Стараясь, чтобы не услышал никто, кроме меня, Мухин шепнул: «Жидов-то, говорят, под корень выводят. И цыган с ними разом». Однако товарищ Земскис услышал. И поправил:
– Евреев, товарищ боец, евреев. В нашей стране жидов нет. То есть их нигде нет, потому что это нехорошее слово, от которого вам следует быстрее отучиться. Но гитлеровские псы, – повысил он голос, – убивают не только евреев, а самых разнообразных представителей различных советских национальностей. Например: русских, украинцев, белорусов, литовцев, латышей, эстонцев, карело-финнов, молдаван…
Перечислив народы полностью и частично оккупированных советских республик, военком перешел к новой теме, имевшей непосредственное отношение к жизни нашего подразделения. Глядя на младшего лейтенанта, он произнес:
– В свете вышеизложенного мною я должен сделать следующее замечание, которое касается всех. Как выяснилось, не все еще бойцы и командиры, – он снова сделал паузу, как при чтении газеты, и затем протараторил как по писаному, – освободились от иллюзии, что под серым мундиром немецкого солдата бьется человеческое сердце. Имеют место быть случаи ложной жалости и откровенной бесхребетности. Если бы мы позволяли себе подобную мягкотелость в гражданской войне, то советский народ до сих пор бы жил под гнетом царей, помещиков и капиталистов.
Старовольский посерел еще сильнее и посмотрел на комиссара так, словно бы хотел заехать ему в морду. То есть, разумеется, ударить по лицу. Я удивленно скосил глаза на Мухина – а тот, похоже, и сам удивленный, в недоумении уставился на Лукьяненко. Старшина же, одобряя слова военкома, усмехнулся в рыжие усы.
Несколько слов о МухинеНе следует думать, что красноармеец Мухин в чем-то сочувствовал младшему лейтенанту Старовольскому. Повествуя Лукьяненко о происшествии с немцами, он отзывался о командире исключительно пренебрежительно. Также не следует думать, что он бы ни за что не дал военкому обстоятельной характеристики на младшего лейтенанта. Поднажали бы – и дал, материалец имелся, за пару недель накопилось. Мухин слишком презирал окружавших его людишек, чтобы мерить свои поступки по отношению к ним какими-либо нравственными мерками, да и о мерках таких имел несколько смутное представление. Но стучать просто так – без принуждения, без выгоды, навара? Такое его пониманию было недоступно и вступало в противоречие с куцым сводом житейских правил, усвоенным в годы жизни за пределами Марьиной Рощи.
Окончив политбеседу, старший политрук вышел из землянки с Мариной – им и в самом деле было по пути. Но прежде чем уйти, он обратился к Старовольскому, грубо и как-то злорадно:
– Младший лейтенант, подойдите ко мне! Надеюсь, вы сделали выводы? И вот еще что… Меня все-таки интересуют ваши родственники в Киеве. У вас были родственники в Киеве в девятнадцатом году?
По-прежнему бледный Старовольский ответил не по чину резко:
– Да, у меня были родственники в Киеве, и именно в девятнадцатом году. Что вы еще желаете знать… товарищ старший политрук?
Земскис покраснел как рак и, не стесняясь стоявшей с ним рядом Марины, раздраженно гавкнул на младшего лейтенанта:
– Почему вы так невежливо разговариваете со старшим по званию… и возрасту?
Старовольский кинул руки по швам и ответил с яростью в голосе:
– Я отвечаю на вопрос в полном соответствии с уставом. И хочу сказать вам еще. Если, говоря о мягкотелости, вы имели в виду вчерашнее убийство двух безоружных людей, то я должен поставить вас в известность, что постараюсь довести это дело до политотдела дивизии, а если надо – армии. Разрешите идти, товарищ старший политрук?
– Вы свободны, идите, – сказал комиссар озадаченно и, когда Старовольский ушел, пожаловался Марине: – Вот такие порой, товарищ Волошина, бывают у нас командиры. Петушок. А ведь вы еще не все про него знаете. Да, милая девушка, упустили мы что-то в воспитании молодежи. Я не вас имею в виду, не вас.
Та промолчала, тем более что понятия не имела, из-за чего разгорелся сыр-бор. Я тоже не все понимал. И вообще, мне не стоило там находиться, ведь комиссар нарушил правило – критиковал командира в присутствии подчиненных. Я попытался улизнуть. Но старший политрук был начеку.
– Ты куда, Аверин? Я еще не все сказал. Читку проведешь сегодня же. Приказ.
– Есть, – ответил я.
– Обязательно прочти про второй митинг представителей еврейского народа. Будет полезно для несознательных бойцов. Это здесь. – Он сунул мне газету «Красный флот». – И Эренбурга прочти из «Правды». И там, я знаю, еще одна есть, очень литературная статья, про летчика. Найдешь. Остальное по своему усмотрению. И чтобы не скурили. Знаю я вашего брата.
Я мысленно ойкнул, представив, сколько времени уйдет, пока столько удастся прочесть. Ведь вслух – это не про себя. И кто выдержит мое чтение, если люди валятся с ног?
* * *
Однако задание было получено. Ни Старовольский, ни Некрасов освободить от него не могли.
– Послушаем, – успокоил меня вернувшийся с краснофлотцами Зильбер. – Ты читай, а мы харчиться будем.
– Читай, Аверин, читай, – поддержал старшину Некрасов, раскладывая на столике принесенный из госпиталя паек. – Что там нового на фронтах отечественной войны?
Я сделал поярче карбидную лампу и взялся за порученное дело. Правда, немного схитрил. Сразу же начал с номера за двадцать восьмое, который не успел проглядеть накануне, а в нем – со сводок Совинформбюро. Делал так: быстро проглядывал текст, а вслух пересказывал самое главное, пропуская половину слов и кое-что добавляя от себя. Получилось неплохо, меня на самом деле слушали.
Судя по сводкам, положение в течение дня изменилось не очень сильно. На Харьковском направлении закрепляли, на Изюм-Барвенковском отражали. Партизаны разгромили немецкий гарнизон в Ленинградской области. Пленный солдат 15-го мотополка 29-й немецкой мотодивизии Бруно М. рассказал, как зимней ночью отправляли в тыл жителей города Мценска. Тех, кто не мог идти, расстреливали. Еще Бруно М. сообщил, что у немцев множество дезертиров, сам он присутствовал при казни двоих. В Финляндии росла преступность, финские газеты писали: «воруют всюду и всё, что только можно». На Севере несколько десятков вражеских машин попытались провести налет. Наши истребители сбили пять из них, а батальонный комиссар тов. Дягин на самолете «Харрикейн» таранил шестой. Тот упал и взорвался на собственных бомбах. Дягин возвратился на аэродром.
– Вот это я понимаю, комиссар, – прокомментировал Некрасов. Кто-то хихикнул, а я отметил, что младший политрук тоже нарушил командирскую этику, пусть и не так открыто, как Земскис.
Потом я сразу же перекинулся на четвертую страницу, в международные новости, решив, что представители еврейского народа обождут. Самое интересное касалось, разумеется, Гейдриха.
«Покушение на гитлеровского наместника… Гейдрих ранен… В Чехии и Моравии введено чрезвычайное положение.
Стокгольм, 27 мая (ТАСС). Как передает германское информационное бюро из Праги, там опубликовано сообщение германских властей о том, что сегодня на исполняющего обязанности «протектора Чехии и Моравии» Гейдриха совершено покушение. Гейдрих ранен. За поимку лиц, совершивших покушение, объявлено вознаграждение в размере 10 миллионов крон».
– Это сколько на наши будет, а? – спросил Пимокаткин.
– На пиво хватит, – ответил Молдован. – И на раков, если что.
Мухин с умным видом заметил:
– Вот и этот Гейдрих тоже на «гэ».
– И что? – спросил Старовольский, хотя ежу было понятно, что бытовик имел в виду. Мы так еще в школе шутили. До войны.
– А они там все на букву «гэ». Гитлер, Гиммлер, Геринг, Геббельс. Германия, говно.
– По-немецки это, положим, не совсем так… Гитлер и Гиммлер, они на «ха», а Германия и вовсе «Дойчланд», – смущенно пожал плечами младший лейтенант (вот уж действительно, горе от ума, детских шуток не знает). – Кстати, вы еще Гесса забыли. Тот действительно на «гэ».
– Ага. И этот еще, как его, Йобль.
– Кончай языком чесать! – оборвал Мухина Некрасов. – Давай, Аверин, читай дальше. А то с этим демагогом точно без ужина останешься. Как там в Чехии?
В Чехии было беспокойно. Оказывается, в октябре прошлого года там прошли огромные антигерманские демонстрации. (Странно, но раньше об этом не писали.)
– Молодцы славяне, – заметил Шевченко. – У них там с немцами всегда нелады. Еще при Яне Гусе и Яне Жижке. Я книжку старую читал.
В ответ, сообщалось в газете, обер-бандит Гиммлер направил «для кровавой расправы с чехами отличившегося на убийствах и зверствах в Германии своего заместителя Гейдриха. Специалист по злодействам, Гейдрих жестоко расправился с мирным населением. Он объявил военное положение в шести округах, в которых производились массовые убийства населения». В итоге Гейдриха назначили исполняющим обязанности протектора Чехии и Моравии.
