Сразу же после освобождения Таманского полуострова наш 30-й разведывательный авиаполк получил приказ перебазироваться поближе к фронту - на Мысхако, где на узком прибрежном участке была расчищена взлетно-посадочная полоса. Никаких удобств там, понятно, не было, жили в землянках, оставленных нам десантниками. И на том, как говорится, спасибо. Зато отсюда ближе летать на Крым, а Керченский пролив - совсем рядом. Теперь нашим основным объектом разведки стал Севастополь, через который осуществлялась связь крымской группировки врага с портами Румынии, крымские аэродромы и, конечно, Керчь с прилегающей к проливу береговой полосой.
Летом 1943 года в полку была сформирована еще одна эскадрилья - третья, вооруженная английскими истребителями «киттихаук», машинами тяжелыми, уступающими по скорости и маневренности нашим «якам», но имеющими более сильное вооружение. В первые дни, пока мы базировались на Кавказском побережье, летчики-истребители проходили теоретическую разведывательную подготовку и, «по старой привычке», как говорили они, несли дежурство на аэродроме в качестве истребителей-перехватчиков. И несли успешно. 25 июня Александр Карпов сбил вражеский разведчик, а на следующий день, охраняя наш танкер, вместе с Николаем Крайним и Алексеем Гавришом они сбили два бомбардировщика Ю-88.
Но это были боевые победы летчиков-истребителей, а не разведчиков. Теперь им предстояло выступать в новом [188] качестве - вести ближнюю воздушную разведку. Разместили их еще ближе, чем нас, к Керченскому проливу - в Анапе.
Советские войска активно готовились к форсированию Керченского пролива. Нужно было тщательно изучить каждый изгиб берега, каждый пригорок, разведать береговые укрепления, удобные места для высадки. Ответы на все эти вопросы должна была, в основном, дать воздушная разведка. Наша эскадрилья почти ежедневно фотографировала побережье пролива, порт, аэродромы. Враг чувствовал приближение штурма, поэтому над проливом и Керчью на высоте две-три тысячи метров висели «мессеры» и «фокке-вульфы», не давая «бостонам» вести фотографирование. Уже несколько раз наши самолеты выдерживали тяжелые воздушные бои, имелись потери. Поэтому аэрофотосъемку начали производить с пяти и более тысяч метров. А визуальную разведку с малых и средних высот поручили истребителям 3-й эскадрильи.
Летчики в ней были молодые, почти сплошь двадцатилетние. Зрелым возрастом среди них выделялся лишь один - командир эскадрильи капитан Юлий Николаевич Новиков. Внешне он мало был похож на летчика-истребителя: сутуловат, с заметными залысинами, которые он прикрывал зачесом смоляных волос, с черными, как маслины, глазами, неторопливый в движениях и разговоре. Он никогда не повышал голоса, не отдавал торопливых распоряжений. К летчикам обращался так: «Ребятки, надо сделать». Говорили, до войны Новиков был преподавателем. Это, видимо, проявилось и теперь - воспитателем он оказался прекрасным, летчики третьей его боготворили.
Сам он летал не так много: его нетерпеливые «сорванцы» рвались в воздух, и для него не оставалось свободного «окошечка». Но если уж вылетал, то на самые ответственные задания, и выполнял их хладнокровно, с блеском, но без излишнего лихачества. Он словно говорил своим «сорванцам»: «Так-то, орелики, форс в нашем деле ни к чему!»
В такой науке была необходимость, ибо горячность молодых летчиков порой приводила к плачевным результатам. Главная задача разведчика - подойти к цели скрытно, разведать объект и уйти незамеченным. А наши истребители-разведчики зачастую увлекались воздушным боем или штурмовкой, забывая о главном - разведке, и нередко платили за это жизнью.
Перед каждым полетом им твердили: ваше дело - разведка, [189] а не драка, обходите все опасные зоны, в бой не ввязывайтесь, все внимание - получению ценных данных. Помните: ваши разведданные дороже расстрелянной вражеской автомашины, даже сбитого самолета. «Сорванцы» соглашались, утвердительно кивали головами, но в воздухе часто забывали об этом. Нет, разведку они вели добросовестно, но «попутно» почти каждый раз что-нибудь «прихватывали».
Особенно грешил этим Алеша Гавриш. Ну не мог он пройти спокойно мимо вражеской колонны на марше или железнодорожного состава! При разведке аэродромов обязательно устраивал штурмовки, никогда не уклонялся от воздушного боя. На его счету было больше всего в эскадрильи уничтоженных самолетов, автомашин, паровозов, катеров. И что удивительно - из всех переплетов он выходил целым и невредимым. Летал классно, был истинным истребителем, а кроме того, ему и везло чертовски: ни единой пробоины не привозил! А вот данные разведки доставлял не всегда точные.
- Я тебя от полетов на разведку отстраню, если ты будешь и дальше таким разгильдяем, - говорил ему Новиков.
- Не могу я, товарищ капитан, пролетать спокойно мимо этих гадов, руки сами к гашетке тянутся!
- Отстраню! - повторял Новиков.
Большего наказания для Гавриша он придумать не мог, знал, что без воздуха Алеша жизни не представляет.
Лучшим воздушным разведчиком сразу показал себя Александр Карпов. Неторопливый, уравновешенный на земле, он и летал надежно, без срывов, его данные всегда были достоверны и точны. Это не значит, что он избегал «попутных» возможностей поразить врага. Нет, в нем тоже сидел истребитель, у него тоже «тянулись руки к гашетке», но позволял себе это Карпов лишь после того, как цель разведана и данные переданы по радио.
Однажды он получил задание произвести воздушную разведку аэродромов Керченского полуострова. Карпов знал, что на одном из них постоянно базируется более двадцати немецких истребителей, поэтому решил этот аэродром разведать последним, чтобы от него уходить прямо на свою базу.
Вылетели парой. Шли на высоте 50-100 метров. При подходе к последнему аэродрому Карпов заметил на старте большой самолет, рядом с ним - бензозаправщики. Ясно [190] - готовят к вылету. Два истребителя уже выруливали на взлетную полосу. Медлить было нельзя - успех решали секунды.
- Прикрой, атакую, - передал он ведомому и бросил самолет вниз, в крутое пике. Длинная прицельная очередь. Ошеломленные гитлеровцы бросились в стороны, некоторые так и застыли на земле в неестественных позах. Над стоявшим у старта самолетом взметнулся яркий язык пламени.
Карпова так и подмывало сделать еще один заход и дать очередь по взлетающим «мессерам», но он знал: воздушного боя при этом вряд ли удастся избежать. И Александр, сдерживая порыв, передал ведомому: «Пробиваем облачность на восток!» Истребители нырнули в белесое месиво. Через минуту над ними сверкнуло солнце.
…В первых числах ноября наши войска высадились севернее Керчи, у мыса Еникале, и южнее - у поселка Эльтиген. Погода стояла скверная, море штормило, это усложняло высадку десанта, но мы верили в успех.
Наши «бостоны» и ДБ-3ф по нескольку раз в день фотографировали Севастополь. Через него осуществлялось обеспечение немецкой группировки в Крыму, и, чтобы организовать удары бомбардировочной и торпедоносной авиации, командованию Северо-Кавказского фронта и Черноморского флота необходимо было постоянно знать обстановку в самом порту и на подходах к нему.
В начале ноября мы получили задание провести фоторазведку порта с высоты 5-6 тысяч метров, видимо, с целью выявления зенитной обороны врага. Климовский вызвал наш экипаж. В подражание Рождественскому очень похоже хмыкнул и басовитым голосом Христофора Александровича сказал:
- По долгу службы этот полет поручается вам! (Он имел в виду, что я как начальник аэрофоторазведслужбы эскадрильи обязан выполнять наиболее ответственные задания по воздушному фотографированию.)
Ну что ж, нам так нам! Уточнили маршрут и отправились на аэродром. Полет самый что ни на есть обычный, если не считать высоты, которая является самой выгодной для зенитчиков: и угловое перемещение самолета небольшое, и рассеивание снарядов еще не достигает критического.
Набрали около семи тысяч метров, зашли со стороны Балаклавы, чтобы развернуться над Инкерманом. Погода стояла ясная, солнечная. Даже с такой высоты горы выглядели [191] удивительно красивыми. На огненно-золотом ковре лиственных деревьев отчетливо выделялись ярко-зеленые пятна крымской сосны.
Миня Уткин склонил голову набок, глянул вниз, протянул: «Уж небо осенью дышало…»
- Смотри за небом, а то как бы осколками не дохнуло, - оборвал я его.
- Добро! - беззаботно откликнулся Миня и умолк. Я уже внимательно следил за землей: главное - точно уловить момент разворота, чтобы не проскочить боевой курс.
- Снижайся, - говорю Уткину.
Свист за бортом нарастает, а земля под самолетом ползет очень медленно. Но вот нос самолета накрыл тонкую ленточку реки Черной. Пора!
- Разворот! - говорю Мине.
Машина закладывает такой крутой вираж, что я в боковое окошко вижу бухту прямо под собой. Она стремительно передвигается вправо.
