И вот тут у читателя голова начинает идти кругом. Кажется, будто Козетта и Жан Вальжан, спасаясь от Жавера с полицейскими, провалились в пустоту: до этого они шли по реально существующим улицам реального Парижа и вдруг перенеслись в квартал Парижа вымышленного — Виктор Гюго назвал его Малым Пикпюсом. Странное ощущение, как бывает, когда во сне вы идете по незнакомым улицам, а проснувшись, мало-помалу осознаёте, что улицы эти точь-в-точь те, на которых вы не раз бывали днем.
И вот что не дает мне покоя: в этом квартале, топография и названия улиц которого — плод фантазии Виктора Гюго, беглецы чудом спаслись от полицейского патруля, успев перебраться через стену. Они оказались «в каком-то очень большом и странном саду, — в одном из тех унылых садов, которые кажутся созданными для того, чтобы глядеть на них только зимой и ночью». Это был сад при монастыре, в котором и укрылись Жан Вальжан и Козетта; Виктор Гюго указал его точный адрес: дом 62 по улице Малый Пикпюс — это же адрес пансиона «Святое Сердце Марии», где жила Дора Брюдер.
«В описываемую нами эпоху, — пишет Гюго, — при монастыре существовал закрытый пансион… Эта девушки… носили голубые платья и белые чепчики… В ограде Малого Пикпюса было три совершенно отдельных здания: большой монастырь, населенный монахинями, пансион, где помешались воспитанницы, и, наконец, так называемый малый монастырь».
Описав место действия самым тщательным образом, автор добавляет: «Мы не в силах были пройти мимо этого своеобразного неизвестного темного дома, чтобы не проникнуть в него и не ввести туда всех, кто следует за нами, внимая, может быть не без пользы для себя, грустной истории Жана Вальжана, которую мы рассказываем».
Я, как и многие другие до меня, не думаю, что совпадения бывают случайными, и порой верю, что писатели обладают даром ясновидения, — но слово «дар» здесь не совсем подходит, оно предполагает некие высшие силы. Нет, это просто часть ремесла: сила воображения, без которой писателю не обойтись, необходимость увидеть описываемое в деталях — это становится Почти навязчивой идеей, — чтобы не потерять нить, поддавшись лености; такое напряжение, как регулярная зарядка для ума, наверно, может в конце концов дать подобные вспышкам прозрения, «касающиеся прошлых или будущих событий», как написано в словаре «Ларусс» на слово «ясновидение».
Когда в декабре 1988-го мне попалось объявление о розыске Доры Брюдер в «Пари-Суар» от декабря 1941-го, я потом много месяцев не мог выбросить его из головы. Меня буквально преследовали точный адрес и детальное описание примет бульвар Орнано, 41, 1 м 55 см, овальное лицо, серо-карие глаза, серое спортивное пальто, бордовый свитер, темно-синяя юбка и такого же цвета шапка, коричневые спортивные ботинки. И мрак, безвестность, забвенье, небытие вокруг. Мне казалось, никогда я не отыщу следов Доры Брюдер. Именно потому, что мне не хватало ее, я начал тогда писать новый роман «Свадебное путешествие» — тоже возможность сосредоточиться на Доре Брюдер; может быть, говорил я себе, так я смогу узнать или угадать что-нибудь о ней, хотя бы место, где она бывала или какой-нибудь факт ее жизни. Пока я знал только одно, ее имя, БРЮДЕР ДОРА — и больше ничего, ни даты, ни места рождения-я прочел его над именем ее отца, БРЮДЕР ЭРНЕСТ, 21.5.99. Вена. Гражданства не имеет, в списке очередной партии пленных, отправленной 18 сентября 1942-го в Освенцим.
Я писал этот роман с мыслью о женщинах, которых близко знал в шестидесятые годы: Анна Б., Белла Д. - ровесницы Доры, одна родилась с ней почти одновременно, с разницей всего лишь в месяц, — во время оккупации жили так же, как и она, вполне могли разделить ее участь и, наверно, во многом походили на нее. Сегодня я понимаю, что надо было написать двести страниц, чтобы уловить один слабый отсвет действительности.
Вот он, всего несколько слов: «Поезд остановился на станции „Насьон“. Риго и Ингрид пропустили „Бастилию“, где им надо было сделать пересадку, чтобы доехать до „Порт-Доре“. Выйдя из метро, они оказались перед огромным снежным полем… Сокращая дорогу, сани скользили по каким-то маленьким улочкам к бульвару Сульт».
Эти маленькие улочки прилегают к улице Пикпюс, и совсем рядом пансион «Святое Сердце Марии», из которого самовольно ушла Дора Брюдер декабрьским вечером, — и очень может быть, что в тот вечер над Парижем шел снег.
Это единственный за всю книгу момент, когда я, сам того не зная, приблизился к Доре во времени и пространстве.
Итак, в данных на Дору Брюдер в архиве интерната, в графе «дата и причины отчисления», написано: «14 декабря 1941. Вследствие самовольного ухода».
14 декабря было воскресенье. Думаю, в этот день, когда ученицам позволялась прогулка, она навещала родителей на бульваре Орнано. А вечером не вернулась в пансион.
Такого черного, такого душного времени, как последний месяц 1941 года, Париж еще не знал с начала оккупации. С 8 по 14 декабря немцы ввели комендантский час с шести вечера — в наказание парижанам за два террористических акта. Затем в одну только облаву были арестованы пятьсот французских евреев, это было 12 декабря; 15 декабря с евреев постановили взыскать штраф в миллиард франков. А утром того же дня семьдесят заложников расстреляли в западном предместье на холме Валерьен. 10 декабря распоряжением префекта полиции всем евреям департамента Сена, как французским, так и иностранным гражданам, предписывалось проходить «регулярный контроль» с обязательным предъявлением удостоверения личности со штампом «еврей» или «еврейка». О перемене места жительства они были обязаны сообщать в участок в течение двадцати четырех часов, и отныне им запрещалось покидать пределы департамента.
Комендантский час в XVIII округе немцы ввели еще с 1 декабря. После шести вечера доступ туда был закрыт. Станции метро не работали, в том числе и станция «Симплон», возле которой жили Эрнест и Сесиль Брюдер. Дело в том, что подпольщики взорвали бомбу на улице Шампьонне, в двух шагах от их гостиницы.
Комендантский час в XVIII округе был снят через три дня. Буквально в тот же день немцы ввели комендантский час по всему X округу — после того, как неизвестные стреляли из револьвера в чиновника из оккупационных властей на бульваре Мажента. А затем был объявлен комендантский час для всего Парижа, с 8 по 14 декабря — до того самого воскресенья, когда Дора покинула пансион.
Город вокруг «Святого Сердца Марии» стал мрачной тюрьмой, кварталы один за другим гадили огни; Дора находилась за высокими стенами на улице Пикпюс (60–62), а ее родители сидели взаперти в своем гостиничном номере.
Отец не записал ее как «еврейку» в октябре 1940-го, и у нее не было «номера досье». Но распоряжение полицейской префектуры от 10 декабря предписывало «обо всех изменениях семейного положения сообщать немедленно». Вряд ли отец успел — да и вряд ли хотел — внести имя Доры в карточку до ее бегства. Наверно, он думал, что в полицейской префектуре никто не заподозрит, что у него дочь в «Святом Сердце Марии».
Что толкает нас на бегство? Я вспоминаю, как сам когда-то сбежал из дома, это было 18 января 1960 года, и дни стояли далеко не такие черные, как в декабре 1941-го. Только одно роднило мое бегство — по дороге вдоль ангаров аэродрома Виллакубле — с бегством Доры: время года, зима. Мирная зима, самая обыкновенная, никакого сравнения с той, что была восемнадцать лет назад. И все же не это ли внезапно подталкивает нас к бегству: холодный серый день, когда особенно остро ощущаешь одиночество и особенно сильно чувствуешь, как затягивается петля.
Воскресенье 14 декабря, первый день без комендантского часа, который соблюдался всю неделю. Стало можно ходить по улицам после шести вечера. Но из-за немецкого времени уже в середине дня темнело.
Когда и в котором часу милосердные монахини заметили, что Доры нет? Скорее всего, вечером. Возможно, по окончании службы в часовне, когда всех учениц вели в дортуар. Я думаю, настоятельница постаралась немедленно связаться с родителями Доры, чтобы узнать, не осталась ли девочка у них. Знала ли она, что Дора и ее родители — евреи? В ее биографии написано: «Во времена гонений на евреев много детей из еврейских семей нашли убежище в стенах „Святого Сердца Марии“ благодаря человеколюбию и самоотверженности сестры Мари-Жан-Батист. При поддержке своих сестер, строго соблюдавших тайну и проявивших не меньшее мужество, она не отступала перед опасностью».
Но Дорин случай был особый. Ее зачислили в «Святое Сердце Марии» в мае 1940 года, когда гонения еще не начались. Она не была зарегистрирована в октябре 1940-го. А еврейских детей религиозные организации прятали только с июля 1942-го, когда начались повальные облавы, Дора провела в «Святом Сердце Марии» полтора года. Скорее всего, она была единственной еврейкой в пансионе. Знал ли об этом кто-нибудь из ее товарок? А из монахинь?
