Микулец без долгих размышлений выкатил свой автофургон, окольными путями объехал горы и с бечвинской стороны добрался до Мартиняка.
Часть пути через лес командира пришлось нести на руках. Потом его уложили в фургон. Вибог сел рядом с ним. Черешничка устроился в кабине рядом с Микулецем.
* * *
Дороги были буквально забиты войсками, и то, что Микулец смог проехать, было просто чудом.
Ушьяка уложили на постель в чердачной комнате в доме Микулеца. Потом все уселись за стол в горнице и стали решать, что делать дальше. Ушьяк нуждался в срочной врачебной помощи. Перебрали одного за другим всех врачей в округе, но ни в одном не были уверены.
— Что тут говорить! Надо попытаться, — решил в конце концов Микулец и встал.
В этот момент кто-то постучал в дверь. Вошел Дворжак.
— Командир здесь? — нетерпеливо спросил он.
— Здесь. Тебя все время вспоминал! — выпалил Черешничка.
Дворжака повели в чердачную комнатку. Дорогой Черешничка рассказал, как они вынесли командира из-под огня.
Вибог хмурился. На последней ступеньке он вдруг остановился и спросил Дворжака:
— Как это ты нас выследил?
Дворжак в ответ только улыбнулся.
Ушьяк к этому времени пришел в сознание и сразу же узнал Дворжака. Лицо его просияло, и он даже попытался сесть.
— Дворжак! Пришел! Я же говорил: Дворжак своего командира не бросит.
— Необходим врач, — решил Дворжак, увидев распухшие руки командира.
— Да, — подтвердил Микулец.
Дворжак присел на край кровати, подумал немного. Потом встал и сказал решительно:
— Устроим. Вы тут о нем позаботьтесь, а я добуду врача.
— Как Мурзин? Василь Веселый? Что со штабом? — расспрашивал Ушьяк.
Но Дворжак ничего не знал.
— Стреляли на нашем направлении. Скорее всего, они спустились к Бечве, — размышлял Микулец.
— Вы должны с ними связаться, — настаивал Ушьяк.
Из дома Микулеца вышли двое. Вскоре они разошлись. Дворжак стал спускаться к Челядне, а Вибог зашагал к лесу.
У Микулеца в сенях на холодном полу возле запертой двери сидел Черешничка. Он должен был охранять, а сам храпел так, что в окне дрожали стекла.
* * *
Как тих, как задумчив осенний лес! Лежа в кормушке, Мурзин с особой силой ощущал величие леса и тягость одиночества.
Несколько раз в течение дня он слышал стрельбу. Однажды ему даже показалось, что выстрелы приближаются. Он ждал, что вот-вот появятся враги. Но все прошло стороной, а затем совсем утихло.
Наконец пришел Кысучан. Принес хлеба, молока, но ни одного утешительного известия.
— Идут бои. Кажется, погибло много партизан. Немцы сгоняют с хуторов людей хоронить погибших.
— А как Ушьяк?
— Не знаю.
— Что с Меликом, Козой, Василем Веселым?
— Не знаю.
— А радиостанция? Штаб?
— Ничего не знаю. В лесах стреляют, а от людей ничего не узнаешь.
— Как обстоят дела на Мартиняке? — допытывался Мурзин.
— Хуже не придумаешь, — ответил Кысучан. Склонившись над ногой, перевязал рану и ушел.
Мурзин снова остался один. Стал думать о Кысучане. Еще и еще раз подтверждается, что именно в самые тяжелые минуты узнаешь людей, которые нередко и сами себя не знают… И тревога в нем улеглась. Одиночество уже не казалось таким тягостным.
Сухо треснул выстрел — и почти одновременно зазвенело стекло в первом этаже дома Микулеца. Черешничка проснулся. Подошел к окну. «Пфить, пфить» — свистели пули. Черешничка отпрянул от окна и прижался к стене.
Минуту спустя он снова подошел к окну и осторожно выглянул наружу. Заметил цепь солдат, продвигавшуюся от леса к дому. Не спуская с врага глаз, нащупал автомат, схватил его, выбил из рамы остаток стекла и высунул ствол автомата из окна. Пули тем временем ударялись о штукатурку.
Автомат Черешнички молчал.
Дворжак стоял в чердачной комнате у окна за занавеской и смотрел на лес.
— Окружают нас, — проговорил он, внимательно следя за продвижением эсэсовцев.
— Что же молчит Черешничка? — прошептал Ушьяк. А Черешничка словно ждал приказа командира — автомат застрочил в ту же минуту.
— Почему он не бережет патроны? — снова прошептал Ушьяк.
— А что беречь? Все равно долго не продержимся. Ушьяк заворочался в постели. Начал бредить.
— Вот видишь, Дворжак… Теперь тебя схватят вместе со мной… Но я рад, что ты со мной, очень рад. Говорили мне тут про тебя всякое… жаловались… но я не верил…
— Кто жаловался?
— Да разве я помню! Да и что с того! Говорю тебе, я им не поверил… К человеку не следует относиться с подозрением, а в партизанской борьбе тем более. Люди отдают жизнь и…
Он не договорил. Стрельба усилилась. Потом они ясно услышали из сеней стоны Черешнички. Автомат его умолк.
Дворжак отошел от окна. В руке он сжимал пистолет.
— Знаешь что, Дворжак, — снова заговорил Ушьяк, но теперь уже совсем тихо. — Умрем мы… Но что поделаешь! Видно, не суждено нам…
Он пошарил под подушкой и вытащил маузер.
— Еще не конец, — проговорил Дворжак.
— Нет, Дворжак… я этого не переживу… Но вы обязательно должны пробиться к Красной Армии… Здесь оставаться нельзя. Это мой приказ, Дворжак. Слышишь?
— А какие у нас были планы!.. Люди здесь хорошие, наверняка пошли бы с нами…
В эту минуту немцы ворвались в дом.
— Они здесь, — крикнул Черешничка, но голос его оборвал выстрел.
— Спасибо тебе за все, Дворжак, — проговорил Ушьяк удивительно ясно и внятно.
На чердаке прозвучал выстрел. Маузер выпал из распухшей руки Ушьяка. Дворжак вздрогнул.
— Будь ты проклят! — выругался он.
Но даже проклинать было уже поздно.
Потом все произошло очень быстро. Тяжелый сапог вышиб дверь — и немцы ворвались в комнатку. Дворжак бросил пистолет и сдался. Его сбросили с лестницы. Ушьяка за ноги потащили вниз. У входа в сени лежал труп Черешнички.
Вскоре из леса вышел командир эсэсовской части. Увидев труп Ушьяка, он пришел в ярость. Стал пинать его ногами, потом вытащил из кобуры револьвер и выпустил в него всю обойму.
Дворжака и Микулеца увели с поднятыми вверх руками.
Из деревни прибыл грузовик. Сидевший рядом с водителем офицер в черном мундире на ходу выскочил из машины. Командир подразделения эсэсовцев отдал ему рапорт.
Гестаповец посмотрел на Дворжака и бросил:
— Это наш, фольксдейч.
Микулеца связали и бросили в машину. Фольксдейч Дворжак опустил руки, потер их и со злостью посмотрел на командира эсэсовцев, но тот кивком головы приказал ему подойти к трупу Ушьяка.
— Это Ушьяк?
— Да.
— Точно?
— Совершенно точно, — подтвердил Дворжак.
Гестаповец носком сапога повернул голову Ушьяка и посмотрел на его посиневшее лицо.
— Идиоты! — прошипел он.
— Да, — подтвердил Дворжак. — Я отправил бы его живым в Остраву, если бы не эти…
— Заткнись! — оборвал его гестаповец.
Садясь в машину, Дворжак холодно кивнул командиру подразделения СС. Внутри у него все кишело от ярости. Ведь Ушьяком занималось остравское гестапо, и чего это вздумалось лезть в это дело идиотам эсэсовцам из Всетина?!
* * *
Немцы бросили против партизан около восемнадцати тысяч солдат, всех сотрудников остравского и брненского гестапо и тридцать девять собаководов. Неприятельских клещей в районе Кнегини избежало едва пятьдесят партизан, включая тяжелораненых. Они отступили к Радгошти, но там на них снова напали.
Завязалась бешеная перестрелка. Под командованием раненого Василя Веселого и Франтика Малека партизаны в течение нескольких часов прикрывали отход группы связистов. Этой группе, которой командовал старшина Мелик, удалось отойти через долину Бечвы к лесу над Валашской Быстрицей. Партизаны, прикрывавшие отход группы, свою задачу выполнили, но сами оказались отрезанными и вынуждены были отходить в обратном направлении. При этом они снова попали в котел.
— Выходит, наше положение не стало лучше, — заметил Петр Большой.
Василь Голубоглазый в ответ сплюнул и утер губы тыльной стороной руки.
— Выходит, не стало. Но что поделаешь? — заметил со вздохом Франтик Малек.
Раненого Василя Веселого поддерживали товарищи. В короткую минуту передышки он сказал, обращаясь к Франтику Малеку:
— Мы должны отойти… Переберемся к Степанову и к Викторко.
Малек согласился.
— Верно. Но что делать сейчас? Ведь они гонят нас в другую сторону…
Вдалеке, где-то позади, послышались одиночные выстрелы. Эхо разнесло их по горам.
Партизаны поднялись и пошли дальше. Вскоре подошли к одиноко стоявшему догоравшему домику. У поваленной ограды горбился навесик колодца. Партизаны подбежали к нему, достали старой глиняной шайкой воду и, черпая ее грязными руками, стали жадно пить. Из развалин домика вышли двое стариков. Сгорбившиеся, с угасшими глазами.
