В лагерь вовзращаемся бегом. Кто-то первым заметил комбрига полковника Каневского. Перешли на шаг, дали «ножку».
— Запевай! — скомандовал взводу, и «старики» рванули с залихватским посвистом:
Со-ло-вей, со-ло-вей — пташечка,
Канаре-е-чка жалобно поет...
Василий Антонович стал впереди строя и тоже подхватил песню. И даже самые уставшие приободрились, подтянулись.
Вот такой у нас был командир — имел особый дар привязывать к себе людей, вникать во все тонкости их сурового бытия.
Особое отношение, как я заметил, строил комбриг с младшими командирами. Умел тонко и тактично, отдавая должное уважение офицерскому званию, исподволь поправить молодого командира, вскользь напомнить о том, что по неопытности мог забыть взводный, а в затруднительном случае — подсказать правильное решение так незаметно, что офицеру казалось, будто он сам нашел его.
В этот же день, после обеда, к разведчикам заскочил Володя Иванов. Поговорили о будничных делах, потом он пригласил нас в гости.
— Танкисты там такой спектакль подготовили, Станиславскому не снилось...
Вечером всей ротой отправились в танковый полк.
Удивлению нашему не было предела. «Броня» не просто поставила пьесу, а разучила оперу «Наталка Полтавка». Заместитель командира роты по технической части Василий Масан знал это произведение Н. Лысенко наизусть — и слова, и партитуру. Музыкальное сопровождение — баян, гитара. Партию Наталки пела Ольга Приходько. Петра — автоматчик Василий Огурцов, Мыколы — командир танка Анатолий Волошин. Вот только на роль Терпылыхи — матери Наталки — певицу не подобрали. А приглашать со стороны не хотелось. Выручил сержант, заряжающий танк (жаль, фамилию не помню).
Представление прошло на славу. Не помешал даже хохот, от которого не удержался бы никто,— это когда «мать» Наталки возникла на импровизированной сцене в огромных кирзовых сапогах.
В жизни есть особые моменты, которые волнуют, заставляют учащенно биться сердце, рождают высокие помыслы. Таким событием стало вручение 2-му гвардейскому механизированному корпусу Боевого Знамени.
Стоял удивительно ясный майский день. Среди рощ, вобравших в себя все весенние краски, на большом поле севернее села Александровки выстроились гвардейцы — танкисты, артиллеристы, мотострелки, разведчики, саперы, связисты...
Знамя перед строем. Командир корпуса генерал-майор Свиридов, приняв святыню соединения, опустился на колено и поцеловал край алого шелка. Затем обратился к солдатам и офицерам с краткой речью, заключительные слова которой потонули в троекратном «ура».
— Смирно! Равнение на Знамя!
Над ровным строем, над головами ветеранов и новичков заколыхалось факелом величественное, шелестящее щелком, с тяжелыми кистями и золотым шитьем полотнище. Нес Знамя наш бывший комбриг, ныне заместитель командира корпуса полковник Артеменко.
Удивительное это было мгновение, каждый еще отчетливей понял, сколько нужно усилий, чтобы окончательно наступить каблуком на горло фашистской гадюке.
Мы по-прежнему поддерживали тесную связь с николаевцами, получали от них посылки, письма. Но этот подарок никого не оставил равнодушным. Весть сразу облетела корпус: к нам приезжают представители судостроительного завода, колхозов и совхозов, чтобы передать соединению танковую колонну, построенную на средства трудящихся Николаевской области. Несмотря на тяжелейшие прифронтовые условия, было собрано 15 миллионов рублей.
И вот под Котовск прибыли «тридцатьчетверки» с надписью на броне — «Колгоспник Миколаiвщини».
От имени гвардейцев корпуса трудящимся области было послано благодарственное письмо, в котором говорилось: «Пусть знают фашистские мерзавцы, что у нас фронт и тыл — одно целое и весь советский народ борется против захватчиков... Ваш самоотверженный труд сливается в одно с задачей фронта».
В том, что рядом с танками «Латышский стрелок» и «Донской казак» стояли новенькие машины, пахнущие краской и олифой, было что-то символическое...
А в корпус, как это было предусмотрено оргпланом, прибыла и прибывала новая техника: танки Т-34, «зверобои» — тяжелые самоходки, гвардейские минометы БМ-13 — «катюши», бронеавтомобили, средства связи...
Мускулы корпуса наливались стальной силой.
Короток век весны — глядишь, и лето развернуло пеструю скатерть. Вылепило пряные конусы копен сена, позолотило пшеничные поля, в красную киноварь обмакнуло рябиновые гроздья, сгустило малахитовую зелень дубрав.
Как-то забрался я в орешник, растянулся под кустом, решил почитать. Извлек из сумки книжку стихов Эдуарда Багрицкого. Была она сильно потрепана — видать, немало походила по рукам, немало километров проделала в вещевом мешке. Начал «Думу про Опанаса» но до конца дочитать не пришлось. Неожиданно затрещали ветки, и на полянку высыпала ватага разведчиков. Впереди — лейтенант Срибный.
— Смотрите, братцы! — воскликнул парторг.— Он здесь в поэзию ударился, а мы его по всему фронту разыскиваем. Качать!.
Я не понял, в чем дело. А в глазах уже завертелись земля и небо...
— Так вот, Саша, ты — герой!
— Вы что... Ш-ш-утите?..— у меня почему-то дрогнул голос, слова застряли в горле.
— Какие тут шутки? — Срибный вынул из планшетки еще влажный оттиск газеты «В бой за Родину!» — Из-под носа у редактора Полторакова унес. Читай!
Я впился в строчки указа: «Гвардии капитан Бабанин Николай Андреевич, гвардии старший лейтенант Гридин Вениамин Захарович, гвардии младший лейтенант Каневский Александр Денисович...»
Почувствовав, как предательская пелена застилает глаза, я резко отвернулся от товарищей. Вспомнилось прошлое. Сколько пришлось пережить! Сколько перегорело нервов, сколько потеряно друзей. Это и ваша Золотая Звезда, дорогие мои ребята, те, кто остался в сталинградских степях, у донбасских терриконов, на берегах седого Славутича!..
Вечером после занятий написал домой коротенькое письмо, закончил его словами: «Возьмите газету, там и прочитаете мое имя».
А утром позвонили из штаба корпуса:
— Каневский, к девяти ноль-ноль — к генералу Свиридову! На носках! Чтоб искры из-под ног летели.
С чего бы это?
Прибыл минут на двадцать раньше. У штаба встретил капитана Бабанина, старшего лейтенанта Гридина, рядовых Николаева и Полещикова. Немного позже подошли лейтенант Тряскин, младший лейтенант Максименко, старший сержант Мусаев.
В штабном помещении находились генерал Свиридов, его заместитель генерал Баскаков, начштаба корпуса полковник Лямцев, наш тыловик подполковник Срибный. Карп Васильевич каждому прибывшему пожал руку, пригласил сесть.
— Ну, товарищи герои, хочу сообщить вам приятную новость — поедете в Москву. К самому Калинину на прием.. Срочно пошить обмундирование,— командир корпуса повернулся к Леонтию Ивановичу Срибному,— и в путь-дорогу. Времени у вас не густо...
Форму пошили быстро. Началась подгонка. Рассматривая разительно изменившихся вдруг ребят, я думал: «Какие мы, черт возьми, красивые! При таком параде не стыдно показаться и в Белокаменной»
Перед отъездом обратился к полковнику Каневскому — может, разрешит на обратном пути хоть на часок заскочить домой? Разрешил — на целых три дня...
До Киева добирались на машинах. Мы знали, что город очень разрушен, но увиденное потрясло.
Несмотря на большие восстановительные работы, во многих местах лежали груды щебня и кирпича, скрученные рельсы. Тротуары изуродованы, усыпаны битым стеклом. Крещатик сожжен и разрушен, зияет пустыми глазницами оконных проемов, обугленный и мертвый. Горожане изможденные и худые.
У памятника Богдану Хмельницкому нам показали нарукавные повязки с надписью «Разрешается проживать в Киеве». Тех, кому «не разрешалось», отправляли в Германию или в Бабий Яр...
Поздним вечером покидали Киев.
Долго стоял у вагонного окна, старался думать о приятном, о том, что ждет в Москве, а душа наливалась полынной горечью. Перед глазами змеились полузаросшие траншеи на бульваре Шевченко, Успенский собор в развалинах, высокий обезглавленный постамент на пустынной площади перед Арсеналом...
Поезд шел резво, врезаясь в темноту. За окном попадались огоньки — редкие-редкие...
С Киевского вокзала столицы нас сразу же повезли в гостиницу. Немного отдохнули, привели себя в порядок. Потом прибыл полковник — с таких только плакаты рисовать. Мундир на нем — словно на портновском манекене. Планочка на груди солидная, но по всему чувствовалось, что о войне он знает только по сводкам. Паркетный шаркун.
Закусил полную розовую губу, погарцевал возле нас в сапогах-бутылках.
— Да вы что? В такой-то форме в Кремль? На церемонии вручения наград будут представители союзнических армий и... сам Верховный.
