— Что за вид у вас? — спросил я немца строго, точно делал ему выговор.
Капитан уловил мою иронию, губы его горько покривились от улыбки.
— Вы неучтиво и не вовремя подняли меня с постели.
— Разве вас так еще не подымали?
— Никто и никогда, — заявил капитан, переступая босыми ногами.
— Вы простудитесь, — сказал я с той же скрытой иронией. — Наденьте сапоги… Прокофий, принеси ему какие-нибудь…
— Мои сапоги здесь. — Немец кивнул на перегородку. — Я спал там. Позвольте, я их найду… — Он скрылся за перегородкой, и, пока обувался и одевался, лейтенант Тропинин, просматривая бумаги, разложенные на столе, обратил наше внимание на одну из них.
— Послушайте, что они пишут, — сказал он, смеясь. — Это наставление о том, как немцам держать себя в России. Слушайте… Пункт номер восемь: «Не разговаривайте, а действуйте. Русского вам никогда не „переговорить“ и не убедить словами. Говорить он умеет лучше, чем вы, ибо он природный диалектик и унаследовал склонность к философствованию. Меньше слов и дебатов. Главное — действовать. Русскому импонирует только действие. Русские всегда хотят быть массой, которой управляют. Так они воспримут и приход немцев, ибо этот приход отвечает их желанию: „приходите и владейте нами“.»
Слушая, мы улыбались, переглядываясь, а когда Тропинин прочитал последнюю фразу, разразился хохот.
— Интересно, — спросил я, — что же дальше?..
Тропинин пододвинулся поближе к свече.
— «Поэтому у русских не должно создаваться впечатления, будто вы колеблетесь. Вы должны быть людьми дела. Тогда русский охотно подчинится вам. Не применяйте здесь никаких немецких масштабов и не вводите немецких обычаев, забудьте все немецкое, кроме самой Германии…
Только наша воля должна быть решающей, однако эта воля должна быть направлена на выполнение больших задач. Только в таком случае она будет нравственна и в своей жестокости. Держитесь подальше от русских, они не немцы, а славяне. Не устраивайте попоек с русскими. Не вступайте в связи с женщинами подчиненных вам предприятий. Если вы опуститесь до их уровня, то потеряете свой авторитет в глазах русских.
Остерегайтесь русской интеллигенции, как эмигрантской, так и новой, советской. Эта интеллигенция обманывает, она ни на что не способна, однако обладает особым обаянием и искусством влиять на характер немца. Этим свойством обладает и русский мужчина и еще в большей степени русская женщина… Не заражайтесь коммунистическим духом. Русская молодежь на протяжении двух десятилетий воспитывалась в коммунистическом духе. Ей незнакомо иное воспитание. Мы не хотим обращать русских на путь национал-социализма, мы хотим только сделать их орудием в наших руках. Вы должны покорить молодежь, указывая ей ее задачи, энергично взяться за нее и беспощадно наказывать, если она саботирует или не выполняет этих задач…»
Капитан Непелинг появился из-за перегородки уже в кителе, в брюках и в сапогах, сразу стал с виду страшней и опасней — форма придала ему что-то хищное и беспощадное.
— Вы знакомы с этой инструкцией? — Я показал ему брошюру.
Он взял ее в руки, мельком взглянул и небрежно швырнул на стол.
— Она рассчитана на ограниченных людей. Я не придаю этому значения. В этой инструкции, как и в других таких же, много вранья. Я в этом убедился, как только прибыл сюда.
— Откуда прибыли? — спросил я. — Оттуда, где вас не смели тревожить по ночам?
Немец пошевелил жесткими губами.
— Да, я из рая. У нас, немецких офицеров, война разделена на два полюса — на рай и на ад. Рай — это западный фронт: Франция, Бельгия, Голландия. Ад — фронт восточный, Россия… Я попал в ад.
— Если определять ад по Данте, — сказал я, — то вы — я имею в виду немецкие войска — находитесь лишь на первых кругах. У вас еще все впереди.
Капитан Непелинг взглянул на Тропинина, попросил разрешения задать мне вопрос. Я кивнул.
— Много ли ваших войск наступало на это село?
— Батальон, — ответил я. — Неполного состава.
Немец не поверил. Он обиженно и высокомерно вскинул подбородок.
— Не может быть. Странно. Я думал больше… Черт бы ее побрал, нашу беспечность, великодушие и самонадеянность! Глупо попасть в плен, находясь у самой цели.
— Вы имеете в виду Москву?
— Конечно.
— Вы уверены, что захватите ее?
— Конечно.
Командиры, сидящие за столом, заговорили все сразу, возмущенно, с ненавистью. А старший лейтенант Чигинцев, с презрением глядя на капитана в упор, выругался.
— Эх, врезать бы ему с размаха… По-другому заговорил бы. Ишь как держится, форс показывает, ногу выставил. Паразит!..
— Умерь свой пыл, старший лейтенант, — сказал я Чигинцеву.
Капитан Непелинг немного испугался.
— Господам офицерам не понравилось мое заявление. Это вполне естественно, это понятно. Но у войны свои законы, они диктуют свою волю, и этой воле, хотите вы или не хотите, придется подчиниться. Москва скоро будет в наших руках. Очень скоро. Еще одно усилие, один рывок. — Немец увлекался, забыв, где находится. — Наши войска накапливают большие силы. И всякое сопротивление с вашей стороны будет смято нашим железным тараном. Сопротивление бесполезно!..
— Рус, сдавайся?! — весело воскликнул я, и все мы дружно рассмеялись, а немец, как бы протрезвев, осознав свое положение, замолчал, испуганно и отчужденно оглядывая нас.
— Спросите, Володя, — обратился я к Тропинину, — где находятся сейчас другие подразделения и части дивизии. В каких населенных пунктах. Пусть он покажет на карте. И много ли у них танков.
Тропинин перевел. Немец, чуть сощурив белесые ресницы, поджав губы, долго вглядывался в меня.
— А если я не скажу, вы станете меня пытать? Но я слышал, что русские пленных не пытают.
— Русские не пытают, — подтвердил я. — В отличие от вас, фашистов. Но все-таки: где и какие части расположены вокруг?
Немец вдруг пристукнул каблуками.
— Не могу сказать в точности. Войска наступали поспешно, и чувствовался беспорядок. По плану мы завтра должны были войти на дорогу Москва — Тула и овладеть городом Серпухов. — Он помолчал немного, оглядывая нас со снисходительной усмешкой. — Если тут действительно один батальон, то вы долго не удержитесь. Танков у нас в избытке…
Нам стал надоедать этот хвастливый немец. Браслетов сказал, подымаясь из-за стола:
— Хватит возиться с ним. Пусть уведут.
Мы вышли на улицу. Дождь перестал, темнота заметно редела.
Подъехали разведчики. Ввалившиеся бока лошадей были мокры, ноги забрызганы грязью, хвосты слиплись. Сержант Мартынов, сойдя на землю, бросил поводья Пете Куделину и подошел ко мне.
— Задание выполнено, товарищ капитан, — сказал он кратко.
— Кого ты видел?
— До командира полка дошел. Он при мне связался с командиром дивизии. Я все объяснил. Приказано срочно переправить пленных и захваченные документы в дивизию.
— А где связисты?
— Скоро прибудут. Провод тянут… — Помолчав немного, сказал негромко и как бы смущенно: — Жена ваша вернулась с нами.
— Нина?! — Я схватил его за отвороты шинели и даже встряхнул. — Где ты ее нашел?
— Она искала наш батальон, справлялась в штабе дивизии. Когда услышала, что я и мои разведчики неподалеку, в полку, немедленно прибежала. Обрадовалась так, что даже расплакалась. Расцеловала всех…
«Ведь мы можем отсюда и не выйти», — с тоской подумал я и спросил:
— Зачем ты ее взял?
— Попробуйте не взять! Вы ее больше знаете. Спрашивала про вас: живы ли, не ранены ли?.. Она молодец, в седле сидит крепко…
— Где она сейчас?
— К Никифору пошла. — Мартынов отвернул лицо, чтобы скрыть улыбку. Наверно, побоялась сразу показаться вам на глаза. Мы можем быть свободными пока?
— Да, я позову, если понадобишься…
Мартынов, тяжело переставляя ноги, подступил к Чертыханову и помахал разведчикам, подзывая их к себе.
Санитары укладывали на повозки раненых. Нина меняла повязку на плече красноармейца, когда я подошел. Она заметила меня, но не обернулась. Только пальцы, разматывающие бинты, на секунду приостановились. Она знала, что я недоволен ее возвращением, что я наблюдаю за ней со скрытым беспокойством и осуждением.
— Зачем ты приехала? — спросил я тихо.
— Здесь мое подразделение, — ответила она. — Ты здесь. Я не хочу, чтобы меня считали дезертиром…
Я отошел, бесполезно было что-либо говорить ей в этот момент: не согласится, не примет моих доводов, не отступится от своего решения. Было горько, страшно за нее и в то же время я ощутил, как в грудь хлынула теплота, до щемящей боли обожгла сердце: Нина опять со мной! Быть может, в самую тяжелую минуту жизни мы будем рядом. Она со мной, мой товарищ…
Неподалеку от села в утренней сумеречной мгле взлетали неяркие ракеты. Они таяли в вышине, не осветив землю.
