Проскользнув в образовавшуюся щель, Дина пересекла школьный двор, вышла на улицу.
3Лиза Чуксина выбралась на толчок с утра пораньше. С тех пор как в городе появились немцы, толчок сделался для нее чем-то вроде работы, требующей ее присутствия на нем полный восьмичасовой день. Перед отступлением советских частей Чуксина лихорадочно запасалась солью, мылом, спичками, растительным маслом и теперь ежедневно устраивала обмен ставших дефицитными продуктов. Вечером она с вожделением разглядывала новые вещи, за которые в мирное время пришлось бы отвалить кучу денег, а нынче они приобретались за бесценок. Так, шерстяной свитер, совсем новый, обошелся ей не дороже рубля — Лиза отдала на него пачку соли и пол-литра рафинированного масла. Сбывалась ее давняя мечта: разбогатеть.
Лиза родилась в многодетной семье судейского казначея. Мать погуливала, отец пьянствовал, пару чулок покупали на всех девчонок, так что, выйдя замуж за своего Гаврюшеньку и перейдя в его шестиметровую комнату, Лиза облегченно вздохнула. Но чем больше у нее появлялось одежды и посуды, тем ненасытнее она становилась. Она завидовала каждой тряпке, приобретенной соседкой, каждой комнате, в которой было больше, чем шесть квадратных метров, каждой зарплате, превышавшей зарплату Гаврика. Сестер, зачастивших к ней на чаи, она скоро отвадила, а узнав об их отъезде, обрадовалась: исчезла угроза помогать нахлебницам. На похороны отца не пошла, сказалась больной: надо же было нести что-то на поминки! Но поздравить мать со вторым замужеством помчалась, купив бутылку вина. Говорили, отчим — краснодарец, возможно, мать уедет к нему, тогда Лиза перейдет в родительскую комнату. Так и случилось. Мать уехала, Лиза опять поселилась в доме, где протекали ее детство и юность.
Но зависть продолжала точить. Уже мала Лизе родительская комната, уже за́рится на комнату Алексевны, а не удается ущемить пьянчугу-соседку, пишет ее разлюбезной Катеньке, будто умерла мать. То ли еще от злости сделаешь?
С годами тоска по большой квартире приобретает чудовищные размеры. Заглядывая в чужие окна, Лиза вздыхает: «Живут люди!». Ясно, первое, чем занялась она при немцах, была квартира. Ей приглянулась ивановская. Площадь — хоть сад высаживай. К тому же надежно: селекционер умер, Юлька — коммунистка — либо на фронт ушла и сгинет там, либо уехала в тартарары, можно спокойно и навсегда обосноваться.
Дни и ночи Лиза терла полы, перебирала вещи Ивановых, прикидывая, что оставить себе, а что оттащить на толчок. Поэтому сегодня и появилась здесь с утра пораньше.
Она выгодно приторговывала у худенькой старушки лисий воротник, когда пронзительный свисток над ухом сорвал торг. Старушка испуганно сунула пушистый комок за пазуху и была такова. У Чуксиной чуть сердце не разорвалось от досады. Дурьи головы! Шарахаются от полиции, точно каждый положил бомбу под немецкую комендатуру. Проверят документы и отпустят!
Увы, ее не отпустили, привели вместе с другими в городскую управу. Ожидая проверки, Чуксина недовольно разглядывала задержанных, точно из-за них у нее сорвался выгодный торг. Ее внимание привлекла стоявшая у двери женщина. Что-то неуловимо знакомое почудилось Лизе в ее профиле, в повороте головы, в очертании губ. Она напрягала память. Нет, не знает она ее. Рыжая, намалеванная фифа!
Задержанных проверяли трое полицейских. Один был стар и медлителен, другой молод и проворен, третий не так чтобы стар, но и не молод, с неприятным взглядом раскосых глаз, и он-то, похоже, считался главным. Рыжая фифа не стала ждать приглашения, сама подошла к медлительному полицейскому, небрежно протянула ему паспорт. Ее подведенные бровки играли, глаза щурились. И снова Чуксиной показалось, что она знает женщину, и знает с неприятной для себя стороны. «Кто такая?» — терзалась Лиза, присматриваясь к фифе. Некрасивая. Рослая. Руки крупные, узловатые, не женские. У кого она такие видела?
И вдруг Чуксину пронзила догадка. Прокурорша Иванова! Дочка покойного селекционера Андрея Хрисанфовича, в чьей квартире они с Гавриком так удобно расположились. Лиза, бывало, частенько думала, глядя на прокуроршины руки: «Просто мужичка какая-то. Кто скажет, что из благородных?». Вот те на! Иванова в городе? Перекрасилась? С чего бы это?
Тем временем фифа-Иванова спрятала в сумку паспорт, улыбнулась полицейскому, точно он был ей лучшим другом, поплыла к выходу. Лиза так и рванулась за ней. Фифа одарила и ее дружеской улыбкой, неспешно вышла. Чуксина подбежала к пожилому полицейскому:
— Вы кого отпустили?
— Осади назад, — проговорил тот, толкнув Лизу.
Она переметнулась к раскосому, казавшемуся главным, взволнованно зашептала:
— Знаете, кого он отпустил? Советскую прокуроршу. Перекрасилась, расфуфырилась, а она это. Прокурорша Иванова, соседка моя бывшая.
Раскосый вперил в Лизу тяжелый взгляд, придвинул к ее лицу свое:
— Прокурор Иванова? Не врешь?
Лиза немного струсила, но вспомнила выбеленные стены своей новой квартиры, решительно подтвердила:
— Она. Руки ее. Волосы можно перекрасить, руки — нет.
Раскосый хмыкнул, шумно выдохнул: «Петро, оставайся. Никого без меня не отпускай», шагнул прямо к двери и скрылся за нею, оставив Лизу в смятении: что, если она ошиблась?
4Юлия Андреевна и по улице шла не торопясь, как и следовало идти княгине Вольской, чей облик вместе с фамилией она приняла. Но спокойствие давалось ей нелегко. Встретить сразу двоих знакомых! Прав был комиссар Толстой, требовавший, чтобы на связь с Карпом Карповичем отправлялась не она. Неужели Чуксина узнала и выдаст? Монгол-то ее не заметил, занимался другими. Подумать, Монгол на свободе. Бежал? Печально. Служит немцам? Такие им и служат. Отребье. Гниль. Она остановилась у закрытого киоска, вытащила из сумки зеркальце, взглянула в него, якобы поправляя шапочку, увидела на противоположной стороне улицы Дину. Умная девчонка! Пошла за нею следом. Теперь, в случае беды, Карп Карпович будет в курсе.
Оглянулась. Ее догонял Монгол. Т-так… Надежная ли защита от Родиона Золотова паспорт и визитная карточка княгини Вольской? Что делать? Идти дальше, пусть догонит, заговорит? Повернуть навстречу, чтобы и Дина его увидела? Помнит его Дина? Очень важно рассказать о нем Карпу Карповичу и Марусе Золотовой. Хитер! Остановился неподалеку, изучает. Он еще не узнал ее. Несомненно, выдала Чуксина. Но он в сомнении. Пожалуй, не так-то дурно скопирована княгиня Вольская.
Княгиню Вольскую — страстную любительницу цветов — Юлия Андреевна запомнила по частым визитам ее к отцу. Высокая, худая, с выбритыми бровями и яркой помадой на губах, она сильно грассировала, жеманничала. Выезжая куда-либо, она раньше слала визитную карточку (в архивах отца их сохранилось больше десятка). Знакомясь, она пышно титуловала себя, каждому объясняла, что актер Вольский ее сводный брат, весьма талантлив, давно мог стать актером Императорского театра, но, к сожалению, он — дитя провинции.
Что делала сегодня княгиня Вольская на толчке? Пыталась продать или выменять золотые серьги. Куда пойдет княгиня Вольская, выпущенная с миром из городской управы? Поищет ювелира.
Мимо проходили немецкие офицеры. Судя по громкому говору и красным лицам, оба были навеселе. Издав радостное восклицание, какое издают при встрече с друзьями, Юлия Андреевна пошла навстречу немцам, не выпуская, однако, из поля зрения насторожившегося Монгола.
— Простите, — произнесла она по-немецки, сильно грассируя, — не известен ли господам офицерам какой-нибудь ювелир? Да, да, простой ювелир, способный оценить дорогую реликвию. Двадцать лет назад я нашла бы оценщика без подсказки, а сейчас… здесь все чужое, даром что родина.
— Ювелир? — переспросил немецкий офицер, блеснув золотыми коронками зубов. — О, фрау стоит подождать до завтра. Ювелир — это обязательно еврей, а всех евреев завтра пригласят на кладбище. У фрау есть возможность встретиться там не с одним оценщиком, а с десятком.
Довольный своим остроумием, он подмигнул товарищу, пьяно расхохотался.
— Оценщик найдется и среди коммунистов, — вставил второй.
Галантно козырнув Юлии Андреевне, они пошли дальше, смакуя понравившееся им слово «оценщик».
Во время беседы с немцами Юлия Андреевна заметила, что Дина перешла улицу, присела на корточки подле киоска, высыпала себе на колени из корзины кульки, достала хлеб и, густо посыпав его солью, принялась есть. К Дине подошел Монгол.
— Чего расселась, как на базаре? Проваливай.
Дина трудно сглотнула застрявший в горле кусок, промямлила: «Места, что ли, жалко?», медленно взялась складывать кульки в корзину.
— Документы! — потребовал у Юлии Андреевны Монгол.
Юлия Андреевна безмятежно спросила:
— В который раз? Только что меня загнали в какой-то дом, как… да, как овцу, и тоже проверяли. Смешно. — Говоря это, она небрежно, двумя пальцами, вытащила из сумки паспорт, протянула Монголу. Он внимательно перелистал его, долго разглядывал вложенную в него визитную карточку княгини Вольской, скользнул по лицу Юлии Андреевны нагловатым, насмешливым взглядом:
