— А как с твоими районами? — спросил я Варвашеню.
— В Старых Дорогах я уже был, — ответил Варвашеня, поняв мой вопрос — Брагин пошел в Осиновичи и еще не вернулся. В Старых Дорогах дело пойдет. Там Петрушеня — человек крепкий и большим авторитетом пользуется среди населения. Да и стародорожские колхозники помнят славные традиции гражданской войны, когда они боролись в партизанских отрядах.
— Петрушеня — заместитель председателя райисполкома?
— Да. У него уже есть хорошо вооруженная группа. Пожалуй, можно будет утвердить его секретарем подпольного райкома партии. В районе осталось несколько коммунистов. Часть из них удалось собрать. Познакомил их с постановлениями бюро ЦК и обкома о задачах партийных организаций по развертыванию партизанского движения и лозунгом «Ни одного грамма хлеба врагу!»
— С этим у нас не везде благополучно, — глубоко вздохнув, сказал Горбачев.
— Почему же?
— Да дело в том, что у некоторых колхозников не поднимается рука на уничтожение колхозного добра, — ответил Горбачев. — Не хотят разбирать имущество по домам. Иной раз никакие слова не помогают. Пришел к нам недавно из Заболотья Жулега — вы, Василий Иванович, его знаете — и рассказал, что заболотские коммунисты решили любыми средствами спасти колхозное имущество. Что можно было спрятать — спрятали, а остальное добро, в том числе и скотину, решили раздать во временное пользование колхозникам. Созвали общее собрание, объявили об этом. И что вы думаете: поднялась такая заваруха на собрании, что едва уняли народ. «Не может этого быть! — кричат колхозники. — Никто не позволит растаскивать колхозы, как это можно?» Встал председатель колхоза Пакуш, авторитетный у них человек. «Вы что ж, — говорит, — и мне не верите? Надо спасти имущество от оккупантов, ничего не дать врагу. Вы ведь знаете, что сказала об этом наша партия. Не удается надежно спрятать — уничтожайте, лишь бы не досталось врагу». — «А почему бы скотину в лес не загнать? — посоветовал кто-то. — Построить навесы да перебиться до зимы, а там, бог даст, и наши придут».
Попробуйте что-нибудь возразить против этого! Скажите, что война кончится не скоро, — глаза выцарапают, с собрания прогонят. Да и самим, по правде говоря, не хочется верить, что война затянется. Так и решили на собрании: прятать до зимы скотину в лесу. И прячут. Насчет недвижимого имущества, зерна, овощей, фруктов и других запасов спорили долго и, может, решили бы раздать людям под расписку, если бы не какой-то там их старый огородник Апанас Морозов. Как начал бушевать, как уперся, так хоть ты с ним что хочешь делай! «Где, — говорит, — в каком законе написано, чтоб можно было колхозное добро разбирать? По трудодням, кому полагается, другое дело, это я понимаю, а без трудодней — не может быть, этого я не понимаю и никого слушать не хочу. Покажите мне, — говорит, — такой закон».
Я вспомнил старого Апанаса. Человек с таким характером и в самом деле мог пойти против своего собрания.
— Упрямый старик, — взглянув на меня, сказал Варвашеня.
— И вот настоял на своем! — подхватил Горбачев. — Насолил бочки огурцов, яблок намочил, попрятал все это по погребам. «Придут, — говорит, — наши, тогда видно будет, что с этим добром делать».
— Ну что ж, пусть старик прячет добро от врага, — заметил я. — Пусть колхозники и скотину в лес гонят, пусть даже в крайнем случае уничтожают ее. Тут важно одно: чтобы враг ничем не поживился. Из этого и исходит решение обкома. В этом направлении мы и должны проводить массово-политическую работу.
— А вот у Трутикова, — Варвашеня тронул Горбачева за локоть, — там, по-моему, все правильно организовано.
— У кого? — переспросил Горбачев.
— Ну, в Озерном, у председателя колхоза Трутикова. У него все лучшие лошади и почти вся скотина эвакуированы к нам в тыл. Урожай весь собрали и спрятали. Идешь по деревне — пусто, как метлою подметено. Сунется оккупант в деревню и сразу нос воротит — нигде ничего нет. Таких, как этот Трутиков, у нас в районе много. И старый уже, под шестьдесят, а работник незаменимый!
Горбачев решил не оставаться у нас на ночь и стал собираться в дорогу.
— Не могу, не имею времени, — повторял он, когда Варвашеня предложил ему идти вместе завтра.
— Там столько работы в районе, день и ночь делай — не переделаешь!
— А как там Ермакович? — спросил я.
— Летает по району, как вихрь. Ни одного часа на месте не сидит. Ни одного часа! Вместе с Пашуном они задают жару фашистам! Операция в Постолах дорого обошлась оккупантам. Наши уничтожили там больше сорока фашистов. Гоняются за ними гитлеровцы, а заодно и за нами. Плохо только, что эти ребята действуют как какие-то единоличники. Отгородились от всех и вот уже третий месяц варятся в собственном соку: сами к людям не ходят и к себе никого не водят! На этих днях думаем вызвать их на бюро райкома. Ну, бывайте, товарищи, — заторопился Горбачев. — Скоро опять буду здесь. Ноги у меня длинные, дороги знакомые.
— А ты не очень увлекайся знакомыми дорогами, — с добродушной усмешкой посоветовал ему Варвашеня.
— Не беспокойся за меня, — по-военному расправив плечи, ответил Горбачев. — Я не попадусь!
Вдруг он повернулся ко мне и укоризненно взглянул на Варвашеню:
— Вот как иной раз получается: шли с докладом, а не обо всем важном сказали. Чуть-чуть не забыл: у нас теперь своя типография. Любанскую районную типографию мы перетащили в лес почти со всем оборудованием. Тут группа Долидовича сильно помогла. Теперь можно не только листовки печатные выпускать, но даже газеты. Вот только бумаги бы достать. Но и тут у нас есть свои планы. Бывайте, товарищи!
Он козырнул, молодцевато повернулся и вышел.
— Деловой парень, — сказал вслед ему Варвашеня. — Только горяч.
— Ну, они там с Луферовым поладят, — ответил я. — Один горяч, другой холоден — поделятся.
Мы составили обращение обкома к населению Минской области. Варвашене было поручено напечатать его в подпольной типографии.
«Нельзя ждать ни минуты, — говорилось в обращении. — Необходимо начинать действовать сейчас же, быстро и решительно. Для уничтожения врага используйте любые средства: душите, рубите, жгите фашистскую гадину.
Пусть почувствует враг, как горит под ним наша земля.
Действуйте смело, решительно, победа будет за нами. Нет такой силы, которая могла бы покорить советский народ!»
Вошел часовой и доложил, что задержаны трое неизвестных. Я вышел. Сержант Петренко сказал, что задержанные находятся далеко от лагеря, возле деревни Рог.
«Так возле Рога и вертятся бойцы, — подумалось мне, — тянет их туда, как магнитом».
Но то, что они выставляют посты далеко от лагеря, было похвально.
— Задержанные просят, чтобы вы сами туда пришли, — сообщил сержант. — Какой будет приказ?
Мы отправились к деревне. В густом ельнике нас окликнули. Сержант отозвался.
— Это вы, Василий Иванович? — послышался тихий голос, когда мы подошли ближе.
Я узнал Степана Петровича. Он отделился от толстой ели с низко свисающими ветвями, под которой стоял, и подошел к нам.
— Кто еще с тобой? — спросил я.
— А вот, — он показал на двух человек, которые сидели под этой же елью, прислонившись головами к стволу. — Устали очень, как сели, так сразу и уснули. Я не знаю их фамилий. Меркуль приказал провести, а мне как раз по дороге.
Ночь была темная; я наклонился и с трудом узнал Бондаря и Бельского.
— А Мачульский где? — вырвалось у меня, хоть Петрович не мог знать о Мачульском. — Третьего с ними не было?
— Нет, не было, — немного растерянно и огорченно, видя мою тревогу, ответил Петрович. — Они только вдвоем пришли.
Наш разговор разбудил Алексея Георгиевича. Он вскочил, и мы обнялись. Бельский с трудом держался на ногах. Я схватил его и прижал к себе.
— Натер ноги, — жаловался Иосиф Александрович. — Сапоги стоптались — лихо им!
— Придется на лапти перейти! — пошутил Бондарь.
«Что же с Романом Наумовичем? — не оставляла меня тревожная мысль. — Почему он не пришел вместе с ними, отправился куда-нибудь или несчастье какое стряслось?»
Я ожидал, что Бондарь или Бельский заговорят о нем. Они молчали, может быть, потому, что устали, а может быть, оставляли разговор до той минуты, когда мы останемся одни. Когда мы вошли в землянку, я заметил, что моя тревога передалась и Варвашене. Он несколько раз оглянулся на дверь, как бы ожидая, что еще кто-то должен войти, а потом вопросительно посмотрел на меня.
Я пожал плечами:
— Кто его знает, что случилось.
Алексей Георгиевич заметил наше беспокойство.
— Ничего пока что не случилось, — спокойно сказал он. — Роман Наумович задержался, завтра или послезавтра должен явиться.
