Движется в дыму черная масса… Чем отшвырнуть ее? Нечем зарядить автоматы и винтовки. Молчит пулемет. Отступить бы и соединиться с группой Зимина? Нельзя: позади, в низине, лежат раненые подруги и товарищи. А Васьки нет. Может быть, тоже убит. Нет ответа от Зимина. Что там, по ту сторону поляны?
От сознания беспомощности, обреченности она едва сдерживалась, чтобы не разрыдаться. А немцы приближались, немые, безликие, черные…
Катя на секунду зажмурилась и тут же широко раскрыла глаза: пулемет Озерова вдруг заговорил. К нему прильнула Зоя. Губы ее судорожно передергивались, и так странно, словно смеялись. Бинты на ногах были в крови и грязи.
— Хорошо, Зоенька, хорошо! Спасибо, — заликовала Катя.
Одни немцы падали, другие появлялись на их месте в дыму и продолжали итти вперед — все так же стеной, сплошной лавиной.
Бывают мысли неожиданные и яркие, как вспышка молнии. Так было и у Кати. Она вдруг поняла: обороняться больше нельзя. Если перебьют их здесь, у пригорка, то раненые все равно погибнут. Если же смело кинуться в атаку, можно и победить — опрокинуть немцев. Группа Зимина услышит и поможет хотя бы одним или двумя пулеметами. Дым будет союзником — скроет число атакующих. Перед дыханьем смерти и понятие «риск» приобретает совсем новый смысл.
Глаза ее сверкнули, лицо посветлело.
— Победа и месть, товарищи!
Не замечая боли, она отцепила раненой рукой от пояса гранату и взмахнула ею:
— За мной!
И побежала с пригорка.
Партизаны поднялись как один; Маруся Кулагина и еще три девушки обогнали Катю.
Резко прозвучала немецкая команда, и не стало в дыму темной стены, а с того места, где она была, сверкнули вспышки выстрелов. Катя услышала сбоку чей-то девичий вскрик; вот впереди нее кто-то упал: кажется, Маруся…
Она перепрыгнула через тело подруги и крепче стиснула гранату.
— Катерина Ивановна-а!.. — откуда-то издалека донесся голос Васьки.
В сознании мелькнуло: «Ответ от Зимина». Но это было сейчас неважно. Сердце горело уверенностью, что ею принято правильное решение. Другого нет и не может быть.
Дым слезил глаза.
Трах-та-тах! — разорвалась слева от нее граната.
Метрах в десяти-пятнадцати от себя Катя разглядела лежавших на земле немцев. Рука сама взметнулась, и на месте, куда упала граната, поднялся клуб огня, мгновенно разлетевшийся на фосфорические брызги. Стоны и вопль немцев наполнили сердце радостным торжеством; на бегу отцепляя от пояса вторую гранату, Катя звонко крикнула:
— Бей гадов!
— Бей! — подхватил позади нее Николай Васильев. Рядом с ним бежала Люба Травкина.
Гранаты рвались слева и справа. Немцы отползали, и за ними гнались синеватые клубы дыма.
Катя чуть не упала, споткнувшись о барахтающиеся на земле тела. Нюра Баркова, сдавливая пальцами горло немецкого офицера, кричала:
— Ты, гад, тятеньку моего живьем зарыл! Ты!
На мгновение Катя задержалась и каждым мельчайшим нервом почувствовала, что вот именно того, что делает Нюра, страстно хочет и она-сдавить проклятое немецкое горло: за Федю, за любовь свою горькую, за мать, посаженную в колючую тюрьму, за Озерова — за все!
Из-за деревьев в нее прицелился длинный немец. Она рванулась вперед, перепрыгнула через офицера и Нюру и медленно осела: пуля впилась ей в бедро.
Близко раздалась чья-то автоматная очередь — и немец упал.
Николай Васильев подхватил Катю под руку.
— Оставь! Вперед! Бей же! Бей! Ну! — простонала она яростно.
Одна за другой взвились к небу три сигнальные ракеты. При свете их Катя увидела: немцы стадом бежали на поляну. «Ах, если бы встретили их с той стороны огнем!.. Неужели Зимин не слышит? Неужели не поможет?»
Катя поднялась. Вероятно, пробило только мякоть бедра; нога стояла твердо. Схватилась за пояс — гранат не было.
— Ура-а-а!.. — донеслось до ее слуха. По ту сторону поляны затрещали пулеметы.
«Зимин!» — Катя засмеялась от радости и, вырвав из руки мертвого немца винтовку, кинулась вперед. Она не слышала воя мины, пронесшейся над самой головой, почувствовала лишь ветер от нее. Земля дрогнула, словно расколовшись пополам; перед глазами Кати взметнулся черный вихрь и плашмя швырнул ее на землю.
Первое, что услышал Федя, были звуки, похожие на отдаленные раскаты грома.
«Где я?»
Переход от темноты к свету был так резок, что глаза, заслезившись, тотчас же закрылись. Чьи-то руки поправляли под его головой подушки, слышались радостные голоса:
— Видела? Открывал глаза!
— Открывал… Глядишь, скоро к чувствию вернется… Он с трудом приподнял веки и увидел, что лежит на высокой кровати в незнакомой полутемной комнате; в раскрытую дверь была видна другая комната, и в ней на полу и подоконниках лежали полосы солнечного света.
У постели стояли две пожилые женщины и девушка. Федя внимательно вглядывался в их лица: ни одну из них он не знал.
Девушка погладила его волосы.
— Дорогой ты! Уж как мы боялись: думали, так и не придешь в себя. — Глаза ее смотрели с лаской и нежностью. Она поцеловала его в лоб и, застыдившись, вспыхнула и смущенно проговорила:-Меня зовут Наташей. А тебя?
Федя не ответил.
Взгляд его заскользил по комнате, подолгу задерживаясь на каждом предмете. Восприятие всего окружающего было схожим с восприятием ребенка при первых проблесках зарождающегося сознания. Но такой ребенок с изумлением озирает открывающийся ему мир, в котором все незнакомо и непонятно, а у Феди было холодное недоумение, и все предметы, которые он видел, не представляли для него первобытной новизны. В глубине сознания оставалось ощущение чего-то знакомого, понималось: все эти предметы так и должны быть здесь, — но память молчала, не могла подсказать ни их назначения, ни смысла. И чем напряженнее он припоминал, тем больше все путалось в голове, утрачивая ощущение чего-то знакомого и делаясь непонятным, как впервые видимое. Больше всего был непонятен себе он сам. Кто он, как сюда попал и зачем?
— Господи, что там делается, что делается! — взволнованно прошептала пожилая женщина. Федя повернул к ней голову. По его взгляду она поняла: спрашивает, что сказала. — Стреляют, милый… Слышишь? С самого утра… Говорят, нашлась какая-то гадина — выдала.
От слов женщины на Федю тоже повеяло чем-то знакомым, но смысл сказанного ускользнул от него. Он отвернулся и стал смотреть на окно, закрытое синей шторой. Смотрел долго. В глазах сначала мелькнуло удивление, потом радость. Он вытянул руку и по складам проговорил:
— Што-ра… Женщины забеспокоились.
— Нельзя, милый, — сказала пожилая. — Не дай бог, недобрый глаз приметит с улицы.
Федя был уверен, что правильно назвал этот темный предмет.
Вытянув опять руку, он раздраженно крикнул:
— Што-ра!
Наташа приподняла угол шторы, и на комод косо легли бледные солнечные лучи. На нем что-то вспыхнуло, точно кусок серебра заиграл, и тут же к потолку прилепился светлый овальный кружок.
Сцепив зубы, Федя с трудом приподнялся на локтях. На комоде лежал сверкающий предмет — это из него смотрело на потолок крохотное солнце, во все стороны брызнув лучами. Федя не мог вспомнить, как называется этот предмет, но зато вспомнилось другое: в нем он может увидеть себя.
Он требовательно протянул руку. Наташа подала зеркальце. Руки у Феди были багрово-синие, исполосованные шрамами, ни на одном пальце не было ногтей, но он не обратил на это внимания. Прильнув лицом почти вплотную к зеркалу, пытливо разглядывал свое отражение. Седые волосы, сурово сжатые губы, холодные глаза и какая-то спокойная, каменная неподвижность во всем лице… В памяти ожило что-то очень близко знакомое — ближе, чем все эти окружающие предметы, чем речь женщин: темно-русые волосы, непослушно спадающие на лоб, веселые карие глаза… И вот такой же, как в зеркале, открытый ровный лоб.
«Федор Голубев», — мелькнуло в голове. Открытие не взволновало, а удивило: он, седой человек, неизвестно, как и зачем попавший в этот мир незнакомых вещей, знает какого-то Федора Голубева.
И Наташа и женщины услышали, как Федя что-то невнятно прошептал.
Зеркало выскользнуло из его рук на одеяло. Он блуждал взглядом по комнате. Наташа наклонилась, и глаза их встретились.
— Где Катя?
Она вздрогнула.
— У тебя есть жена?..
Федя смотрел на нее все так же недоумевающе. Он хотел спросить: кто он, почему знает Голубева Федора и Катю? Но слов для этих вопросов не нашлось.
Помолчав, задумчиво произнес:
— Фе-дя Го-лу-бев…
— Ты Федя? — обрадовалась Наташа. Он не ответил.
В сознании мелькнуло что-то светлое-пресветлое. Золотистые хлебные поля… голубой лен… Волга… музыка, песни…
