— Законом разрешается, — сдерживаясь из последних сил, ответил Борис.
Женщина подняла на него презрительно-любопытный взгляд. Холоп осмеливается иметь мнение? Муравей пытается говорить?
— Вы кое-что забыли, — добавила металла в голос второй секретарь. — Вы забыли, где находитесь. Здесь отвечают на любые вопросы. Итак, повторяю: «Почему у вас разные фамилии? Ведь вы не какие-нибудь там артисты».
Адреналин ударил в голову, устраняя последние сомнения. Борис широко улыбнулся и, глядя прямо в ленивые глаза властителя судеб районного масштаба, объявил:
— Мы очень любим нашу партию и решили взять пример с Владимира Ильича и Надежды Константиновны.
Из глаз медленно улетучилась лень, холеную кожу покрыл багровый румянец. Второй секретарь с интересом посмотрела на Бориса, словно не веря своим глазам. Ира попыталась что-то сказать, женщина остановила ее властным жестом. Взяла бумаги, бросила их перед Борисом и молча указала на дверь.
В коридоре Борис нервно закурил сигарету. Ира посмотрела на него и сразу забыла, что только что хотела потребовать объяснений.
— Боря, перестань — все хорошо. Как ты ее! Молодец! Ну ее к черту эту Финляндию…
За границу они все-таки поехали. Ира рассказала о происшедшем на работе. Заместитель министра, Тимур Мухтарович долго и оглушительно хохотал, потом позвонил в обком, и через день они получили необходимое разрешение.
Запад их оглушил. Было все — «культурный» шок от условий и магазинов, восхищение спокойной сытной жизнью, стыд от собственной убогости. Своя страна, родной город казались жалкими, было непонятно, как они все еще существуют. Хотелось сбежать сюда навсегда.
Но стоило остаться вечером вдвоем, стоило посмотреть друг другу в глаза, и сразу исчезало все. Исчезали добродушные непривычно улыбчивые люди, исчезал неброский, продуманный до мелочей номер. Опять в мире были только серо-голубые глаза, черные волосы сплетались с пепельными, и две души сливались в одну.
Волшебный лес…
А в Грозном шел снег, ложась тонким покрывалом и на каменного Лермонтова, и на очередного, поставленного вместо взорванного, Ермолова.
Весной, когда ветры только-только выдули из города запах черемши, Борис Туманов стал обладателем однокомнатной квартиры. Квартиру получил его дед, перешагнувший отметку в девяносто лет и доказавший этим, что в СССР каждый может получить новое жилье. Надо только ждать и надеяться. Старую, без удобств квартиру в шумном дворике напротив бывшего КГБ оставили родному государству, и дед, почти не встававший с постели, перебрался к родителям. А Борис в результате родственного обмена получил квартиру напротив «Родины». Вот и пригодились и разные фамилии, и разные прописки.
При переезде Славик вместе с двоюродным братом, потешно маршируя, таскали туда-сюда лист фанеры с покоящимся на нем свертком. Останавливались, опускали лист на пол, производили над свертком странные манипуляции.
— Что вы делаете? — спросила Ира.
— Черненку хороним! — бодро ответил Славик.
Стремительно умирающее советское руководство оставило неизгладимый след даже в детских головках.
Теперь у Ирины и Бориса было две квартиры, и они сразу стали пытаться обменять их на другой город. Как ни спокойно жилось им в Грозном, для сына все-таки хотелось другого будущего.
Лето ревниво вытеснило весну, и город опять утонул в зное. Вечером, когда скрылось немилосердно палящее солнце и потянуло робким ветерком, Ира поставила на стол яичницу и, задумчиво глядя на Бориса, сказала:
— Боря, ты знаешь, что мне надо спираль удалять?
Борис поперхнулся.
— Зачем?
— Не зачем, а почему. Время подошло.
Борис облегченно вздохнул, взглянул на Ирину и опять забеспокоился:
— Так ведь это временно? Ненадолго?
Ира молчала. Борис ощутил смутную досаду, переспросил:
— Ирочка, ненадолго?
— Ненадолго, — вздохнула Ирина и подняла на него грустные почти синие глаза. — Боря, а может… Ты не хочешь дочку?
— Дочку? — непонимающе повторил Борис. — Дочку? Ира, но мы же с тобой вроде… Ира!
Ирина опустила взгляд, молча доела яичницу, поставила чайник. Борис ждал, не сводя с нее напряженного взгляда.
— Боря, послушай меня, пожалуйста, и не перебивай, — наконец сказала она. — Мне уже тридцать четыре. Это последний шанс, потом будет поздно. Я помню все, что ты говорил. Но ведь прошло время, я вижу, как ты относишься к Славику. Ты ведь любишь его, Боря! Это так, не отказывайся!
— Я и не отказываюсь! — удивился Борис.
— Не перебивай! Так же будет и с дочкой. Немного потерпишь, я ведь не прошу тебя менять пеленки. А потом все станет так же, и ты уже даже не сможешь понять, как жил без нее. Ну что ты молчишь?
— Ира! Ирочка, я не знаю, что сказать. Не знаю, как сказать, чтоб ты поняла!
Ирина встала, сняла давно кипящий чайник с плиты. За стеной голосом Горбачева бубнил телевизор.
— Я понимаю, — сказала Ира. — Нет, не понимаю! Боря, ты ведь любишь меня?
— Конечно, — опешил Борис. — Конечно, люблю!
— Тогда почему? Ведь дети — это… это…
— Вершина любви, — подсказал Борис.
— Что?
— И вершина любви — это чудо великое дети![17] — фальшиво пропел Борис.
Ирина поморщилась.
— Ну и что тут такого?
— Как что? — взвился Борис. — Вершина! Ира, ты только послушай — «вершина»! А остальное все получается — «низина»? И то, как я первый раз тебя увидел, как боялся подойти? И первый поцелуй? И что мне кажется, без тебя я даже дышать не смогу? Все — «низина»? Помнишь, ты сказала, что смотрела на меня, когда я рисовал, и у тебя душа дрожала от любви, помнишь? Это тоже «низина», Ира?
— Я этого не говорила, — обиделась Ира. — Сам придумал и теперь из штанов выпрыгиваешь!
— Не бывает двух одинаковых вершин, Ира, — тихо сказал Борис. — Одна обязательно выше. И стоит это только признать, окажется, что никакой любви нет. Есть половое влечение и банальная цель — продолжение рода. А мы только роботы с инстинктами…
Ира встала, подошла к окну, отвернулась.
— Как ты любишь все наизнанку выворачивать! Выше, ниже.… Это что тебе — горы? Сантиметром измерять не будешь?
— Не буду, — Борис подошел, обнял ее сзади, уткнулся в волосы. — Только мне кажется, что для нормальной семьи любовь вообще не нужна. Даже вредна. Особенно женщине.
— Господи! — вздохнула Ира. — Час от часу не легче! Боря, зачем вообще об этом думать? Есть жизнь — живи! Есть любовь — люби!
— Я и люблю, — прижался губами к шее. — Как могу. Тебе не нравится?
— Мне не нравится, что ты слишком много в себе ковыряешься.
— Не робот, — улыбнулся Борис.
— Вот еще роботов выдумал. Гадость какая-то! Хотя.… А может, мы и должны ими быть? А то вымрем все.
— Так уж все? — усмехнулся Борис.
— Но уж наша нация — точно!
— А ты о нации думаешь или все же о себе? Только честно! Кстати, чтоб не исчезнуть нужно рожать по три ребенка. Ты готова? Для нации?
— Конечно, о себе, — грустно улыбнулась Ира. — Все мы думаем о себе. И на подвиги для нации я не готова. Просто дочку хочется…
Борис промолчал. Ира вздохнула, прижалась щекой к его ладони.
— А если я тебе не скажу? Куча женщин так делают. Может, даже все.
— Ты сможешь так? — тихо спросил Борис. — Ирочка, я ведь много думал об этом, ковырялся. Не хочу я больше, не хочу! И не смогу привыкнуть, поверь. Праздник кончится! Да и материально.… Решай сама.
Ира повернулась к нему лицом, обняла за шею.
— Праздник?.. Может ли он быть всю жизнь, праздник? Хотя ты прав — хочется! — помолчала, чему-то улыбнулась. — А вот чеченцы ни за что так бы не сказали, даже не подумали. У них и по пять детей обычное дело.
— В селах, — уточнил Борис. — Подожди, и у них так будет. Прогресс, однако.
— Боюсь, не дождемся, — вздохнула Ира. — Вымрем раньше. Ничего нам больше не надо — только праздник. Причем, индивидуальный. Вслух любим говорить другое, а копни поглубже…
— Ты про меня?
— И про себя, про всех. А у них не так: у них все подчинено коллективному, у них семья действительно ячейка общества. Методы, правда.… Зато они уж точно не вымрут.
— Не понял! Ты что, жалеешь, что не за чеченца замуж вышла?
— А что? — засмеялась Ирина. — Думаешь, не взяли бы? Шучу, никого мне, кроме тебя, не надо. В том-то все и дело. Ну что, в душ?
Через месяц Ирина обнаружила задержку. Она немного подождала, надеясь, что все наладится. Не наладилось, и Ира запаниковала. «Он подумает, что я специально. Что за напасть — другие годами ждут, лечатся, а тут раз и готово. Вот тебе и график!» Надо прерывать, но как? Путем осторожных расспросов Ирина узнала о лекарстве со сложнопроизносимым названиям и, ни минуты не сомневаясь, взялась за дело. «Надо сделать все тихо, надо, чтоб Боря даже не заподозрил ничего, надо быть веселой». Пить пришлось не один день, держать все в полной тайне было выше сил, и Ира рассказала по-секрету лучшей подруге.
