— Чтобы на фронте показать себя, не обязательно вести танк или мчаться на лошади.
Парикмахер внимательно слушал лейтенанта.
— О, вам, наверное, еще это не довелось испытать. Иногда наступает такой момент, когда в руки берут оружие все — от генерала до повара и парикмахера — ив полный рост устремляются на врага. Дерутся не на жизнь, а на смерть. Помню первые недели войны. И день и ночь шли яростные бои. В самый напряженный момент повар Мухин — мы его звали дядя Муха — лег за пулемет и пригвоздил к земле десятки гитлеровцев.
Парикмахер, пощипывая усы, молчал. Камал в конце концов пообещал, что он еще раз попытается узнать о возможности пристроить его в какую-нибудь кавалерийскую часть.
Боец, упираясь ладонями в колени, встал и, прижав руку к сердцу, поблагодарил Камала, поглаживая другой рукой свою реденькую с проседью бороду.
Кивнув головой, парикмахер ушел быстрыми шагами.
Камал передал Терещенко суть разговора.
Тот степенно улыбнулся:
— Настоящий человек. Ну что там? Заполоним у немца какого-нибудь коня, посадим на него парикмахера — и вся недолга.
— Хорошая мысль. Простая… — улыбнулся командир, В один из вечеров при свете самодельной лампы, которую смастерил один из артиллеристов, Камал принялся за письмо. Лейтенант в жизни не писал девушкам писем, Только недавно ему казалось, что его мыслей и чувств хватит на целую книгу. Сейчас же слова потускнели, пропали. А некоторые казались бессмысленными.
„Салимахон!“ — просто написал он, по-детски послюнявив кончик карандаша, и задумался. Девушка сейчас же встала перед ним, кокетливо играя черными-пречерными миндалинами проницательных глаз, слегка склонив свою красивую головку.
Камал закурил папиросу. Посмотрел на часы. Приближалось время встречи с майором. Взяв карандаш, он быстро начал писать:
„Салимахон! Простите, что пишу с таким опозданием. Вот уже шесть дней, как я в боях. Я пришел и сразу же занял место лейтенанта, погибшего несколько часов назад. О его героических делах много рассказывали бойцы.
Я с тех пор я среди огня. Мои товарищи очень дружные, в бою стремительные, как молнии.
Салимахон, ваши слова в моем сердце, я поклялся оправдать их. Джигит не отрекается от своего слова, лев не возвращается по следу — верьте этим мудрым словам наших дедов. Вы всегда, Салимахон, рядом со мной. Я всегда слышу вас. Кишмиш, который положили вы мне в карман, после тяжелого боя недавно я поделил понемножечку между бойцами. „От кого?“ — спросили они. „От любимой девушки“, — ответил я. Сказали: „Пусть ваша жизнь будет сладкой, как кишмиш!“ Салимахон, прочтя эти строки, не обижайтесь на меня. Я в точности записал их слова. Если вы напишете мне письмецо, хоть два слова, сердце мое зацветет, как весна Узбекистана“.
Сложив письмо треугольником, Камал посмотрел на часы. Время было позднее. Не надписав адреса, лейтенант побежал на командный пункт.
Всегда требовательный, майор Калашников на этот раз сделал вид, что не заметил его опоздания.
Подмигнув, он неожиданно сунул в руку лейтенанта кусок шоколада:
— Бери, бери. Калории.
Майор совершенно изменил свое мнение об Уринбаеве. Вчера, разговаривая по телефону с командиром части, он даже гордо произнес:
— Задание я поручу „городу хлебному“. Этот не подведет.
Камалу также понравился этот суровый, мужественный, пренебрегающий опасностью человек.
Лейтенант долго ходил с командиром, проверяя позиции. Майор шагал быстро, легко перескакивая через различные препятствия, не видя их, а словно чувствуя.
То и дело, оставляя огненный след, пролетали трассирующие пули. В безлюдной деревне гулял ветер. Вдали на возвышенности вздымалось к небу лохматое пламя — горел немецкий танк.
Это зрелище, ставшее привычным, сейчас почему-то показалось жутким и таинственным.
Когда майор и лейтенант возвращались снова на командный пункт, пламя по-прежнему полыхало над возвышенностью. Били наши орудия.
— Дела фашиста плохи, теряет силы он, — произнес Камал.
— Ясно. Сейчас он и во сне „капут“ говорит. Очень скоро своими ушами услышим. — Майор многозначительно взглянул на Камала: — Дай вот только соберемся с силами.
Камал с командного пункта дивизиона, где он вдоволь надышался дымом, вернулся в свое подразделение усталый. Было довольно поздно.
Лейтенант присел на корточки около небольшого костра. Вокруг огня сидели несколько бойцов. Они уже успели рассказать друг другу, кто кем работал прежде, откуда прибыл, о семье. Одни курили, другие ели хлеб и колбасу, сжимая их в почерневших руках и простодушно подшучивая друг над другом. Как огонь, разговор порой вспыхивал ярко, особенно когда речь касалась интересных тем, далеких от смерти и крови.
Лейтенант слушал оживленную беседу, изредка вставляя шутливое словечко.
Скоро около костра стало пусто. Камал, потирая пальцами полусонные глаза, задумался: снова вспомнилась Салима.
Теперь лейтенант в мыслях был на заводе, внешне похожем на черную гору, а внутри светлом и шумном. Там он видит девушку в голубой блузе с засученными рукавами, сложившую густые, вьющиеся волосы в толстые витки.
Джигит, расстроенный тем, что ему не удалось послать письмо, сейчас сам на миг побывал у нее.
Камал сидел в полудреме. Костер грел лицо, спину же пронимал лютый холод.
Голос парикмахера заставил его раскрыть глаза.
— Пожалуйста, уста. Не уставать вам! — протяжно зевнув, пригласил Камал.
Словоохотливый и знающий толк в людях земляк, приблизив грудь к огню, начал неумолчно стрекотать. Через некоторое время, он достал из-за пазухи что-то завернутое в газету и положил на колени.
— Как вы до колбасы? Хорошая. Во рту растает, а внутри костерчик разожжет.
— Ийе, откуда вы взяли это? — с аппетитом поглядывая на колбасу, удивился Камал. — Да вы, оказывается, охочи не до коня, а до конской колбасы. Знаем мы теперь вашу тайну, уста!
— Вот и не угадали, — поиграл белками глаз парикмахер. — Конь — крылья солдата, сказал я. На войне стоит целовать копыта аргамака… А тут такое случилось: недавно на глазах моих покалечило коня. Дивной красоты был. А ну скажите, что лучше: гнить ему в земле или обратиться в колбасу! Русский народ, оказывается, не ест конины.
А молодой и хороший конь — отменная пища. Срезал я жирные места и сунул их в очаг. Зимой шубы не надевай, а ешь колбасу…
— Ну что ж, нарезайте. Хватит разговаривать.
— И это правильно, братец.
Уста красивым, острым ножом с ручкой, украшенной цветными камнями, ловко нарезал колбасу. Камал взял один кружок и с аппетитом съел.
— Недосолена, но все равно хороша! — похвалил лейтенант.
— Один недостаток — тмина нет. Да и откуда быть гмину, когда даже насвая нет? — тоскливо вздохнул парикмахер. — Разве до этого здесь…
Камал расправился с жирной колбасой и вытер губы бумагой.
— Спасибо, уста. Утешил.
— Я все о том же, — несмело начал парикмахер. — Все о коннице… Как же мне быть?
Камал пожал плечами и опять пошутил:
— Найдем вначале коня-летуна, как у Алпамыша.
— Да ничего, братец, лишь бы сносен был. Ведь дело в человеке, — серьезно произнес парикмахер.
— Вот тебе и раз! Вы же сами говорите, что конь — крылья воина. И хорошо, когда крылья эти сильные, неустающие!
Уста на мгновение разинул рот. Жуя реденькую бородку, подкинул хвороста в костер, раздул.
Он, должно быть, немного обиделся, но потом его сухощавое, морщинистое лицо внезапно озарилось улыбкой.
— На войне и плохая лошадь приносит пользу, — уверенно произнес он. — Немножечко терпения, я растолкую вам.
Парикмахер подправил костер и продолжал:.
— Есть притча одна. В былые времена Искандер Зулькарнайн дал бой царю по имени Доро. У каждой стороны было несметное число воинов. Знамена, говорят, солнце заслоняли. Перед большим побоищем поутру Искандер надел золотые доспехи. Сел на коня, который мог и через гору перескочить, и выехал на бранное поле. Оглядел свои войска. У всех кони ржут, нетерпеливо кусают удила… Среди них только у одного джигита лошадь махонькая, худущая, смирненькая. Не ржет и не бьет землю копытами, Искандер гневно подскочил к нему: „Эй, трус, не стыдно тебе садиться на такую клячу? Да как ты будешь на такой кляче воевать?“ Джигит ответил: „О повелитель мира, все, кто сидят на хороших конях, — трусы!“ Искандер, удивленный, попросил: „Раскрой мне смысл своих слов“. „Они только и думают о том, чтобы ускакать на своих конях-летунах, если враг начнет одолевать… Моя же цель — не бежать, а вот на этой кляче до конца драться на саблях с врагом!..“ Эти слова очень понравились Искандеру.
Парикмахер посмотрел на лейтенанта и хитро улыбнулся.
Лейтенанту нечего было возразить, он покачал головой, улыбнулся. Как говорится, сказка — ложь, да в ней намек — добрым молодцам урок.
