Утром мы нашли ее в сарае полумертвой. Принесли домой, обмыли, напоили. Она очнулась и расплакалась. Плакала долго. Мы никак ее успокоить не могли. Потом успокоилась, притихла.
А вечером, когда мы возвратились домой, нашли ее в петле.
Ты, брат, не осуждай ее, она не могла иначе. Бей гадов крепче, отомсти за нашу Олю!
Твоя несчастная сестренка».
У меня комок подступил к горлу. Что мог я сказать Паше в утешение? Бывают в жизни минуты, когда слова бессильны.
…Через час о письме Круглову знала вся эскадрилья. А после обеда на Мысхако по каким-то делам прилетел Иван Марченко - заместитель Новикова. Он сделал над аэродромом замысловатую «горку», с шиком притер свой «киттихаук» точно у посадочного «Т», на повышенной скорости зарулил на стоянку, с шумом откинул колпак кабины и, сверкнув белозубой улыбкой, воскликнул: [196]
- От истребителей третьей всем - кипящий привет!
Но, увидев строгие лица, осекся. Сразу понял: в эскадрилье несчастье, кто-то не вернулся с задания.
- Кто? - коротко спросил он.
Ему рассказали про Круглова. Он помял в руках свой потертый шлем, помолчал, затем сказал с дрожью в голосе:
- Ну, гады, погодите!
Быстро направился на КП, а уже через час вылетел домой. Их эскадрилью перебазировали еще ближе к проливу, на аэродром Бугаз. Собственно, это был даже не аэродром, а небольшая полевая площадка. После дождя, прошедшего накануне, кубанский чернозем раскис, при разбеге шасси вязли в грязи, и самолет запросто мог скапотировать, но летчиков в этот день удержать на земле было невозможно. Чтобы облегчить взлет, они пошли на рискованный эксперимент: сажали на стабилизатор механика, летчик давал полный газ и начинал разбег. При такой нагрузке на хвостовую часть шасси быстрее выходили из раскисшего грунта, по сигналу летчика механик «скатывался» со стабилизатора на землю, и самолет взмывал в воздух.
Способ опасный, могли быть неприятности. Как однажды у Александра Карпова. При взлете у него на стабилизаторе замешкался оружейник Сергей Антонов - не заметил вовремя сигнала. Когда опомнился - самолет уже находился в воздухе, спрыгивать было поздно. Карпов сразу почувствовал неладное: машину трудно было удержать в горизонтальном положении. Он оглянулся и с ужасом заметил на стабилизаторе Сергея. Неприятный холодок пополз по спине: одно неосторожное движение ручкой управления - и Антонова воздушным потоком сбросит со стабилизатора…
Карпов все же посадил самолет. Правда, плюхнулся довольно неудачно: самолет «клюнул» носом, резко развернулся, чуть не подломил шасси, однако остановился, не скапотировал. Сергей остался жив.
И все- таки, даже после этого случая летчики не отказывались от рискованных взлетов, а механики соглашались на опасную работу. Истребители взлетали один за другим.
В тот день эльтигенский морской десант попал в крайне трудное положение, морякам пришлось прорываться к Керчи, эвакуироваться на Таманский полуостров. Обстановка сложилась очень тяжелая, наша авиация работала с большим напряжением, в том числе и истребители-разведчики. Они по нескольку раз уходили в воздух, вели воздушную [197] разведку на суше и на море. Но, кажется, никогда ранее они не уделяли столько внимания «попутным» целям. Алексей Гавриш на обратном пути заметил в проливе два катера противника и атаковал их. Атаковал настойчиво, дерзко. Уже была израсходована большая часть боеприпасов, но Гавриш не выходил из боя, пока не пустил катер ко дну. Второй катер потопил подоспевший на выручку Иван Марченко. Николай Крайний в тот же день расстрелял железнодорожный эшелон с военной техникой. Борис Крылов штурмовал автоколонну. Даже уравновешенный Александр Карпов не удержался, ввязался в драку и в воздушном бою сбил «мессера».
В этот день командир эскадрильи капитан Новиков никому не делал строгих внушений ни за отклонение от маршрута, ни за нарушение основного правила разведчика - соблюдать осторожность. На все доклады своих «сорванцов» об ударах по вражеским целям (помимо ведения разведки) он непривычно жестко отвечал: «Правильное принял решение. Запомнят, гады!»
Хотя нашим десантникам не удалось удержаться у Эльтигена, второй десант все же овладел небольшим плацдармом в северной части у мыса Еникале и закрепился там основательно. Теперь на этом небольшом клочке крымской земли непрерывно накапливались силы. Декабрьское море бушевало, но суда ночью и днем прорывались через пролив, доставляли пополнение, боеприпасы, продовольствие. Даже неискушенному в военных делах человеку было понятно, что освобождение Крыма уже не за горами и плацдарм севернее Керчи может сыграть если не решающую, то очень важную роль в этом деле.
Мы, воздушные разведчики, чувствовали это очень остро. Побережье пролива и северную часть полуострова, прилегающую к плацдарму у Еникале, фотографировали непрерывно, все время уточняли расположение вражеской обороны.
Как- то в штаб вызвали сразу два экипажа -Скугаря и Уткина. Два экипажа одновременно - значит, задание ответственное.
Мы не ошиблись.
Климовский выглядел необычно серьезным.
- Командование приказало, - сказал Николай Иванович, - выделить два лучших экипажа для одновременного - планового и перспективного - фотографирования побережья от Еникале до Казантипа. Высота для планового фотографирования - пять тысяч метров, для перспективного [198] - не более пятидесяти. Сложность сами понимаете: берег имеет сильную зенитную оборону, рядом несколько аэродромов с истребителями. Для обеспечения вашего полета выделяются две восьмерки «яков», встреча - над Таманью, на вашей высоте. Плановое фотографирование поручается экипажу…
- Скугаря, - подсказал Скугарь.
- Правильно, Скугаря, - подтвердил Климовский. - Перспективное…
- Следовательно, Уткина, - вставил Уткин.
- Тоже правильно, - даже без намека на улыбку подтвердил Климовский.
Разложили на столе полетные карты. Начали прорабатывать задание: время полета, высота, боевой курс, начало и конец фотографирования. Уточнили способ взаимодействия с истребителями.
Климовского особенно волновало перспективное фотографирование. Дело это сложное: нужно открыть боковое окошко (чтобы плексиглас не искажал изображение) и, держа в руках тяжелый фотоаппарат, вести съемку. При этом нужно соблюдать точный прицел, выдерживать необходимый интервал, а еще - быть предельно осторожным, не высовывать аппарат в окошко, иначе глазом не успеешь моргнуть, как он окажется за бортом. В общем, это совсем не то, что плановая съемка: все данные установил на земле, а в воздухе только остается нажать на кнопку, и аппарат работает сам - через определенный интервал «щелкает» снимки.
Мне приходилось вести перспективное фотографирование не один раз, и все же Климовский еще и еще переспрашивал, уточнял: а как то, а как это? Нас же с Уткиным больше волновало прикрытие - честно говоря, на бреющем полете мимо нескольких вражеских аэродромов прежде ходить не доводилось.
Но на поверку все оказалось гораздо проще, чем представлялось. Скугарь с Василевским вылетели на полчаса раньше, им предстояло набрать высоту и зайти на фотографирование от Арабатской стрелки, а мы после взлета сразу пошли на Тамань, где нас уже ждали четыре пары «яков». Две пары «прилепились» к нам справа и слева, а две других набрали высоту побольше и шли чуть сзади.
Мы развернулись на Еникале. Не дошли еще до пролива, как слева показалось два «мессера». Они кинулись в атаку со снижением, но пара «яков» сразу же преградила им путь. «Мессеры» тотчас удалились. (При этом [199] «яки» непосредственного прикрытия даже не шелохнулись, по-прежнему шли рядом с нашим самолетом.)
Перед заходом на боевой курс левая пара, чтобы не мешать разведчику, тоже перешла на правый борт и пристроилась чуть выше первой пары.
Вот и знакомый мыс, начало съемки.
- Курс! - говорю Уткину.
- Есть курс!
Я открываю боковое окошко, струя воздуха со свистом врывается в кабину. Аппарат в руках. Левая ручка закреплена наглухо, правая служит для перемотки пленки и заводки затвора. Прицеливаюсь в середину высокого берега. Щелк! - один кадр есть. Быстро поворачиваю правую ручку против часовой стрелки до упора, потом - обратно, снова прицеливаюсь: щелк!
В общем- то ничего сложного. Но прицеливаться нужно точно, чтобы потом, при монтировании, снимки составили ровную полосу. А времени на перезарядку, прицеливание и фотографирование -всего полторы секунды. Прозеваешь - между снимками будет разрыв, а это брак, надо повторять полет. Время было спрессовано до такой степени, что я видел только одно: бежавший мимо меня крутой берег. Каким-то боковым зрением замечал тянущиеся от берега трассирующие нити пулеметных очередей, но реагировал на это равнодушно: «Далеко»!
