Нужно найти какое-то прибежище. Нельзя бродить по лесу с раненым на руках. Ему необходим покой. Домов нет, но погреба сохранились. Находим один из них. Сыро, темно. Ничего, сойдет. Натаскали травы, сделали постель для Володи, заготовили воды. С ногой у парня совсем плохо, распухла, покраснела. Володя успокаивает нас, что чувствует себя хорошо. Максименко лечит его подорожником. Мало помогает. Сейчас врача бы хорошего, лекарства, еды. Мы здоровые, а еле живы от голода. Миша Дутченко притащил охапку травы:
— Вот и завтрак, друзья!
Миша говорит, что у него на родине это растение называют «грыцики». Заверяет, что очень вкусно и уйма витаминов. По совету Миши очищаем стебельки, грызем. Кислые, терпкие. Деликатес так себе. К тому же мы перестарались: животы слегка разболелись.
Дутченко остается с Володей, Максименко будет их охранять наверху, а мы с Балашовым отправляемся в поиск. Где же партизаны? Плутали до вечера. Уже значительно углубились в лес, устали. Пожалуй, и вернуться к товарищам не хватит сил, да и боль в желудке не проходит. Подыскиваем тихий уголок, чтобы переночевать в кустах, и вдруг улавливаем запах дыма. Костер? Еще с час покружились, принюхиваясь к дыму. Уже в сумерках заметили проблеск в зарослях. Подползаем ближе. Шалаш из ветвей. Вход занавешен дерюжкой. Лежим, выжидаем. Показался мальчик с охапкой хвороста, откинул занавеску. Теперь видим костер: он в шалаше!
Шепчу Ивану:
— Наблюдай, а я пойду.
Из шалаша слышится женский голос. Приподнимаю дерюжку. Женщина испуганно ахнула, прижала к себе ребенка. К ней льнут еще двое мальчуганов. Все смотрят на меня с ужасом. Понимаю, что вид мой перепугает кого угодно: бородатый, грязный оборванец, тощий, как скелет. Пытаюсь успокоить хозяйку. Рассказываю, кто такой. Говорю, что не один — там товарищ в кустах. Женщина немного отдышалась.
— А я вас за лешего приняла.
Зову Балашова. Садимся у костра. Хозяйка засуетилась, [245] достала чугунок вареной нечищеной картошки.
— Поешьте. Больше у меня ничего нет.
Мы голодны до крайности, но отказываемся. Понимаем, как трудно матери с тремя малыми детьми. Она уверяет, что у нее еще есть. Пока мы управляемся с картошкой, женщина рассказала, почему она живет в лесу. Зверствуют фашисты и их прихвостни. Сгоняют старых и малых в хаты и сжигают заживо — всех считают партизанами. Из села, где они раньше жили, спаслось только несколько семей — партизаны вырвали из рук карателей. Сейчас многие укрываются в чаще.
На наш вопрос, как нам встретиться с партизанами, женщина ответила:
— А я ничего не знаю. Партизан много, а где они — нам об этом не говорят.
В разговор вмешался старший сын — мальчуган лет десяти. Посоветовал пойти к только что сожженной немцами деревне, может, там кого встретим. Мать укоризненно взглянула на мальчишку, и тот умолк.
Поблагодарили хозяйку и начали прощаться. Спросили у нее, не найдется ли какой-либо чистой тряпки перевязать раненого товарища. Она дала нам кусок полотна и пузырек с йодом. Еще благодарим ее. Мальчик вызвался показать дорогу. Мы уже отошли от шалаша, когда хозяйка догнала нас. Подала узелок:
— Тут у меня вареная фасоль, картошка и немного хлеба. Возьмите для раненого.
Наш маленький проводник Костя оказался на редкость смышленым парнишкой. Уже через несколько минут мы были поблизости от своего «дома». Отпустив мальчика, спешим обрадовать друзей. Принесенное продовольствие разделили, хлеб весь оставили Володе. Перевязку отложили до рассвета.
На другой день Максименко, Дутченко и я отправились к сожженной деревне, о которой говорил Костя. Спрятались на опушке. На месте деревни — черное пепелище. Все еще пахнет гарью. Пролежали часа три. Ни звука! Леня Максименко не выдержал:
— Так можем и месяц просидеть!
— Тише! — Дутченко замер, прислушиваясь. Сейчас и мы слышим детский голосок:
— Вчера вечером двое их приходило к нам. Страшные! [246] Мы напугались. Потом мама дала им еду. Я их проводил. Я сразу заметил, что они хорошие.
— Но где же они остановились? — Это уже мужской голос. — Почему ты не узнал, Костик?
— Они меня не пустили дальше. Старший, видать, хитрый у них. Вышли на тропку, он меня обратно отправил. Но я им сказал, чтобы к этому месту пришли.
Мы лежим не шевелясь.
— Товарищ командир, они не должны далеко уйти. Может, на лугу нас дожидаются…
Слово «товарищ» развеяло все наши сомнения. Я вышел из лозняка. На полянке три вооруженных человека и мальчик. Костик кинулся ко мне:
— Товарищ командир, вот он! Я же говорил!
Командир спросил, где же остальные.
— Но я еще не знаю, кто вы. За него радостно ответил Костя:
— Это партизаны, они из нашего села. Дядя Миша у них командиром.
Зову Максименко и Дутченко. Знакомимся. Оказывается, перед нами партизанская диверсионная группа. Возвращаясь с задания, они наведались к шалашу в лесу, и хозяйка рассказала им о нас.
— А где же ваш раненый товарищ?
Ведем партизан к нашему убежищу. Они развязывают свои котомки, достают хлеб и сало.
— Угощайтесь, а то вон как откормились на гитлеровских харчах. Боюсь, что свалитесь на ходу. Пошлю за подводой.
Мы уверяем, что дойдем хоть на край света.
Командир махнул рукой:
— Молчите уж! Давайте хотя бы до шалаша доползите, а то сюда нельзя с подводой — полицаи рыщут.
Хозяйка лесного шалаша встретила нас как давних знакомых. Здесь уже поджидала подвода. Нас усадили на телегу. Довезли до болота. Дальше дороги не было. Володю партизаны понесли на руках. Мы вслед за ними вошли в воду. Она порой доходила до пояса. Наконец выбрались на сушу. Партизанский дозор проверил, что за люди. Еще с километр двигались гуськом по еле приметной тропе. Услышали шум, гомон. Деревья поредели, и на полянке, мы увидели землянки и шалаши [247] (их здесь зовут «буданами»). Кругом сновала детвора. Нам объяснили, что это партизанская лесная деревня. Здесь живут крестьяне, бежавшие от гитлеровцев. Таких деревень много. Все они находятся под защитой партизан. У крайней землянки нас остановили вооруженные люди — охрана. Сбежались обитатели деревни. Узнав, кто мы такие, женщины принесли молоко, картошку, сало, хлеб. Но командир все отобрал:
— Нельзя им много есть. Еще заболеют после голодухи. Вот с врачом посоветуемся.
Помыли нас в бане, дали чистую одежду, а лагерную сейчас же сожгли. Предоставили уютную землянку. Володе перевязку сделали. Эта забота совершенно незнакомых людей трогала до слез. Что значит быть среди своих!
Приехал врач, осмотрел рану Кисленко. А утром Володю отвезли в лазарет.
Нас удивляло спокойствие людей в деревне. Ребятишки весь день бегают, шумят. Вечером почти все население собирается вместе. Шутки, смех. Песню затянут хором.
— Не боитесь, что немцы нагрянут? — спрашиваю у одной из крестьянок.
— А чего их бояться? Нехай они сами со страху дрожат. Сюда не сунутся. Здесь мы хозяева. Партизанский край!
Боец охраны добавляет:
— Фашисты окопались и сидят в своих гарнизонах. А мы еще страху подбавляем. Вечерком постреляем по их халупам, они после всю ночь не спят, жарят из всего оружия по лесу. Это мы называем тактикой выматывания нервов. Здорово действует.
Одним словом, настроение у людей бодрое, мне показалось, даже беспечное. Народ чувствует себя здесь полным хозяином. Еще бы! Образовались целые партизанские районы, где существует Советская власть и люди работают сообща, как раньше в колхозах. Партизаны имеют свои аэродромы, куда прилетают самолеты с Большой земли.
Мы отдыхали, поправлялись. Безделье уже начинало томить. Пристаем к своим новым друзьям: когда же нам дадут дело? Они [248] посмеиваются:
— Мясом сначала обрастите, а то на ваши мослы смотреть страшно.
Напрасно мы считали, что народ в лесной деревне беспечен. В один прекрасный день деревня неузнаваемо преобразилась. Это когда стало известно, что гитлеровцы готовят очередной набег. Мгновенно исчезли женщины и дети — их отправили поглубже в лес. Все мужчины — а их было человек тридцать — вооружились. Нам тоже выдали два ручных пулемета. С каким волнением мы держали в руках оружие! Мы снова бойцы, снова в строю!
Но до боя не дошло. Соседний отряд нанес карателям сокрушительный удар из засады и рассеял их. Население как ни в чем не бывало вернулось в лесную деревню. Зазвенели веселые голоса детей.
Из партизанского лазарета сообщили опечалившую нас весть. Володе Кисленко пришлось ампутировать ногу. Его отправили самолетом в Москву.
Тяжело сознавать, что больше мы не увидим рядом с нами этого тихого, но храброго парня, готового пойти на любую опасность, чтобы помочь товарищу. Таким он был и на бронепоезде, и в страшную годину плена.
Настоящими партизанами нас пока не признают. Нам не терпится пойти на боевое задание, а пока наш удел — невылазно сидеть в лесной деревне. Роем укрепления, новые землянки. Сочли обидой, когда нас всех четверых зачислили в хозяйственный взвод. Командир взвода Кузьма Грицай — тщедушный паренек вожаках, — увидя наши унылые физиономии, вздохнул с
