Я напоминаю еще раз Андрею Андреевичу, чтобы он не забыл переговорить, с кем следует, относительно моего назначения, и прощаюсь с ним.
На следующий день мне сообщили на службе о неожиданной просьбе генерала Власова включить меня в список едущей на фронт группы. Капитан Корф, кажется, не очень поверил моему заявлению о выходе из организации и, кажется, догадывается о причинах этой просьбы.
Прощаясь, он пожимает руку и говорит:
— Отдохните, подышите свежим воздухом… поспите спокойно…
Два дня подготовки к отъезду проходят быстро. Я на всякий случайно чую у друзей, не хожу больше на службу и день провожу или в Далеме, или в Дабендорфе.
Наконец подошел и день отъезда. Командование армией дает самолет и офицера, который будет сопровождать группу. На полседьмого назначен отлет.
Я во власти самых разнообразных чувств. Во-первых, какой-то уверенности, что вот здесь, сейчас, произойти уже ничего не может. Не может произойти ничего и завтра, где бы мы ни были, и вообще всё время, пока мы будем в дороге. Второе — это мой первый полет в жизни.
Свежесть июльского утра, стоящие на взлетной площадке самолеты, торопливо снующие туда и сюда летчики, получающие инструкции и распоряжения в комендатуре аэропорта, — всё это для меня новый мир. Но открывается еще один мир, поразивший мое воображение больше, чем переживания перед первым полетом в жизни и чувство неожиданно обретенной безопасности.
Наш отлет назначен на полседьмого, а прошло уж семь, и восемь, вот уже и половина девятого, и девять, а мы все еще не двигаемся с места. Самолет Ю-52 стоит по всем признакам совсем готовый к полету, летчики и пассажиры все налицо, а мы стоим и стоим, ни с места.
Командир машины то и дело заходит в комендатуру, из она слышно, как он говорит с кем-то по телефону, и выходит оттуда с раздосадованным лицом. Оказывается: ни один аэродром на юге — это значит в Австрии, Югославии и Румынии — не может принять самолет из-за опасности постоянных налетов англо-американской авиации. Кроме того, с раннего утра неприятельские истребители все время летают над территорией Германии, и ни один транспортный или пассажирский аэроплан не может в это время без риска быть сбитым подняться в воздух.
Наконец, в одиннадцать часов аэродром Винернойштадт соглашается принять нашу машину с условием, что она задержится не более получаса и затем полетит дальше.
Машина транспортная, грязная и ободранная до невероятия. Едущий снами офицер говорит, что она принимала участие в переброске частей генерала Франко из Марокко в Испанию во время гражданской войны. Впереди, склонившись над приборами, уселись три человека — экипаж.
Всё готово. Дверь закрывается, мы видим, как стоящий около самолета офицер кричит что-то нашему командиру, показывая на небо. Из-за шума моторов нельзя разобрать ни одного слова. Тот смотрит на небо и кивает понимающе головой.
— Довоевались, черт бы вас взял, — ворчит, усаживаясь рядом со мной, капитан Прокопов. — Скоро в Берлине будут бояться на улицу выходить из-за вражеских самолетов, а ума, знаете, так и не прибавилось. До чего же они глупы!.. Ну, держись, полетели.
Самолет отрывается от земли и, набрав высоту не больше, чем 400–500 метров, берет курс на юг. Выше не поднимаемся до самой посадки, только при перелете через Судеты удаляемся от земли. Пилот напряженно всю дорогу смотрит вправо наверх. Сопровождающий нас офицер, поговорив с радиомехаником, сообщает, что с юга, из Италии, по направлению к Берлину летят большие соединения американских бомбардировщиков в сопровождении истребителей. Кроме того, отдельные небольшие группы истребителей все время то появляются, то исчезают над западной и центральной Германией. Оказывается, потому мы так низко и летим, чтобы в случае их приближения иметь возможность где-нибудь сесть.
Винернойштадт накануне подвергся жестокой бомбардировке. Выйдя из машины, мы видим еще не засыпанные воронки, оставшиеся после тяжелых бомб вчерашнего налета. В стороне догорает несколько машин. Среди них новое немецкое изобретение «Гигант», если не ошибаюсь, шести моторный транспортный самолет, — стоит, уткнувшись носом в землю. Недалеко от него итальянец «Савойя», тоже транспортный, с оторванным крылом, как подбитая птица, накренился да так и застыл. Дальше какие-то бесформенные обломки других машин. От них тонкой струйкой поднимается еще дым.
Полчаса промчались, как одна минута, и вот опять, пугая коров и лошадей, над крестьянскими домиками и работающими в поле людьми, крадучись, прижимаясь к земле, мы летим дальше. Ночевать будем на каком-то маленьком аэродроме около Бечея — это сто километров от Белграда…
Аэродрома, оказывается, никакого нет, а есть просто поле, землянки со складом горючего и несколько солдат охраны. Поговорив с подошедшим офицером, наш пилот возвращается обратно. Оказывается, в Винернойштадт ему было предложено для ночевки два места: здесь и где-то уже в Румынии, такой же небольшой аэродром. Здесь ему почему-то не нравится, и он убеждает нашего проводника двинуться дальше. До нас долетает фраза:
— Полетим туда. Тут всего четыреста километров, но зато там хорошо поужинаем и выспимся. Есть вино, я был там неделю тому назад.
Такое обращение с расстоянием для меня тоже новость. Сделать четыреста километров лишних, чтобы лучше поужинать, — что ответили бы предки на такую фразу!
Решают все-таки почему-то остаться здесь.
Идем в село. Ночуем у крестьян по два-три человека в доме. Я до поздней ночи с наслаждением разговариваю по-сербски с хозяином нашего приюта, сербом. Он рассказывает, что не так давно здесь были еще партизаны: «сначала были наши — Драже Михайловича, а потом пришли советские». Мое недоумение рассеивается скоро: «советские» — это партизаны Тито. «А сейчас и те и другие ушли куда-то на юг».
На другой день мы вылетаем рано утром. По словам пилота, самая опасная часть пути еще впереди. Нужно перевалить Карпаты. Наиболее низкое место — Железные ворота, там, где Дунай, стиснутый с двух сторон каменными громадами, пересекает этот горный хребет перед тем, как устремиться к Черному морю. Как раз это место тщательно контролируется английскими истребителями, как наиболее удобная связь Германии с немецким южным фронтом. Летим опять так низко, что кажется, будто сидишь в каком-то высоком автомобиле. Осторожность оказалась чрезмерной. Подлетая к первой гряде гор, пилот не успел набрать достаточной высоты, чтобы перевалить их. Перед самым хребтом он делает крутой поворот, описывает круг, набирает высоту — и вот мы уже над Железными воротами. На наше счастье, сегодня облачно. Мы поднимаемся выше облаков и, цепляясь за их верхушки, ныряем из одного в другое. Когда самолет поднимается выше, — кругом, до самого горизонта, безбрежная даль по-неземному белых облаков. Над ними бирюзово-голубое небо и яркое солнце. Земли не видно совсем. Только изредка на минуту мелькают покрытые зеленью гори, между ними серебряной ниткой Дунай, сжатый красными, как кирпич, скалами. Летим уже над Румынией.
Через плечо пилота мы видим карту с проведенной по линейке красным карандашом прямой, как стрела, линией. Это узенький коридор между областью Плоешти и Бухарестом, по которому только и может лететь наша машина. И Плоешти, и Бухарест, особенно последнее время, часто бомбит американская и английская авиация Немецким самолетам без риска быть обстрелянными зенитными румынскими орудиями можно лететь только по этому узенькому коридору. На прошлой неделе, по словам летчика, здесь румыны сбили такой же Ю-52, уклонившийся немного в сторону. Впрочем, отношение румын к своему союзнику сейчас таково, что могут сбить и без всякого отклонения, а уж если отклонишься и дашь формальное право, то они не преминут сбить обязательно. Поэтому по прямой, как стрела, линии мы летим до самого Дуная и потом, под острым углом почти, возвращаемся назад. Место посадки — Галац, небольшой городок на Дунае, недалеко от его впадения в Черное море.
После трех лет, проведенных в полуголодной Германии, изобилие продуктов здесь кажется невероятным. Окна магазинов, витрины ресторанов завалены мясными изделиями, кондитерские — такими пирожными, какие я в последний раз видел только в Югославии перед войной, винные магазины переполнены спиртными напитками, в киосках несколько сортов папирос — всё это без всяких карточек. Мои спутники, особенно молодежь, все люди подсоветские, такую вакханалию еды видят впервые в жизни.
Покупать мы можем немного. Еще в Берлине мы получили по несколько сот лей — и это всё, что нам должно хватить на время пребывания в Румынии. Немецкие солдаты лей не получают совсем — ходят от витрины к витрине, вздыхают, долго рассматривают выставленную снедь и потом возвращаются в свои казармы. Впрочем, их здесь очень немного — Галац еще довольно глубокий тыл. Румыния каким-то образом в смысле экономическом сохранила большую независимость от своего прожорливого великого союзника.
