Оберштурмфюрер принял его сурово.
— Я думал, что вы остались помогать Германии в осуществлении ее великой миссии, а вы работали очень плохо, — сказал он, и переводчик перевел Вальскому эту фразу.
Вальский стал оправдываться. Он довольно бойко говорил по-немецки, и фон Штаммер заметно смягчился.
— Я понял, что вы хотите помогать нам и работать. Я правильно понял? — милостиво проговорил он.
— Конечно, конечно, правильно, я очень хочу помогать, очень! — обрадовался Вальский и от полноты чувств прижал руку к груди.
— Что же было в вашем имении при большевиках? — спросил Штаммер.
— Совхоз был.
— Вам нет смысла туда ехать. Совхозы немецкое хозяйственное командование пока превращает в государственное хозяйство. Они будут снабжать нашу армию. Мы дадим вам здесь хорошее место. А все же почему вы плохо работали на заводе?
Вальский начал жаловаться на рабочих — ленивы, не хотят трудиться. О Гайсе он не сказал ни слова.
— Будут добросовестно трудиться, когда мы уничтожим всех коммунистов и партизан, которые до сих пор руководят ими. Вы должны помочь нам в этом.
Вальский съежился от страха. Партизан он боялся больше всего на свете.
Фон Штаммер понял его:
— О, это совершенно безопасно! Вас назначат нашим старшим осведомителем, резидентом. К вам на дом будут приходить агенты-осведомители, приносить донесения, а раз в неделю наш связной будет их забирать и передавать политическому инспектору. Ходить сюда осведомителям нельзя — их тогда узнает весь город, а так все сохранится в тайне. Согласны?
Вальский хотел попросить время на размышление, посоветоваться с супругой, но, взглянув на Штаммера, взял перо и дрожащими пальцами подписал обязательство о неразглашении тайны и активном содействии СД.
— Помните, нас интересует все, что касается настроения жителей, — инструктировал фон Штаммер. — Тут важно всякое, казалось бы, незначительное высказывание, даже выражение лица. Например, хоронят погибших немецких солдат — житель улыбается. Достаточно. Сегодня он улыбается, завтра смеется, послезавтра убивает сам. Надо уничтожать не только партизан, но и тех, кто может стать партизаном. Вы поняли?
Покидая кабинет, Вальский все же упросил оберштурмфюрера дать жене визу на выезд. Судьба имения его по-прежнему беспокоила: не сгорел ли дом, не вырублен ли парк?
Начиная со следующего дня квартиру вновь испеченного резидента начали посещать осведомители. В субботу явился связной и забрал пачку доносов на людей, высказывавших недовольство немцами.
К концу второй недели Вальский вполне освоился со своей новой ролью, тем более что круг осведомителей был невелик. К Вальскому изо дня в день приходили четыре потрепанных субъекта, чем-то похожих друг на друга. Он покрикивал на них, когда они являлись с пустыми руками, хвалил успевающих, выплачивал им гонорар по установленной таксе, когда они приходили с добычей.
Они были сродни ему, эти люди, так долго и глубоко скрывавшие свою злобу и даже сейчас не вставшие на путь открытой борьбы. Он им даже завидовал, — в случае чего они так и останутся незамеченными. Вальский восторгался теми, кто действовал открыто в городской управе и полиции, но не одобрял их — мало ли что могло произойти на фронте. Даже временный захват города частями Красной Армии сулил большие неприятности, а эти, осторожные и тишайшие, останутся в стороне.
Постепенно у резидента установились дружеские отношения с осведомителями. Никогда еще Вальский так много и охотно не разглагольствовал. На заводе он не имел круга знакомых, его интересы слишком отличались от интересов окружающих, а эти высланные кулаки, осужденные за контрреволюцию, белогвардейцы, скрывающие свое прошлое, были понятны и близки ему.
Записка, переданная связным, несколько испортила настроение Вальского. Штаммер писал коротко: «Вы ловите мелкую рыбку. Нужны коммунисты и в первую очередь партизаны».
Прошла неделя. Осведомители обнаружили нескольких коммунистов, укрывавшихся от регистрации, но выявить партизан по-прежнему не удавалось. «Резиденту» наполовину снизили паек.
Прошла еще неделя, и Вальского вызвали в гестапо. Фон Штаммер принял его суровее, чем при первом свидании, и даже не предложил сесть. Резидент так и остался стоять перед столом, переминаясь с ноги на ногу.
— Плохо работаете. Сеть у вас хорошая, а ловите мелкую рыбешку, — медленно цедил фон Штаммер, не вынимая изо рта папиросы. — Пора и за крупную приниматься. Надо понять: если мы не уничтожим партизан, они могут уничтожить нас. Эти бандиты с каждым днем все больше наглеют, регулярно выпускают листовки, клевещут на доблестную германскую армию. — Штаммер протянул Вальскому листок с красной звездочкой, в котором подробно сообщалось о потерях немецких войск на фронтах.
Вальский невольно съежился, когда понял, что сообщение о разгроме не вымысел. Еще ни разу листовки со звездочкой и таинственной подписью «ГК» не сообщали лжи. Это было известно и Штаммеру — он сам точнее узнавал о положении на фронтах из этих листовок, чем из сводок личной квартиры фюрера.
— Так, как вы ищете партизан, вы их вообще не найдете, — продолжал Штаммер, когда Вальский осторожно положил листок на край стола. — Надо переходить к другим, более тонким методам. Надо самим создать партизанский отряд.
Лицо Вальского изобразило полное недоумение.
— Да, создать самим. Ловить рыбу на приманку, — подтвердил фон Штаммер. — Подберите подходящего человека из числа своих осведомителей или знакомых. Пусть он собирает вокруг себя недовольных, а чтобы у них не было никаких подозрений, натравить их на итальянцев. В городе стоит итальянский гарнизон. Итальянцы очень плохие союзники. Еще Наполеон, предшественник фюрера, говорил: «Чтобы Италию держать в страхе, нужна одна дивизия, чтобы оккупировать ее, нужно три, а чтобы воевать в союзе с Италией, нужно десять дивизий — затыкать бреши итальянского фронта». Вы знаете, что говорят итальянцы? Три города в России невозможно взять: Москву, Ленинград и Ольховатку… Как вам это нравится — город Оль-хо-ватка.
Штаммер усмехнулся. Угодливо осклабился и Вальский, хотя внутри у него что-то заныло. Значит, правда, что наступление немцев задержано и фронт недалеко. Вот почему осведомители охотнее брали советские деньги, нежели немецкие марки.
— Итальянцев необходимо позлить, они будут лучше воевать. Пусть наш партизанский отряд нападет на итальянский гарнизон и убьет несколько итальянцев. Если вы подберете хитрого руководителя, он сможет связаться с партизанским штабом, с другими партизанскими отрядами, он обрастет, как снежный ком. А потом мы их… — Штаммер загреб руками по столу. — Но руководителю дадим возможность бежать через линию фронта к красным, он и там будет работать на нас. Вы меня поняли?
— Понял… — поспешно согласился Вальский, мысленно проклиная тот день и час, когда он связался с гестапо.
— Вот и хорошо, — заключил Штаммер. — Выполните это задание — будете награждены знаком фашистской чести, — он с гордостью ткнул себя пальцем в грудь, украшенную значком с изображением черного страусового пера, — если не выполните, ну, тогда…
— Выполню, все выполню… — пролепетал испуганный Вальский. — Мне бы вот имение возвратить.
— За успешную работу возвратим и имение, — пообещал оберштурмфюрер.
Немецкое командование решило полностью восстановить большой механический цех, который до войны обслуживал не только все цехи металлургического завода, но и многие другие предприятия района. Гитлеровцы везли оборудование откуда только могли. Из Германии прибывали новые станки. Рабочие собирались вокруг них и уходили, посмеиваясь: «Барахло, а не станки, с ременным приводом! У нас о таких уже давно забыли».
Порой прибывали и новейшие станки советских заводов, каждый с индивидуальным приводом и мотором. Немцы захватывали их на запасных путях, куда выставлялись «заболевшие» в дороге вагоны. Таких станков в цехе работало всего два, остальные были выведены из строя чьими-то искусными и бесстрашными руками. Поломка обычно происходила при первой же попытке опробовать станок.
Станки старого типа не могли быть пущены в ход до тех пор, пока не будет закончен монтаж главной трансмиссии, а трансмиссия восстанавливалась черепашьими темпами. В довершение ко всему из цеха начали исчезать приводные ремни. Их умудрялись похищать даже из запертой кладовой.
Гитлеровцы неистовствовали. Они арестовывали слесарей, токарей, монтажников, нескольких человек для острастки расстреляли, но хищения и поломки продолжались. Можно ли было чем-нибудь запугать людей, для которых цех был тюрьмой, а жизнь — медленным умиранием?
Двух женщин, продававших на базаре куски старых ремней, немцы арестовали и бросили в лагерь. Ремни перестали появляться на рынке, но из цеха исчезали по-прежнему.
