Едим кашу, ополаскиваем котелки ледяной водой, только что из реки, и пьем жидкий чаек, пахнущий жиром. Им же по горлышко заправляем фляжки.
Едва заядлые куряки успевают затянуться раз, другой, как слышится голос командира батальона:
— Второй батальон, по машинам! Заводи!
Покидаем гостеприимный овраг. До свиданья и ты, красавица Халхин-Гол. Свидимся ли?
С потушенными фарами едем около часа. Останавливаемся посреди ровной, как стол, степи. Смотрю на звезды: мы ехали на юго-восток. Значит, сейчас находимся где-то у самой-самой границы. Я оказался прав: вскоре мимо колонны, о чем-то оживленно разговаривая, проходят пограничники.
Меня зовет командир взвода. Он сидит в кабине и курит, зажав папиросу в ладони.
— Как там настроение наверху, в кузове?
— Нормальное. Молодежь дремлет, старики курят.
Он вздыхает, затем, как бы нехотя, вылезает из кабины, отводит меня в сторону.
— Слушай, это только для тебя: наши объявили войну Японии. Сегодня ночью перейдем границу. Вот!
Он пристально глядит на меня. В темноте виднеются белки его глаз.
— Ты чего молчишь, Кочерин? Война ведь...
— Так все знают. Не сегодня, так завтра все равно бы она началась. Не зря же нас сюда из-под Кенигсберга привезли.
— Слушай, Кочерин, а тебе не страшно?
— Не знаю. Нет, наверное. Не очень. Я давно на войне.
— А мне вот не довелось... Я все время здесь, на востоке...
Старший лейтенант гасит окурок, залезает в кабину.
Я понимаю: ему очень хотелось выговориться, излить кому-то душу. Но кому? С офицером говорить на такую тему постеснялся, вот и выбрал меня, сержанта. Почему? Не знаю. Старший лейтенант почти вдвое старше меня. Неужели он, мягко говоря, боится. Думать об этом неприятно, но, наверное, наш новый командир — не из храбрых.
Ловлю себя на мысли, что все время смотрю в сторону границы.
Степь и степь. Теперь я знаю, что по ночам степи молчат. Все живое в них замирает, и лишь не успевшая еще выгореть трава, колышимая ветерком, издает какие-то загадочные, таинственные звуки.
Там, на юго-востоке, за чертой границы светится полоска бледно-серого неба. Под той полоской уже японцы. Знают ли они, что произойдет через час-другой? Даже мы, солдаты, и то имеем представление о том, какая гигантская сила пришла с запада в эти края.
На границе тихо. Может, эта тишина обманчива? Вдруг японцы просто притаились и ждут? Вдруг как там, на западе, с первых же шагов наступления на нас обрушится шквал артиллерийского огня? Ведь самураи, как нам говорили командиры и что знали мы сами из истории, народ коварный.
Хочется рассказать ребятам о том, что уже объявлена война Японии, но ведь командир взвода сказал: «Для тебя». Впрочем, все равно приказ о переходе в наступление скоро объявят всем.
Сотни, если не тысячи, людей сосредоточены у границы, а кругом такая тишина! Где-то в темноте, рядом, притаились танки, самоходки, «катюши», пушки с тягачами, но никто ни единым звуком не выдает себя.
По колонне полушепотом передается команда:
— Батальону построиться поротно.
Строимся. С оружием, но без вещмешков. Подходит комбат.
— Слушайте боевой приказ...
С первых слов его все и всем стало известно.
А ведь еще утром, переезжая через Халхин-Гол, гадали: когда? Теперь знаем: передовой отряд перейдет границу Маньчжоу-Го в 00.05 минут 9 августа 1945 года у погранзнака № 108.
— Алексей, — спрашивает Сивкова Куклев, — сколько осталось?
Тот смотрит на светящийся циферблат, шепотом отвечает:
— Тридцать пять минут. Вздремнуть не успеем, а покурить — да.
Но курить больше не разрешают.
— Товарищ сержант, как вы думаете, нам сразу придется стрелять или нет? — спрашивает Топчий.
Что ему ответить?
— Не знаю. Но автомат держи в руках наготове.
— Слушаюсь, — на придыхе говорит Топчий. Этот придых говорит о многом: вот теперь волнуются наши новички, не нюхавшие пороху.
— По местам! — Команда подается неожиданно громко.
Степь оживает, наполняется грохотом моторов, лязгом гусениц. Мимо нас на высоких скоростях проносятся мотоциклисты, бронетранспортеры. Это головная походная застава. Следом за ней, как нам сказали, пойдут дивизион СУ-76, противотанковый дивизион, за ним — мы. За нами — гаубичный дивизион, танковый батальон, батарея «катюш», батарея СУ-152. Передовой отряд корпуса — сила внушительная. Это радует.
— Вперед!
Где она, граница? Вот! У полосатого столба стоит группа людей с автоматами. Это пограничники. В их руках — электрические фонарики.
Когда машина пересекает невидимую черту границы, пограничники говорят:
— Возвращайтесь с победой, братцы!
Секунда — и мы на территории Маньчжурии. Тихо. Пока очень тихо вокруг. Почему так? Почему никто не стреляет? Ни наши, ни японцы?
Я помню второй бой на этой земле. Почему не первый? Первого в понимании фронтовиков просто не было. Скорее, это стычка с погранкомендатурой.
Едва забрезжил рассвет, мы уже были километрах в сорока от линии границы. Комендатуру — небольшое кирпичное здание, обнесенное несколькими рядами колючей проволоки, головная походная застава атаковала с ходу и в считанные минуты выбила оттуда японцев.
Сейчас трудно судить: знали они о нашем наступлении или нет. Скорее — нет, так как в котле еще варилось мясо, а в комнате, где, очевидно, располагались офицеры, висели парадные мундиры с орденами и медалями. Все говорило о том, что противник бежал в панике, не пытался,оказать никакого сопротивления.
Да, этим было далеко до наших парней, сражавшихся на Буге летом сорок первого.
Мы даже не успеваем полностью развернуться, как подается команда: «Вперед».
Идем в колонне, растянувшись на добрый десяток километров. Окрест, насколько видит глаз, — ровная степь. Вдали даже без бинокля видны всадники.
— Это японские пограничники, — говорит командир взвода. — Ведут за нами наблюдение.
— А где же их армия? — спрашивает его кто-то из кузова.
— Погоди, будет и армия. Войска прикрытия у них расположены ближе к горам, к Большому Хингану.
К концу первого дня наступления местность становится несколько иной. Все чаще машинам приходится взбираться на пологие высоты, которые постепенно становятся все круче и круче. Начинается предгорье Большого Хингана.
Здесь японцы и дают нам бой, который я не случайно называю вторым. Они находятся за грядой невысоких холмов, расположенных поперек узкой и длинной долины. Справа и слева от нее — горы. Позиция отличная. Танками можно атаковать только в лоб. Но сумеют ли они подняться на холмы, словно специально насыпанные здесь?
Первыми пытаются атаковать противника самоходчики и разведчики на бронетранспортерах. Но не удачно. Очевидно, не оценили противника по достоинству и откатываются назад.
— К бою! — Это уже нам. Если дело дошло до пехоты, значит, впереди серьезный противник.
Пробегаем мимо позиций противотанкистов. Они уже изготовились к стрельбе. Расчеты, укрываясь за щиты, смотрят на холмы, откуда противник ведет сильный ружейно-пулеметный огонь. Над нашими головами начинают посвистывать пули.
Как новички? Ничего, бегут следом, пулям пока не кланяются.
По команде лейтенанта Гусева ложимся, заряжаем оружие, готовим к бою гранаты. Чувствую, что приходит то самое ощущение боя, от которого успел несколько отвыкнуть. Надо взять себя в руки. Сейчас на меня и Куклева смотрит все отделение. Как ведем себя в бою мы, так будут вести себя и наши молодые солдаты.
— Дивизион, по пехоте противника, осколочной... — слышится где-то рядом. Но артиллеристов опережают «катюши». Над позициями противника взметаются клубы дыма, стеной встает земля. Все как и там, на западе.
Удар ошеломляет японцев, но едва мы поднимаемся в атаку, как их пулеметы оживают и основательно прижимают нас к земле.
Лейтенант Гусев не бросает нас на пулеметы. Не к чему. Не то время. Он что-то кричит артиллеристам, и тяжелые гаубичные снаряды начинают рваться на склонах холмов, в окопах, как раз там, откуда стучат вражеские пулеметы.
Мимо нас, ведя огонь на ходу, гремит гусеницами рота танков. Следом за ней идут тяжелые СУ-152. Самоходки бьют редко, но там, где рвутся их снаряды, не хотелось бы быть. За танками движемся мы. Бой развивается по всем правилам военного искусства, которому мы основательно научились в сражениях с гитлеровцами.
Автоматного огня со стороны японцев не слышно. Бьют пулеметы и «арисаки» — винтовки, которых мы даже не подбираем, так много их валяется на обочинах дорог. Неужели солдаты бросают оружие? И это хваленая самурайская армия?
Наши танки все ближе и ближе подходят к позиции противника, артиллерия переносит огонь в глубину его обороны. Иссиня-черные султаны разрывов наших снарядов вспыхивают уже за гребнем холмов. Следом за разрывами снарядов мы взбираемся на склоны холмов, врываемся в окопы противника, но его уже там нет. Ушел!
