Злотников подаёт команду:
— Ничего не сволочь! Всё правильно! Нечего смотреть на мясо — его ЖРАТЬ надо!
Кац очень спокойно объясняет Полуботку:
— Понимаешь: караульщики обычно всё мясо тщательно выбирают и съедают. Это, должен заметить, случай уникальный.
Полуботок, подивившись происшедшему, продолжает есть.
И все остальные тоже едят и ни о чём уже, кроме еды, не думают. Чавкают рты, стучат-звенят ложки-миски.
16
Появляется начальник гауптвахты — старший лейтенант Домброва.
Безупречные — одежда и телодвижения. Безумные, сатанинские чёрные глаза и чёрные волосы.
Домброва молча становится возле часового, у самого выхода, и смотрит на едящих. Губари искоса поглядывают на него. Сидящие к нему спиною — не видят его и не слышат; они чувствуют его затылками, всем телом. Этим — страшнее всего, ибо опасность подступила к ним сзади, а оглянуться нельзя, и нельзя встретить её лицом к лицу.
— До конца обеда осталось тридцать шесть секунд! — сообщает Домброва. Разумеется, никакого секундомера у нет и в помине.
Все лихорадочно жуют и глотают.
— Встать! Обед окончен!
Все разом вскакивают — и те, кто доел, и те, кто не успел.
Но один солдат замешкался с ложкою каши и поднялся позже всех.
Тишина.
Затем вопрос:
— Фамилия?
— Рядовой Жуков! Десятая камера!
— Рядовой Жуков. Если я добавлю вам ещё двое суток, вы тогда научитесь вставать из-за стола вовремя?
— Так точно, товарищ старший лейтенант!
— Договорились. Двое суток!
— Есть двое суток!
17
Двор гауптвахты.
Арестанты выстроились в одну шеренгу. Все они в шинелях, в шапках и без ремней. Молча и трепетно ждут.
Появляется старший лейтенант Домброва.
Жуткая тишина.
Страшный взгляд чёрных и безумных глаз Домбровы скользит по стоящим навытяжку губарям. А ведь команд «Равняйсь!» и «Смирно!» ещё не было!
Тишь. Трепет.
— Равняйсь! — кричит Домброва. И затем выдерживает длинную паузу. — Смиррр-НО! — Опять пауза. Да ещё какая! — Вольно! — Стеклянный взгляд, переходящий с одного лица на другое. Медленные, но твёрдые шаги вдоль оцепенелого строя. — Те, кому сегодня освобождаться, — шаг вперёд!
Несколько губарей выступают вперёд.
Домброва неспеша подходит к первому из них. Это стройбатовец-оппозиционер, убеждённый сторонник анархии, пьянства и самовольных отлучек.
Домброва долго, до ужаса долго изучает эту поросячью рожу с куркульским курносеньким носиком и по-собачьи подхалимистыми глазёнками.
— Бандит! Уставы учил?
— Так точно, товарищ старший лейтенант!
— Знамя части.
— Знамя части?.. Поросячья Рожа мнётся. — Знамя части есть… Ну, оно, значит, есть символ воинской доблести и славы! И оно ещё является этим… как его?.. Напоминанием! Вот! Напоминанием оно является о священном воинском нашем долге!.. — Поросячья Рожа вдруг не выдерживает чего-то и осекается, облизывает пересохшие губы.
— Не знаешь. За дополнительные трое суток успеешь выучить статью «Знамя части»?
— Так точно, товарищ старший лейтенант!
— Договорились. Добавляю трое суток.
Домброва переходит к следующему.
— Рядовой Мальцев. Отдание воинской чести.
Мальцев выдыхает из себя:
— Все военнослужащие обязаны при встрече (обгоне) отдавать друг другу честь, строго соблюдая правила, установленные Строевым Уставом! Подчинённые и младшие по званию отдают честь первыми!
— Дальше!
— Военнослужащие обязаны, кроме того, отдавать честь: Мавзолею Владимира Ильича Ленина! Братским могилам воинов, павших в боях за свободу и независимость нашей Родины!..
— Понятно. Отпускаю.
Переходит к третьему солдату. Долго и страшно смотрит на него.
— Рядовой Кузьменко. Ко мне ты попадаешь уже — в седьмой раз! Случайно люди попадают сюда один раз. Ну, два. А в седьмой раз — случайно не попадают.
Пауза. Тишина. Оглушительный грохот сердечных клапанов. Затем дикий и почему-то истеричный вопль:
— БАНДИТ!!! ОТДАМ ПОД ТРИБУНАЛ!!! — И вдруг спокойным и нормальным голосом Домброва продолжает: — Твой дружок сегодня отправился на десять лет. Учти: я могу отправить тебя туда же и настолько же. Это вполне в моих силах. И это моё последнее предупреждение тебе.
У Кузьменки красные пятна идут по лицу от нервного перенапряжения.
— Так точно, товарищ старший лейтенант! — А губы бледные, дрожащие.
— Пока добавляю трое суток. А там посмотрю, сколько ещё добавить. — Переходя к следующему: — Ну а ты, бандит, учил Уставы?
18
Камера номер семь.
Лишь один Злотников сидит, откинув спину на печку-голландку. Все остальные сидят прямо, по Уставу. Все под впечатлением от давешнего построения во дворе.
Тяжкое молчание. Наконец Полуботок сдавленным голосом выговаривает:
— Страшный человек он — этот старший лейтенант Домброва.
— А ты как хотел? — отвечает ему Злотников. — С нами, падлами, только так и надо.
— Ну, так уж и «падлами»! Разве все мы падлы?
— Все! И он — прав! Его дело — душить! Наше — сдыхать!
Бурханов тоже обретает дар речи:
— Да-а, наш Домброва — ого-го! В гроб загонит и глазом не моргнёт… Говорят, поляки — они все злые.
19
Полуботок вспоминает:
Ротная канцелярия. Он сидит недалеко от двери командирского кабинета. Там, за дверью, слышны весёлые голоса, детский смех, женский хохот.
Дверь со стороны коридора открывается. Входит старший лейтенант Домброва — великолепный штатский костюм, в руках — цветы и коробка с подарком. А глаза — совсем не безумные и не сатанинские, а добрейшие.
— Привет, тёзка! Ну как там? Все уже в сборе?
Полуботок отвечает спокойно и не вставая:
— Да, товарищ старший лейтенант. Одного вас и ждут.
— Ничего. Лучше поздно, чем никогда. — С этими словами он входит в кабинет командира конвойной роты. — А вот и я!
Из-за двери доносится голос Тобольцева:
— Ну, наконец-то! Явился — не запылился!
А затем — чей-то женский голос:
— Ой, Вовочка! Какой ты сегодня шикарный!
— Настоящий польский шляхтич! — это опять голос Тобольцева.
Детский голосок:
— Дядя Вова! Дядя Вова пришёл!
Голос Домбровы:
— Извините, что опоздал… Поздравляю… Поздравляю…
Из кабинета выглядывает старший лейтенант Тобольцев.
— Слушай, Володя, сходи, пожалуйста, на кухню, принеси нам ещё один стакан. Мы же не знали, что этот чертяка всё-таки придёт.
— Сейчас смотаюсь, — отвечает писарь.
Женский голос:
— Ой, Вова! А мы уж тут думаем: куда это он запропастился? На гауптвахту его посадили, что ли?
И — хохот.
20
И снова — камера номер семь.
— Наш Домброва — настоящий офицер, — говорит Косов. — Суворовское училище окончил. С детских лет носит военный мундир.
Но Лисицын ему возражает на это очень резонно:
— А что Домброва? Что мне ваш Домброва? — тут он берёт со стола газету и подкладывает её себе под спину. — Завтра он меня как миленький отпустит. И плевал я на него и на его губвахту!.. Хотя мне здесь не очень-то и плохо было. По мне — так и на губвахте жить можно. А Домброва — не Домброва, какая разница? Лишь бы нам только баб выдавали!
— Вот бы здорово, а? — подхватывает Бурханов. — На каждую камеру бы — по одной бабе!
— Зачем же по одной на камеру? — возражает Злотников. — Тогда пусть бы уж — по одной на каждого арестованного!
Коротенькое, как вспышка света видение: все те же и там же, но теперь у каждого на коленях сидит голая женщина.
— Точно! — кричит Лисицын. — А я бы тогда взял бы свою бабу, да как бы её!..
— А ещё бы пусть бы нам сюда шампанское подавали! — предлагает Бурханов.
Видение: в камеру номер семь официантка заносит поднос с шампанским и бокалами.
— Зачем нам шампанское? — возражает Злотников. — Тогда бы уж пусть водку!
— С закуской! — уточняет Косов.
Видение: официантка уходит и возвращается с водкой и закуской… Лисицын тем временем раньше всех набрасывается на свою женщину. Орёт от возбуждения…
И вдруг всё обрывается. И не само по себе, а по той причине, что из глазка в двери раздаётся окрик:
— Эй ты! С усиками! Чего орёшь? И отодвинься от стены!
Лисицын сильно вздрагивает.
— Да… так точно!.. — Отодвигается от стены. Газета падает на пол. — Я — сей момент! Хе-ге!..
— Подбери газету. Ещё раз увижу подобное — берегись!
— Так точно!.. Так точно!..
21
Старший сержант отходит от двери с надписью «Камера № 7 для арестованных солдат (матросов)» и идёт дальше.
Задерживается ещё перед какою-то дверью, смотрит в глазок.
22
Лисицын медленно приходит в себя.
— Перебил на самом интересном месте! Гад! Сука!.. Весь кайф испортил!.. А ведь как бы я тогда взял бы свою бабу да и… А потом… И ещё!.. И ещё!..
