Спустя несколько дней в утреннюю смену его вызвал начальник цеха. В конторке было людно: собрались мастера и бригадиры, работники технического отдела. Все они рассматривали Шарова с веселым любопытством. Сухощавый, с бескровным лицом начальник цеха приподнял газету, лежавшую перед ним на столе, спросил:
— Откуда у тебя, Шаров, такая свирепость? За что ты их под корень? Мы, дураки, бьемся, как бы поднять роль мастера на производстве, а ты их под корень…
Шаров взял газету — и строчки запрыгали перед глазами. Крупным шрифтом рассказывалось о новом почине на швейной фабрике, где стали работать без мастеров. Его очерк служил иллюстрацией того, как комсомольско-молодежная смена управляется без мастера.
— Что ж, — продолжал между тем начальник цеха, — решили мы: завтра примешь смену, а потом передашь… кому бы там… — Он оглядел собравшихся, словно спрашивал их совета. — Да вот хоть Петьке Коробову.
Хохот прошел по конторке: Петька Коробов считался в цехе самым никчемным работником.
С пылающим лицом Шаров выскочил из конторки.
С Дерябиным у них состоялся такой разговор:
— Твое начинание наперекор всему! — кричал взбешенный Шаров.
— Именно наперекор, — с удовлетворением, что его понимают, отвечал Дерябин. — Наперекор устаревшему понятию о рабочем человеке. Нынешний рабочий настолько грамотен, что в любом случае может подменить мастера. Как солдат на фронте: когда требовалось, он заменял командира.
— Это когда требовалось. Тут-то зачем? Не о деле ты пекся, когда придумывал его, тебе важно выскочить, быть на виду.
— Если ты так думаешь — на здоровье, — сухо сказал Дерябин. — Оспаривать тебя не буду.
— Почему ты обманул меня? Мне и в голову не приходило, что присутствую при зарождении нового почина.
— Зря не приходило. Для чего мы и девчат собирали. Так что какой обман?
— По твоей милости я завтра принимаю смену, а потом передаю ее Петьке Коробову.
— Почему именно Петьке? — удивился Дерябин, знавший этого парня еще по прежней работе на заводе.
— Да потому, что он настолько грамотен, что в любом случае может заменить мастера.
Дерябин как-то по-петушиному склонил голову набок и задумался. Упоминание о Коробове дало толчок мысли, более трезвой. Но все же сказал:
— Любое ценное начинание можно высмеять, было бы желание.
5
Шаров тогда учился в институте в другом городе, приехал на каникулы. Поздно вечером сошел с трамвая и направился по пустынной улице к своему дому. Кто-то догонял его. Чувствуя, что идут именно за ним, он остановился, стал ждать.
Парень, хрупкий на вид, как-то не по-мужски красивый, смотрел на него, улыбался.
— Не узнаете?
— Да нет, — протяжно ответил Шаров, смутно догадываясь, что где-то видел это лицо с нежным румянцем.
— Костя Богданов, — застенчиво назвался тот.
— Кобзик!
— Он самый. Запомнил, как в школе дразнили. Дурацкие прозвища — дело нехитрое, всем прилепляли.
— У меня не было, — уверенно сказал Шаров.
— Скажи! Меня, что ли, Шариком-Бобиком окликали?
— Ты куда как повзрослел, Кобзик.
— Вверх-то тянусь, да что толку. Быть бы пошире. — Он повел узкими плечами. — Неожиданная встреча, неправда ли?
— Еще бы! Никогда не догадывался, что ты здесь живешь.
— Я не здесь, — замялся Костя. — Просто…
— Понятно. Девушку провожал?
— Не совсем, чтобы провожал, — поведал он с горечью. — В институте с ней вместе, в Ленинградском горном мы оба, заканчиваем. Там все хорошо, а приехала на каникулы, повадился к ней… Морочит голову. Вот хожу возле дома и зайти не могу, чую, сидит у нее.
— Неотразимый парень? — полюбопытствовал Шаров, стараясь вызвать в себе сочувствие к горю школьного товарища. Сочувствия не было, рассудил только: «И девушки уходят, и от девушек уходят, никому не удается избежать этого».
— Да так… — Костя мямлил, не договаривал. — Может, сходим, Сашок? — вдруг попросил он. — Сейчас должен выйти. Я тебя увидел, с трамвая ты сходил, подумал — не откажешься.
— Да я-то тут при чем, чудак человек?
— С ним надо поговорить. Должен понять. Нам и распределение обещали вместе. Совесть-то должна быть!
— Мда… — Шаров окинул жалкую фигуру Кости и опять ни капли не выдавил сочувствия к нему. — Пойми, наивный ты человек, где любовь, какая уж тут совесть перед ближним. Чем ты ее вернешь, если разлюбила?
— Да не разлюбила, он крутит ей голову. Пойдем, Сашок, а?
Шаров по своему мягкосердечию сдался. Слегка подтрунил над Костей:
— Ладно, поговорим пойдем, если только встретим.
— А почему ты не уверен? — с испугом спросил Костя.
— Вдруг останется ночевать.
— Нет, — решительно отверг его предположение Костя, — до этого не дошло.
Но сомнение было заронено, и Костя притих, задумался. Они подошли к большому с серым цоколем дому с освещенным подъездом, встали под деревом. Порывами налетал резкий ветер.
— Кто у нее родители? — спросил Шаров. Он все еще злился на себя, на свою мягкотелость. Если девушка принимает на дому другого парня, значит, тот ей больше по душе. Косте надо драться за свою любовь или смириться. Самому надо. Постороннее вмешательство никому не помогало.
— В том-то и штука, — потерянно говорил Богданов. — Родители у нее известные, уважаемые в городе. А я кто? Ее мамаша видеть меня не может.
— Плохи твои дела.
Костя удрученно затих.
— Важно сейчас, во время каникул, оторвать ее от влияния мамаши, после проще будет, — сказал он потом, но в голосе не было надежды.
Стояли долго. Но вот хлопнула пружиной дверь подъезда. Вышел плотный человек в плаще и шляпе.
— Он, — обессиленно прошептал Костя.
Человек поднял воротник, поглубже надвинул шляпу и неспешной походкой зашагал по асфальтовой дорожке навстречу им. Шаров пристально вглядывался, недоумевал.
— Так это же Дерябин! — в крайнем удивлении сказал он.
— Дерябин, — как эхо ответил Костя. — Потому я тебя и просил. — Ходит к ней с первого дня, как приехали на каникулы. Подумал, по-товарищески скажешь ему.
Дерябин поравнялся, хотел пройти мимо, но узнал Шарова, протянул руку.
— Вот уж не предполагаешь, где кого встретишь, — сказал он. — Чего ты здесь?
— Тебя ждем. — «Выходит, правильно говорили, что с Машей Костериной у них разрыв. Теперь к другому боку». Ненавидел сейчас Шаров этого человека, которому все достается без труда.
А Дерябин будто только сейчас заметил Костю Богданова, сказал с яростью:
— Ты-то чего здесь отираешься? Шла бы спать, девочка.
— Это Кобзик, — пояснил Шаров.
— Знаю, что Кобзик, — презрительно отозвался Дерябин. — Ко всему еще и вздыхатель. Проходу Ирине не дает.
— Может, ты не даешь? — вступился за Костю Шаров. Потаенно усмехнулся: — Повадился один деятель отбивать девушек. Поколотить хотели…
Дерябин весело хмыкнул, явно, что думал он сейчас о чем-то другом, видно, неприятном.
— Поколотить не штука, — вяло сказал он. — Только пустое это занятие и небезопасное. Допустим, меня, так я человек на виду, за меня и влететь может. Шальные мысли тебе лезут в голову, студент. Пойдем, чего стоять? Заглянем ко мне, там, если хочешь, и поцапаемся.
Но прежде поплелся Костя, сгорбившийся, жалкий, никакой надежды у него не оставалось. Дерябин проводил его ненавистным взглядом.
— И уродится же на свет такая размазня!
— Не всем быть героями на первых ролях, — неприязненно откликнулся Шаров. — Да и откуда тебе знать, что ему дано? Может статься, крупнейшим инженером будет. Распределяют их, рассказывал…
— Знаю. — Дерябин нервно передернулся. — Вбил в башку ехать вместе с Ириной, мутит девку. Не на того напал. — Потом смущенно и коротко хохотнул: — А я ведь женюсь, братец Саша.
Дерябин жил на втором этаже в небольшом доме, что стоял в глубине двора. Единственное окно в комнате выходило на крышу пристройки. В комнате выгоревшие обои, кое-где отставшие, не прибрано, неуютно. Шаров растерянно озирался. Уж он-то думал, Дерябин живет куда как хорошо.
— Я дома почти не бываю, ночами только, и то не всегда, — стал объяснять Аркадий, заметив, какое неприятное впечатление произвело на гостя его жилище. Толкнул ногой табуретку к столу. — Садись. Хочешь, будем водку пить и жалобиться. Настроение почему-то скверное. А от невесты иду.
— С Машей окончательно?
Дерябин вскинулся, сказал со злом:
— Окончательно — не окончательно, какое это имеет теперь значение. Было и быльем поросло. Что тебе пришло в голову?
— Говорят, вышла замуж за офицера и твоего ребенка растит.
— «Говорят. Моего», — передразнил Дерябин. — Ты не больно-то слушай, что говорят. Сам доходи до всего.
— Трудно мне дойти до того, что у вас произошло.
