Храпов увидел множество стрелок, кружков и цифр. Они образовали почти замкнутый круг, внутри которого находились бывшие десантники. Неприкрытым оставался лишь небольшой участок степи на юге — полтора километра между хуторами.
— Сюда, на юг.
— Ну что ж… Принимай и моих, а я комиссарить буду. Договорились?
Взводы быстро, но без спешки приготовились в путь.
* * *
Полковой комиссар накоротке знакомился с политруком Добрыниным.
— Идти сможете?
— Да. Самое трудное позади…
История Добрынина наполовину была написана у него на лице. Ну а то сокровенное, что он нес в себе, полковой комиссар узнает в ближайшие часы и дни, потому что вторая, не высказанная вслух часть исповеди — это сам человек. На войне, как и в жизни, не предусмотреть все варианты, а все случайности не подогнать под какие-то параграфы. В одних и тех же обстоятельствах человек может впасть в отчаяние или достичь высочайшего душевного взлета. А порой здесь все так сложно, что нелегко отличить одно от другого. Недавно Храпов сам сводил счеты с жизнью. Его спас случай. А если бы случая не было, а пистолет дал осечку или в последний миг дрогнула рука? Перед каким судом предстал бы тогда полковой комиссар Храпов? Пожалуй, Добрынин прав: самое трудное действительно позади…
— Добро, политрук.
А Добрынин еще не мог осмыслить, что пережил в последние сутки. Ночью батальонная колонна трижды натыкалась на пулеметный огонь. К утру он остался с двумя десятками бойцов — здоровых и раненых. Днем они присоединились к группе незнакомого полковника. Тут были командиры и красноармейцы, но не было организации, не было воинского подразделения, и когда гитлеровцы начали прочесывать овраг, каждый думал только о себе. Он стоял около раненых и не знал, что делать. Что можно было сделать? Потом он словно провалился в какую-то дыру и уже не соображал, что с ним было. Он очутился наверху, и его пистолетные выстрелы звучали жалкой хлопушкой по сравнению с тем, что творилось вокруг. А потом их осталось трое: Бурлак, он и незнакомый боец, и их прижали к обрыву. Бурлак крикнул ему в самое ухо: «Уходи, политрук, — прыгай!». Он прыгнул вместе с бойцом, но тот падал уже убитый, а Бурлак оставался наверху, и там происходило что-то жуткое. Он снова выбрался наверх — Бурлак лежал на земле, голова и шея у него были в крови. От тяжелого удара Добрынин опрокинулся навзничь, и у него больше не было пистолета, чтобы застрелиться. Он уже сам считал себя конченным, а они, бойцы, вырвали его из небытия. Он воспользуется их великодушием, чтобы быть достойным своих недавних учеников…
Колонна вытягивалась вдоль оврага. Позади приглушенно и запоздало шлепнулась мина.
* * *
Вышегор опустил бинокль:
— Ну, Прошин, давай…
Красноармейцы, пригнувшись, выбежали в степь. На пути к отдаленной от оврага рощице их фигуры исчезли и снова появились уже недалеко от нее. Вскоре они достигли опушки, потом Вышегор увидел условленный знак.
— Можно, товарищ полковой комиссар.
В рощице они были еще засветло. Здесь сделали передышку.
— Какие-то люди! — сообщил дозорный.
Вечерело. Даже в бинокль Вышегор не сразу определил, что сюда спешили красноармейцы, девять человек. В размоине, на середине поля, они скрылись из вида, а вынырнули из нее недалеко от опушки. Преодолев последние метры, передний остановился и, увидя среди бойцов полкового комиссара, обрадованно доложил:
— Лейтенант Фролов с группой полковых разведчиков!
С ним были те самые красноармейцы, на которых наткнулись бойцы Филатова. Лейтенант ждал ночи, чтобы кратчайшим путем выйти к Дону. Услыша позади себя стрельбу, он решил, что идущая вслед за ним группа обнаружила себя, но плана своего не изменил.
Его расчеты были опрокинуты неожиданным образом: из оврага, по которому он прошел сам, в степь выскочили красноармейцы.
— Лейтенант, наши! — предупредил разведчик.
Фролову были известны хитрости войны, он внимательно проследил за странным отрядом, вооруженном немецкими автоматами и пулеметами. «А если действительно наши, а за ними немцы? Вот тогда ты влип…» — подумал беспокойно. Отряд уже скрылся в рощице.
Впереди гудели машины. Лейтенант забрался на дерево: поперек поля вытягивалась цепь гитлеровцев. В лучах заходящего солнца зловеще поблескивали каски. Сомнения отлетели разом.
— Быстро в рощу!
Когда краешек солнца исчезал за горизонтом, Фролов увидел хорошо знакомого ему полкового комиссара.
* * *
Осматривая рощу, Прошин наткнулся на раненых и санитарку. Девушка встала на пути, губы у нее нервно подрагивали, глаза были широко открыты.
— Свои, сестренка? — раненый поднял голову. Из-под грязной шапки бинтов блестели глаза.
Рядом второй раненый — такой же лихорадочный взгляд. У третьего была перевязана рука.
— Браток, нет ли воды?..
Они пили захлебываясь, фляги дрожали в ослабевших руках. Девушка напилась последней, и радуясь, и плача. За трое суток она пережила столько, что хватило бы на три жизни.
В первый день санитары укрывали раненых в овраге, ждали машин или повозок, но так и не дождались. Она ничего больше не знала о своих. Не было воды, бинтов, пищи — один за другим умирали тяжелораненые. Потом началась стрельба, куда-то запропастились санитары, оглушительно разорвалась граната. Пробежали красноармейцы. «Спасайся! — крикнул один. — Им уже не помочь!» Она отбивалась, но он увлекал ее за собой.
Двое суток маленькая группа продвигалась к Дону. Красноармейцы были ранены легко, но обессилели от голода и жажды.
С наступлением темноты взводы покинули рощицу. После оврагов идти степью было легко и приятно: шаг ровен, просторно, легкий ветерок, мягкое сияние луны, тихий шелест переспелой ржи. Все успокаивало, пробуждало воспоминания о том времени, когда еще не было войны…
Повернули на юго-запад, дорогу между хуторами пересекли в облаке пыли, поднятой колонной грузовиков. Потом снова изменили направление — больше не надо было отсчитывать километры.
Повеяло предутренней прохладой, впереди заурчали моторы. Вышегор продолжал шагать размеренно и крупно, словно не слышал гула машин и настороженного шепота красноармейцев. Казалось, еще немного, еще чуть-чуть, и колонна будет разрезана пополам. Но она двигалась дальше, а шум моторов постепенно отдалялся.
Началось мелколесье. Занималась заря. По небу расползлись облака, оранжевые с востока и синеватые с запада.
Лес густел, взбегал по бугристым склонам. На севере, километрах в пяти отсюда, светлел Дон, напрямую час пути.
* * *
Разведчики лейтенанта Фролова обнаружили в лесу сотни полторы бойцов и командиров. Старшим по званию среди них был батальонный комиссар Чумичев, редактор дивизионной газеты. В окружение он попал нежданно-негаданно. Он ехал в стрелковый полк, но на месте полка оказались немцы, а полк отступил какой-то другой дорогой. Чумичеву
