Завод нас встретил дружным хором моторов, трудовым ритмом цехов, повеселевшими лицами рабочих. Фронт находился за тысячи километров, позади остались трудности эвакуации, голодные и холодные месяцы первого года войны. Тогда целью жизни каждого рабочего было выполнение приказа – как можно больше и быстрее дать фронту самолетов. В каждом цеху висел лозунг «Все для фронта, все для победы!».
В сорок первом и сорок втором годах было много «безлошадных» летчиков – не хватало самолетов. Помню случаи, когда оставленный без присмотра самолет исчезал: его «уводили» на фронт. Командование издавало строгие приказы на этот счет и жестоко наказывало, вплоть до суда военного трибунала. Но случаи повторялись, машины исчезали, и летчики улетали не в тыл, а в бой, сражаться. На авиационных заводах тогда забирали все самолеты подряд, сразу после первых облетов. И радовались – повезло. Иные полки долго ожидали своей очереди на получение «илов». Теперь была иная картина. На заводском аэродроме стояли десятки, сотни штурмовиков. Можно было и выбирать. Летчики, как богатые женихи, присматривались, приценивались к «невестам». И брали, конечно, лучшую, хотя все машины были прочными и надежными.
В Волчанок возвращались своим летом. Вел нас лидер – Пе-2. Погода на маршруте оказалась сложная: наступила пора июньских гроз, метавших стрелы молний, часто встречались кучевые облака, шли ливневые дожди. Но весь полк, свыше 30 самолетов, успешно достиг волчанского аэродрома.
Подлетали мы к нашему аэродрому ясным днем, с хорошей видимостью. С воздуха сразу заметили – на границе летного поля лежит и, как говорили тогда, «сушит лапти» Ил-2. Когда заходили на посадку, увидели голубые цифры на борту – «44». Ах ты, дорогой наш ветеран! Это был один из тех самолетов, которых в полку теперь были единицы, – одноместный, прошедший путь с момента рождения полка.
Самолеты, как и люди, имеют свою судьбу, свою боевую историю. Одни погибали в первом вылете, другие жили долго, не раз были подбиты, ремонтировались и снова возвращались в строй. Такой была и наша «сорокчетверка» – полуштурмовик, полуистребитель. Он особенно отличился в небе Сталинграда, в борьбе с вражескими трехмоторными транспортными машинами Ю-52, доставлявшими грузы окруженной группировке гитлеровцев. С появлением двухкабинных Ил-2 летчики неохотно летали на одноместном. На нем можно подвесить всего две бомбы. Правда, он вооружен эрэсами, пушками и пулеметами. Но зато уменьшен запас горючего, нет воздушного стрелка. Самолет числился за моей эскадрильей, летали на нем поочередно, чтобы никому не было обидно. И, что удивительно, – «сорокчетверка» всегда выходила неуязвимой из самых сложных переплетов. Молодой летчик Миша Лобанов прошел на «сорокчетверке» над Севастополем всю зону зенитного огня, получив лишь одну небольшую пробоину.
Кто же сейчас не уберег нашего ветерана? Это был первый вопрос, который я задал после взаимных приветствий старшему технику-лейтенанту Посметному. Тот сразу нахмурился:
– Молодой летчик из пополнения. На посадке разложил…
Значит, в полку есть молодое пополнение? Приятная новость. А через несколько минут новости посыпались, как из рога изобилия. Оказалось, что за время нашего отсутствия в полку произошли большие перемены. Назначен новый командир дивизии – подполковник Василий Николаевич Рыбаков. До этого где-то под Москвой он командовал запасным авиационным полком. Новый комдив привез с собой несколько летчиков своего полка – старшего лейтенанта Зотова, лейтенанта Горева, младшего лейтенанта Карамана. В связи с этим нас ожидали должностные изменения. Алексей Зотов был направлен в соседний полк. Караман назначен заместителем к Карпову, командиру первой эскадрильи. А вторую эскадрилью мне приказано сдать лейтенанту Гореву. Я назначался штурманом полка.
Штурман – должность ответственная. Фронтовые летчики почти постоянно осваивают новые районы полетов. А штурман должен не только сам знать их лучше всех, но и учить других летчиков правильно ориентироваться, уметь при любых обстоятельствах находить цель и возвращаться на свой аэродром. Жаль было расставаться с эскадрильей. Мне нравилась работа с людьми, у нас сложился по-настоящему боевой коллектив летчиков, техников, механиков, мотористов. Но такова военная служба, с ее постоянными изменениями. Вот, например, возвратился из соседнего полка Иван Иванович Мартынов, теперь он назначен заместителем Смыкова вместо ушедшего на повышение Лобанова. Раньше обязанности штурмана и заместителя командира полка совмещались в одном лице. Сейчас должность разделили, хотя, по правде сказать, сделать это нужно было гораздо раньше. Штурман очень был нужен полку.
Но не все новые назначения были восприняты летчиками доброжелательно. Например, Николая Горева никто не знал. Неизвестно было, как он покажет себя в бою. Я ревниво наблюдал, как новый комэск взялся за работу. Молодых летчиков он обучал со знанием дела. Что ж, думал я, это занятие привычное для бывшего летчика-инструктора. Посмотрим, как он проявит себя во фронтовой обстановке. Хотелось, чтобы вторая эскадрилья и впредь оставалась в числе лучших. И я решил, пользуясь правами штурмана полка, больше уделять ей внимания. Свой экипаж – воздушного стрелка, механика, моториста – взял с собой, а душа по-прежнему оставалась с эскадрильей.
Однако с новой должностью на меня свалилось множество забот, и все труднее было выкраивать время, чтобы заглянуть в свое подразделение. За моим штурманским становлением пристально следил подполковник Смыков. Его доброе слово и дружеский совет очень помотали.
Однажды утром, поинтересовавшись делами, Георгий Михайлович спросил:
– Василий Васильевич, давно были в родительском доме?
– Шесть лет назад, в тридцать восьмом, – почти машинально ответил я, продолжая заниматься штурманскими расчетами.
– Идите в штаб и оформляйте отпуск на двенадцать суток.
Я поднял от карт глаза. Шутить, видать, изволил наш Георгий Михайлович. Вообще он слыл человеком остроумным, любил добрую шутку, не оскорблявшую, конечно, подчиненных.
– Все верно, Пальмов, – увидев мое недоумение, подтвердил свои слова Смыков. – Скажу по секрету – простоим здесь до вашего возвращения. Не теряйте времени.
Отпуск во время войны – такое увидеть можно только во сне. И я не раз видел такой сон. Может, потому, что часто думал о матери, о родном селе, освобожденном от гитлеровцев. Как много воды утекло с той поры, когда я босиком бегал по знакомым рощам и пригоркам! В обед возвратился с аэродрома Карпов. Он уже знал о моем отпуске. Шумно поздравил и с доброй завистью сказал:
– Повезло тебе. Вася. Вот что значит сдать эскадрилью!
Потом вдруг предложил:
– Ну-ка, отпускник, снимай свои брезентовые, надень мои хромовые, – и стал сбрасывать с себя сапоги. – Не куда-нибудь едешь – к матери, в село. Считай, с фронта на побывку.
После боев за Крым Александру Алексеевичу Карпову присвоено звание Героя Советского Союза. У него свыше ста боевых вылетов. Я от души поздравил друга с высокой наградой. Он и мне пожелал того же. В Крыму многие летчики пошили себе брезентовые сапоги из обычной плащ-палатки. Легко, в полете удобно. Карпову же, как Герою Советского Союза, пошили хромовые, по тому времени это было роскошью.
– А не боишься, что привезу одни голенища? – предупредил я товарища. – Учти: от Торопца шестьдесят верст проселками и, может, пешком. Глубинка…
– Э, – махнул рукой Александр, – нашел, о чей беспокоиться. Для друга да сапоги жалеть?
Из Белгорода на Москву поезд шел по многострадальной курской земле. За окном вагона опускался июльский вечер с долгой зарей, Сквозь зеленую листву придорожных посадок и станционных садов виднелись следы недавних пожарищ. На коротких остановках в окна врывались звонкие трели курских соловьев, они волновали сердце, заставляли думать о мирной жизни, ради которой шел святой и правый бой. Скоро Москва. Какой ты стала, красная столица, после пережитого в сорок первом? Враг стоял у твоих стен, а сейчас наши полки выходят на направление главного удара по фашистскому логову. На окнах домов еще видны бумажные кресты. Людей не так много, как было перед войной, но гуще, чем в других городах. Особенно часто встречаются люди в гимнастерках. На железнодорожных вокзалах у касс длинные очереди, много фронтовиков. Их узнаешь по наградам, красным и желтым нашивкам за ранения, по пристальному пытливому взгляду, которым человек: рассматривает мир, вырвавшись из ада войны. На вокзале я услышал фразу, от которой на душе потеплело.
– Вильнюс освободили, будет салют…
Я видел, как люди собирались у громкоговорителей, затаив дыхание, слушали голос Ю. Левитана, читавшего приказ Верховного Главнокомандующего, сводку Совинформбюро. Стоя в толпе, я невольно снял фуражку, боясь пропустить хоть одно слово. Затем пошел на Красную площадь посмотреть салют. Именно здесь, в центре страны, с особой силой чувствуешь кровную связь Москвы с фронтами, с партизанскими отрядами, со всем советским народом, который за тысячи верст отсюда с радостью слушает залпы салюта. Все-таки, как много значит для советского человека побывать в столице Родины, ощутить биение ее пульса, сверить его со своим!
