Михаил приехать не сумел — случились такие условия на работе. Прислал цветную, на много слов телеграмму. Дважды — один раз Зинка, другой раз мать, когда подошли запоздалые гости, — ее прочитали за столом: старший брат, инженер, был гордостью семьи.
С Санькой, как и положено быть, получилось именно в его духе. Дня за три до свадьбы во двор к Минаковым зашел какой-то молодой парень и передал Ольге сорок рублей денег и сказал, что это от Саньки и что он, дескать, велел купить на них две простыни, два пододеяльника и две подушки и вручить сестре — когда будет свадьба — за столом, перед самой первой рюмкой.
— Две подушки? — держа в руках деньги, переспросила Ольга, не сразу взявши в толк, чего от нее хотят. — А где же их возьмешь-то? И чего ж это Санька… — Она не успела договорить.
— Наволочки, что я! Конечно, наволочки. — Парень тряхнул здоровенной гривой и засмеялся. — То есть два полных комплекта постельных, понимаете?
Парня Ольга видела не в первый раз, наглядно она его вроде бы помнила. Она открыла было рот, но спросить что-либо еще не успела: парень повернул к выходу. У калитки он оглянулся и, продолжая улыбаться, добавил:
— Санька все объяснит.
А от Саньки — ни самого, ни телеграммы. Было чудно и тревожно.
Комплекты Ольга приобрела. Развернув полотно на кровати, полюбовалась хрусткими полуторными конвертами и простынями, перевязала увесистый пакет шелковой отглаженной тесемкой и похвалила в душе сына за умное подаренье. Вспомнила, как он, чуть ли не до службы проспавший на голом соломенном тюфяке, вернулся после тифа из больницы и рассказал дома о простынях, которые в палате клали и снизу, и сверху и на которых он первое время боялся ворочаться, чтобы не замарать. Долгое время простыни и особо пододеяльники служили для ребят знаком богатства и культурности, и лучшим первым подарком обретавшей самостоятельность сестре Санька, выходит, посчитал именно их.
А в день регистрации, когда Ольга находилась вместе со всеми в загсе, а в хате заправляла делами Грибакина Варя, во дворе засвистал соловей-разбойник — так потом Варя об этом рассказывала. Она кинула на стол вафельное полотенце, которым перетирала прокатные фужеры, и выскочила во двор. Там, пристроив на коленке морскую шапку с лентами, сидел на лавочке Санька.
— Ну, так сразу и поняла, что он, так сразу и поняла! — захлебывалась Варвара, пересказывая Ольге, как засвистал на всю улицу ее долгожданный сынок.
Радость была большая. Ольга даже слезы не удержала, увидевши Саньку — в красивой форме, светлозубого, крепкого.
— Мама-аня, отставить! — шагнул он к ней, заметив, как сразу засочился ее больной глаз. — Это что же такое, а? Это что же тебя так содержат?! — Он провел рукой по ее вискам, где уже не первый год, как выбросились сединки.
Ольга пожала плечами, виновато улыбнулась, а Санька, быстро оглядев прибывшую из загса компанию, в момент уцелил жениха — тот как-то нетвердо смотрел и стоял ближе всех к Зинке.
— Чего же это вы мать-то не берегете, а? Кто же вам вашу будущую футбольную команду нянчить будет? — Он протянул Толику руку и тут же перебил мысль, заговорил о том, как едва не отгулял их свадьбу в Архангельске, где из-за дождей загорал целые сутки.
Они с Толиком поладили скоро. Гости еще и за стол не успели сесть, как они толковали уже, будто старые приятели.
— Купили, что просил? — выбрав минуту, справился Санька у матери, желая, видно, сам передать молодым подарок.
Ольга весело зажмурила глаза, показала рукой на комод:
— В левом ящике, сынок, все, как наказал. Спасибо тебе…
Санька перебил:
— Белье, да? Два набора?
— Очень качественные, сынок… — Ольга почувствовала, что сын вроде бы недоволен.
— Вот охламон. — Санька покачал головой. — Я же написал, что это на всякий пожарный. А вообще-то лучше кровать, деревянную, с полированными спинками.
— Да они же не всегда бывают, сынок. И стоят-то сколько? А разве негде лечь? Я им свою койку отдаю, пускай спят себе господами.
Санька вздохнул:
— Мамань, ты только не обижайся, это ведь все уже барахло. Для молодых. Им надо все новое и все красивое, как и они сами. Счас время такое — надо все свежее. Новая жизнь — новая обстановка…
У Ольги с первых же Санькиных слов поднялся в душе огонь протеста — загорелся, загудел… Однако ни в одно словечко не вылился, словно солома вспыхнула, и одни опавшие искорки в золе замерцали.
— Да дорого-то, Сань, — повторила она.
— Не в этом дело. Значит, он действительно не нашел…
— А кто этот паренек был? Ты с ним не учился ли?
— Кореш мой, Стаська Кепцов. А ты его не помнишь? Он же был у нас.
— Да-да-да, я так и подумала. Ты что же ему, деньги, выходит, послал?
— С шести с полтиной в месяц? Веселое дело… Просто сказал сделать для меня, потом рассчитаемся. Только я хотел не так. Он должен был подъехать и внести — сказать только от кого, и все. И поставить во дворе, в сборке. Мне же не светило приехать.
— Как же тебя отпустили-то?
Санька задышал веселее, сбил на затылке свою охваченную золотой лентой бескозырку и сказал — чуть не крикнул:
— За примерную службу, маманя! — Он взял Ольгу за плечи и развернул к свету. — Знаешь, как я служу? Знаешь как? Во! — И поднял кверху большой палец, а над ним щепоть.
Горячая радуга засияла перед глазами, радость побежала через край. Ольга готова была оделить ею всех, кому случилось быть с нею рядом, — держать в себе безмерное ликование было не под силу. Первая свадьба в роду, дочь выходит замуж, Зинка — ее непрестанная тревога и забота, ее последняя кровинка. И сын приехал, господи, — как на благословение. И видно, что ему по душе все это дело.
Сил нет, как захотелось Ольге прижать к себе его забубенную голову, приголубить, приласкать его так, как редко удавалось ей это за вечною нуждою и хлопотами, когда тепло и нежность ее так и оставались втуне, перегорали нераскрытыми, нерасходованными.
А Санька словно подслушал ее зов, — задержал на ней взгляд. Глаза — серые, чуть прикрытые сверху веками и оттого вроде бы грустные и при веселом лице. Санька не похож на своих: живой, бесшабашный какой-то, даже в мирной улыбке его бес выглядывает…
Он, как словно дружку какому, мигнул лукаво: «Все нормально, маманя!»— и пошел к молодежи, самый складный, уже обученный на флоте хорошей походке. Ольга заметила, как легко нашли разговор с сыном парни из приглашенных, уже, видно, отслужившие свое, и объяснила это не только его хозяйским положением, но и обстоятельствами другого рода — открытым характером, добродушием Саньки.
Не так уж много счастья испытала ома на своем веку, и всякая радость поэтому почти всегда рождала в ее душе и тревогу, словно вдруг могла оказаться ложной. Потому Ольга никогда не выглядела полностью беззаботной и счастливой, даже в самые светлые минуты, что дарила ей жизнь. На каждой гулянке, почитай, слышала в свою сторону: «Чего куксишься? Не нагоняй тоски, своей хватает…» Больше всего от Варвары, верной подружки, — с нею все праздники и встречены, и провожены. Варвара может начисто забыть или, скорее, невидно запрятать в себе все свои тревоги и глядеться беспечной и разудалой не по годам.
— К столу, к столу, гости дорогие! — Варвара, в цветастом штапельном платье, приодетая, вышла во двор и словно свету прибавила — народ колыхнулся, зашевелился, неуверенно подался ей навстречу.
— Пожалуйте, пожалуйте! — Она поклонилась и широким жестом пригласила гостей в дом. — Сперва молодые, во-от так… Тепере дружки-подружки, потом родители… — Она поманила Саньку — Санек, ну-ка пристраивайся к мати, будешь за отца, раз Михаила нету…
— Я на товсь! — Санька подхватил мать под руку и обернулся к гостям — Слушай мою команду-у… По ранжиру, в колонну по два — дамы слева… шаго-ом…
— Да будет тебе! — дернула его руку Ольга, в общем-то очень довольная компанейской шутливостью сына, и он, не успев договорить команду, изловчился на ходу щелкнуть каблуками и произнесть: «Слушаюсь!»
А гости уже пошли, потекли в дом, и Санька, отцепившись от матери, предупреждающе показывал на притолоку, и все пригибали шеи и входили в заставленную столами полную разных запахов комнату.
«Свадьба — только дома, ни в каком кафе, ни в забегаловке — только дома», — говорил Санька, растискивая усевшихся и рассаживая не вошедших за стол гостей. Его полосатый воротник долго не находил себе места.
«Ни отпевания невесты, ни купли-продажи, подарки не выставили», — бормотала поначалу Варвара, хотя и обговорили они все с Ольгой, что «вот она какая, нынешняя молодежь». Но после первого же, главного тоста, когда еще не хрипло и отчаянно, а твердо и дружно застолье крикнуло «горько!» и румяная Зинка неискусно потянулась губами к Толику, Варвара, сумевшая на какую-то секунду перехватить сумасшедший Ольгин взгляд, размякла и расслезилась сама и вышла в коридор утереться…
