– Друг мой, не стоило стрелять. Верных нам русских офицеров остается так мало! Кем же мы будем покорять Россию?
Генерал Айронсайд за полгода войны на Русском Севере повидал всяких русских. Большинство, конечно, смотрели на интервентов с неприкрытой злобой. Этих любить Англию, как и Америку, никакими силами не заставишь. Разве что фунтами или долларами, но только не северными «моржовками», на которые можно было купить пачку тамбовской махорки или пуд морского окуня.
В Славянско-британском легионе русским легионерам обещали платить долларами, но этих зеленых бумажек с портретами разных американских президентов никто так не увидел. Обещали выдать после войны.
Кормили, правда, неплохо. Но человек не корова и не лошадь, одна лишь кормежка – даже отличная – солдата не устраивает. Он хочет зарабатывать деньги, чтоб жить по-человечески, а, оказывается, цена этим деньгам – человеческая жизнь.
После первой группы солдат на сторону Красной армии перешла вторая. В ней было 38 рядовых и два подпоручика, выпускника Котласских ускоренных курсов.
В штаб экспедиционного корпуса поступил донос о том, что молодые русские офицеры замешаны в подготовке перехода на сторону красных. Под надуманным предлогом молодых офицеров, по сути дела, наивных мальчишек, вызвали в штаб легиона якобы для получения пасхальных посылок, и тут же арестовали. На недоумение: «Это самоуправство» офицер русской контрразведки ответил:
– Вы пронесли в казарму большевистские листовки.
Офицерами занялся военно-полевой суд.
Никаких листовок не было найдено, но выяснилось, что в разговорах с подчиненными некоторые офицеры называли истинную причину оккупации иностранными войсками Русского Севера:
– Союзникам нужна территория и рыбные запасы Белого моря.
Нашлись мерзавцы – донесли. И ребят расстреляли перед строем.
Этого было достаточно, чтоб взбунтовалась третья рота первого батальона Славяно-британского легиона и пулеметная рота 4-го Северорусского полка.
Сохранился документ об этом мятеже.
К апрелю 1919 года Славяно-британский легион прекратил свое существование. «Почил в бозе», как об этом едко писали историки-эмигранты в «Летописи военных действий мировой войны».
Они же свидетельствуют: «Американские историки пишут о волнениях и даже бунтах в некоторых ротах 339-го полка. Бунты происходили также в белогвардейских и французских частях. Волнения назревали и в среде британцев».
Эти историки обошли молчанием тот факт, что толчок к неповиновению давали успехи Красной армии на Северном фронте.
В середине апреля 1919 года в верховьях Северной Двины начался невиданный по силе ледоход.
Подобно мощной подвижке льда, произошли изменения и в солдатской массе Белой гвардии. Демобилизационные настроения проникли в казарму. Стоило где-то недалеко появиться красноармейской разведке, как уже среди солдат разговоры: а не убежать ли в тайгу?
Пока трещали морозы и бушевали вьюги, солдаты рассуждали просто: лучше отсидеться в казарме, чем замерзать в лесу под высокими, продутыми ветрами соснами.
Все ждали весну: и белые, и красные, и особенно интервенты. Только и разговоров: «А у нас…»
– А у нас в Мичигане уже заканчивают пахоту…
– В Детройте уже одеты по-летнему…
– А у нас во Флориде в эти дни по традиции парусная регата. Придется пропустить регату. Но следующую…
Язвили:
– И следующую, если войну не закончим.
– А если будешь лежать в гробу?
– Ты прав, дружище.
– Обещали к осени смести большевиков…
– Кто обещал?
– Обещали к весне управиться.
– Надейся… Нам преданные русские воюют без усердия.
– Генерал Миллер, что он до конца выполнит свой союзнический долг.
– Сами русские говорят: обещанного три года ждут…
В дневнике капрала Клемента Гроббела есть такая запись:
«И в России мы наконец-то дождались весны. Дождемся ли команды: “На корабль! Домой!”?»
– Русские, они что – разве не соскучились по дому?
Русские, оказывается, разные. И по-разному воюют…
В середине апреля, в паузах между боями, Северный фронт подвергся всеобщей санитарной обработке. Санитарная инспекции, прибывшая из Москвы, принялась инспектировать Шестую Красную армию, которая с самой осени не выходила из боев.
Армия зиму выдержала – ни одного тифозного!
– Какой может быть тиф, если мы воюем в тайге, на морозе, в здоровом климате? – так из штаба фронта отвечали в Москву.
Здесь не столько было уверенности, столько бахвальства. Это понимали и в Москве. Особенно бедствовал юг России. Тиф косил людей, невзирая на то, кто они – военные или цивильные. Больше доставалось военным – их донимали холода, заедала вошь, далеко не всегда в желудок попадала горячая пища.
Москва требовала ежедневно сообщать о санитарной обстановке в районе боевых действий.
Докладывали:
– Санитарная обстановка под контролем.
С тех пор, что в России не творится, все «под контролем».
Москва спрашивала:
– Есть ли контакты с местным населением?
Докладывали:
– Контакты есть, но не тесные, по причине редких и малолюдных населенных пунктов.
Но тиф наступал на север быстрее красноармейских частей.
Кавалеристы Пермиловского партизанского отряда подобрали на дороге мужчину и женщину. Женщина тащила тележку. За тележку держался мужчина в шерстяном платке. Он с трудом передвигал ноги. Партизаны спросили: что за нужда заставила уйти из дому?
– Тиф. У нас нет больницы. Мы из Клещево.
А село Клещево на реке Онега. И это не первая семья, которая стремилась выйти на железную дорогу, наивно полагая, что по железной дороге попадут в Архангельск, а в Архангельске большая губернская больница, где всегда принимали больных из таежной глубинки.
Партизаны были предупреждены: при обнаружении тифозных, немедленно сообщать в штаб фронта.
Мужчина по дороге в Обозерскую скончался. Местный врач подтвердил: да, это тиф.
Тревожную весть партизаны передали через линию фронта. Командарм приказал срочно доложить в Москву.
Москва отреагировала своеобразно – прислала на Северный фронт санитарную инспекцию.
И в Белой армии только и разговоров о тифозных. Таежные деревеньки, где тиф косил и старых и малых, предавали огню. Были созданы санитарные команды. Они обнаруживали лежачих больных с подозрением на тиф, бревенчатые стены обливали керосином, бросали факел. Горело все, что могло гореть.
По календарю давно уже весна, давно заявляла о себе ранними рассветами и поздними закатами. Померкли звезды, и луна смотрела с неба серым невзрачным диском, не давала света. Вечерние сумерки незаметно сменялись утренними.
На северо-востоке уже в третьем часу всходило солнце, но тепла от него было так мало, что солдаты предпочитали постоянно греться у костра. А уж по ночам – сам Бог велел. Кто стоял на посту, знает, что такое провести ночь без костра.
Под открытым небом Белая армия испытывала те же трудности, что и Красная. Костерки разводили, несмотря на запреты офицеров. Солдат наказывали, предупреждали, что неприятель может появиться внезапно, и глаза, привыкшие к свету костра, ничего не увидят. Солдаты заверяли, что ничего подобного не случится. В тайге на десятки верст тишина, безлюдье.
Тихо было и в Тулгасе, в таежном поселке барачного типа. Здесь дислоцировался 3-й Северорусский полк. До войны в поселке проживали сезонные рабочие, из березы гнали деготь, зимой охотились на белку. В войну бараки опустели, рабочие разбрелись по прибрежным селам.
25 апреля конная разведка Шестой Красной армии вышла на окраину Тулгаса и неожиданно наскочила на полевой пост. Был второй час ночи. Густые сумерки дышали знобящим холодом.
Солдаты на костре варили похлебку. Винтовки валялись рядом. Солдаты увлеченно о чем-то беседовали. Увидев подъехавших кавалеристов, не схватились за оружие. Несколько секунд молча рассматривали друг друга. Сидевшие у костерка – солдаты с погонами, у конников погоны отсутствовали, на фуражках алели красные звездочки.
– Сидеть. К оружию не прикасаться, – подал команду первый подъехавший. – Какой части?
Ответили дружно:
– Второго батальона 3-го Северорусского полка.
– Почему не сопротивляетесь?
– Нет смысла. А вот офицеры будут сопротивляться. У них на руках много крови.
– А на ваших?
– Мы еще не присягали. Дождемся красных – разойдемся по домам.
– Где офицеры?
– В штабе и в казарме. Отдыхают.
Вскоре пешим порядком подошла пятая рота второго батальона 156-го стрелкового полка. Красноармейцы окружили казарму, но бесшумно близко подойти не сумели. Из казармы их заметили. Кто-то скомандовал: «Батальон, подъем! В ружье». Завязалась перестрелка.
Офицеры оказали сопротивление. Прикладом выбили окно. Но первый же выбросившийся из окна офицер был убит, остальные не рискнули прыгать, чтоб скрыться в лесу, стреляли из окон.
