. В наших местах всегда так: то тихо-тихо, а то такой буран завернет — не приведи бог! Кричу я и слышу — кто-то откликаться стал. Пошла на голос — отец. «Наверно, — говорит, — в Залесском у кого заночевала, не иначе. А на всякий случай ставню откроем и лампадку зажгем: красный огонек далеко в темноте приметен». Так и сделали. Лежим оба и не спим. Часа в два слышим — стук. Спрыгнули с постели. Открываем дверь — Катя. Вся в снегу. Отряхивается и хохочет. «Ну, — говорит, — погодка!» И прямо на шею ко мне: «Ой, мамка, как интересно было!» Давно мы от нее смеха не слыхали — так обрадовались, что и поругать забыли. Раздевается и рассказывает: в залесской читальне, когда книги брала, комсомольцы на собрание сходились, ну и она осталась… Говорит, а глаза у самой так и смеются. И с той поры…
Под окнами послышались голоса. И Василиса Прокофьевна настороженно умолкла.
— Нет, не она. Манины шаги.
— Дочь?
— Старшая. У этой, секретарь, другое на уме — заневестилась.
В горницу вошла смуглая полная девушка лет восемнадцати. Она поклонилась гостю и сбросила с себя шаль — на спине шевельнулась тугая коса. Взглянув на часы, Зимин поспешно встал: было уже около трех.
— Ну, Прокофьевна, если не успею подготовиться к докладу, — вы виновница.
— Да что ты!
— Не пугайтесь, я шучу. Он крепко пожал ее руку.
— А Катя ваша… Побольше бы нам таких…
— Тебе виднее, — вспыхнув от удовольствия, пробормотала Василиса Прокофьевна и пошла проводить гостя. Еще из сеней услышали они оживленные голоса.
— Вот эта шестеренка, Катя, маленькая, а значения большого, — говорил шофер. — От нее жизнь и сюда идет и вот сюда…
— Интересно-то как! Очень интересно, — отзывалась Катя.
Они так увлеклись, что не слышали скрипа, открывавшейся калитки. Катя опустила фонарик, которым светила шоферу.
— А что, если бы тебе, товарищ шофер, в Залесское завтра, скажем, к нашей избе-читальне подъехать? У нас ребята моторами здорово интересуются. Одни в шофера хотят, другие — в трактористы. А тут бы наглядно… И рассказываешь ты увлекательно. Подходит?
— Это, Катя, не от моего желания, — помолчав, проговорил шофер. — Я все время при Алексее Дмитриевиче. Ежели разрешит…
— Разрешу…
Выронив от неожиданности ключ, шофер обернулся.
— Извините, Алексей Дмитриевич, мы тут малость техникой увлеклись. Сейчас я, мигом.
Катя повернулась к матери спиной и сердито взглянула на Зимина.
— Наговорились? Это, выходит, интереснее, чем доклад готовить.
Зимин рассмеялся.
— Побереги, Катя, огонек. Технику изучаешь, а в ней первое правило — мотору вхолостую не работать.
Не выдержав, Катя тоже засмеялась.
— Ладно. А насчет помещения посмотришь?
— Посмотрю.
— А когда еще доклад политический, можно к тебе прийти?
— Можно. И без политического доклада приходи. Потолкуем. Хорошо? Книги мои посмотришь.
— Приду, — подумав, сказала Катя. — Товарищ шофер, не забудь, завтра ждем тебя. — Она помахала рукой: — Счастливо доехать! — и скрылась во дворе.
— Быстрая у вас дочка, Прокофьевна, очень быстрая… С огоньком, — прощаясь, сказал Зимин. Он еще раз сердечно пожал ее руку. — Теперь ваша очередь приезжать ко мне в гости.
Василиса Прокофьевна долго стояла у ворот, глядя в темноту, поглотившую автомобиль. «Сколько завтра по всей деревне разговору будет: к Волгиным, мол, ночью машина приезжала, сам секретарь партийный… и чай запросто пил… Да, свой человек, душевный». Вспомнила, что Катя на нее сердится, но это не нарушило приятной теплоты на душе. «Ну что же… рассказывала, да ведь не кому-нибудь, а секретарю партийному», — оправдывалась она, входя в избу.
Маня уже спала, а Катя сидела за столом и, отхлебывая из стакана холодный чай, читала книгу.
— Ложилась бы, дочка. Завтра ведь чуть свет побежишь в свою читалку.
Катя промолчала.
«Вовлеклась и про все забыла… Теперь до утра». Василиса Прокофьевна разделась. Забираясь под одеяло, еще раз взглянула на Катю, привлеченная шелестом.
Та перевернула страницу и, о чем-то задумавшись, сидела неподвижно, точно застывшая.
«Непонятая ты у меня, Катенька. Ох, господи!..»
За окном изредка мелькали фонари, бросая на землю качающиеся полосы бледного света. Окрестные поля едва проглядывали сквозь сизую пелену тумана. Вот они оборвались, и вдогонку им побежал черный лохматый лес.
До разъезда Ожерелки оставалось несколько километров. «Интересно, какая она?» Федя вынул из кармана газету и перечитал постановление обкома партии от 10 июля 1937 года о премировании лучших изб-читален. «…Стиль работы комсомолки Волгиной является образцом, по которому следует равняться всем избачам нашей области».
Нет, по этим словам нельзя было судить ни о внешности, ни о характере заведующей залесской избой-читальней.
Он сунул газету в карман и вышел на площадку вагона. Мелькнула станционная будка. Не ожидая, когда поезд остановится, Федя спрыгнул с подножки.
Женщина в форменной тужурке махнула желтым флажком, раздался свисток, и колеса вагона опять застучали.
«А ведь здесь глушь. Настоящая глушь», — подумал Федя, оглядывая лес, шумевший по обе стороны железнодорожного полотна.
— Далеко ли до Залесского?
— Не очень, — сонно отозвалась железнодорожница. — Пойдем, покажу.
Дорога пролегала в нескольких шагах от полустанка. По одну ее сторону тоже стеной стоял лес, а по другую дико разрослись кусты — можжевельник, ивняк; кое-где белели стволы березок. Вдали смутно вырисовывались силуэты домов.
— Это Ожерелки, — сказала женщина, — а в Залесское прямо надо итти.
Федя поблагодарил ее и, закурив, не спеша зашагал по дороге.
Залесское встретило его веселыми переливами пастушьего рожка. Из калиток с протяжным мычанием степенно выходили коровы, кучками пугливо выбегали овцы. Во дворах, мимо которых он шел, слышались людские голоса.
В двух окнах сельсовета светился огонь. Федя хотел было зайти и раздумал: «Если человек в такой ранний час сидит за работой, то, должно быть, дело срочное. Не стоит мешать».
Его обогнали высокий седой пастух и подпасок — босоногий мальчишка лет двенадцати, с увлечением игравший на рожке.
— Где у вас изба-читальня, папаша? Старик указал кнутовищем на переулок.
— Не дойдешь до конца, поперек улица будет, — вот на ней и есть пятистенка. По флагу отличишь.
Окна избы-читальни были закрыты ставнями, а на двери Феде сразу бросился в глаза широкий лист бумаги, исписанный неровными печатными буквами.
«13 июня — воскресенье.
Доклад на тему: „Почему русскому народу дорог А. С. Пушкин“ (начало в 7 часов вечера). Докладчик из Певска. После Доклада будут розданы билеты на спектакль. Силами нашего драмкружка будет представлена пьеса А. Корнейчука „Платон Кречет“. Спектакль состоится в школе. На танцевальной площадке с 10 часов и до 12 играет наш струнный оркестр.
14-го — понедельник.
Слушание и обсуждение беседы: „Кого мы должны послать в Верховный Совет СССР“. Беседа транслируется по радио из Москвы. Начало ровно в 6 час. 30 мин. вечера.
В 9 часов вечера в доме стахановца Федорова „Домашний концерт“. Выступают с новой программой наши кружки — музыкальный и хоровой.
15-го — вторник.
Очередные занятия кружков — агроминимума и стрелкового.
На площадке — доклад: „Что показал суд над троцкистско-бухаринскими бандитами“. Докладчик — секретарь РК ВКП(б) Зимин.
