– А протэхтор це хто? – спросил Саня Ковзун.
– Протэхтор це така людына, яка очолюе протэхторат. Або тварына, – ухмыльнулся в ответ Шевченко. Я понял не всё. Ковзун тоже.
– А шо такэ протэхторат?
Это ему объяснил Старовольский. Основательно и терпеливо.
– Протекторатом немцы назвали присоединенные к рейху территории Чехословакии. В отличие от Судетской области, переданной им по мюнхенскому соглашению, они их официально не аннексировали, а как бы взяли под покровительство, слово «протекторат» как раз это и означает. Словакию они объявили независимой. Очень ловкий трюк. Правда, Алексей?
Я не сразу сообразил, что он обращается ко мне – вероятно, как к политбойцу, – а когда понял, согласился.
– Ловкий. Получается операция в три хода. Сначала по международному решению и прикрываясь правом наций на самоопределение они оттяпали от Чехословакии большую территорию…
– Важную в стратегическом отношении, – добавил грамотей Шевченко.
– Потом якобы поддержали словаков, – продолжил я. – Не ради себя, а ради другого народа. Снова право наций.
– Точно, – сказал лейтенант. – А потом взяли под защиту остатки разваленной ими Чехословакии, будто бы ради того, чтобы спасти ее от хаоса. И стали насаждать там свои порядки. Без формального, повторяю, присоединения к рейху. И Европа это проглотила. И еще неизвестно, как бы смотрела на это, не начнись в тридцать девятом война.
Я стал читать дальше.
В заметке говорилось: «Вся дальнейшая деятельность Гейдриха – этого палача чешского народа – заключалась в систематическом зверском истреблении чехов». Сообщалось, что десятки тысяч людей были убиты и замучены в тюрьмах, сотни тысяч находились в концлагерях. Гейдриха прозвали «палач на гастролях», потому что из Чехии он направился в Норвегию, «где обучал квислинговских уголовников расправляться с норвежским населением».
– Кисловские уголовники – это какие? – спросил заинтересованно Мухин. Старовольский объяснил про Квислинга.
– Вроде полицаев, что ли? – сообразил бытовик. – Так бы и писали. А то чуть что, так сразу «уголовники».
Некрасов молча показал ему кулак.
В начале мая палач чешского народа находился во Франции. Однако «в связи с тем, что за последнее время в Праге, Моравской Остраве, Брно, Кладно и других городах и округах Чехословакии произошли серьезные выступления против оккупантов, а в Брно был разоружен немецкий гарнизон, Гейдриху было дано указание немедленно оставить Париж и вернуться в Чехословакию».
– Гарнизон разоружили, во дают чехословаки! – восхищенно присвистнул Зильбер. Старовольский скептически покачал головой. Мне тоже не поверилось – гарнизон в крупном городе, практически в рейхе – да случись такое, об этом бы твердили все газеты. Может, написали в предыдущих номерах, которых я не видел? И как это «разоружили» – без боя, что ли? У них, выходит, там вовсю идет восстание, и немцы толпами сдаются в плен?
– Что дальше? – спросил Некрасов.
Теперь, после покушения, протекторат Чехия и Моравия был объявлен на чрезвычайном положении. В Праге запрещено появление на улицах с 21 до 6 часов.
– Раньше, значит, было можно? – слегка удивился Шевченко. Я тоже подумал, что, похоже, оккупация бывает разной и в Чехии она чуть-чуть другая, чем у нас. И как это следует понимать – «протекторат объявлен на чрезвычайном положении»? У них там прежде нормальное было положение? Патриоты разоружают гарнизоны в городах, а дела идут обычным порядком? Или положение стало еще более чрезвычайным?
В приказе о комендантском часе указывалось, что всякий, кто появится на улице после 21 часа, будет расстреливаться на месте. Все пивные, рестораны, театры, увеселительные места закрывались. Дополнительно объявлялось, что будут расстреляны вместе со своими семьями все, кто знает о местонахождении виновников покушения и не сообщает об этом властям.
– Что-нибудь еще есть про Гейдриха? – спросил Некрасов.
– Здесь всё.
– Посмотри-ка в другом номере.
Взяв последнюю «Правду», за 29 мая, я сразу же нырнул в конец, где обнаружил «Подробности покушения на Гейдриха». Из Лондона передавали, что на него покусились в 10 часов 30 минут, на Штроссмайерском шоссе, одной из главных автомагистралей, ведущих из Праги в Берлин. Покушавшихся было двое, тридцати – тридцати пяти лет, оба ушли по шоссе, причем один бежал, а другой катил на велосипеде. На месте остался чемоданчик с наклейкой маленькой пражской гостиницы.
Состояние Гейдриха, по сообщению из Виши, было тяжелым. Накануне покушения он созвал к себе чешских министров (у них там, выходит, и министры имелись), которым заявил, что намерен реорганизовать «правительство» (так в заметке и стояло, в кавычках) и ввести военную повинность для чешской молодежи. Чешские патриоты укрылись в лесах и совершали теперь из чащ налеты на железные дороги. В ночь на 28 мая из Лондона прозвучало обращение к чешскому народу. «Сегодня исполняется семь месяцев с тех пор, как палач Гейдрих впервые прибыл в Прагу…»
– Короче, собаке собачья смерть, – резюмировал Некрасов.
– Может, еще не сдохнет. Немцы, они живучие, медицина на высоте, – пробурчал из угла Молдован.
Теперь фашисты, говорилось далее, готовились к расправе над чешским народом. По мнению женевских журналистов, приказ об обязательной регистрации по месту пребывания представлял собой не что иное, как подготовку к подобной расправе. (Интересно, подумал я, чем отличается регистрация от прописки?)
Мое раздумье прервал Некрасов.
– Что там еще в международной жизни?
Я быстро перечислил основные темы. Бои на Ливийском фронте – тщетные танковые атаки немцев. Воздушный налет на Мальту, есть жертвы. Антивоенные настроения в Италии. Сорвана демонстрация французских фашистов в городе Безье – полторы тысячи человек преградили дорогу фашистам, шедшим под антианглийскими лозунгами. Югославы в Далмации побили итальянских карателей. Болгарское правительство расправилось с болгарскими патриотами.
– Вот это прочтите, – попросил Старовольский.
В Софии заседал военный трибунал. Судили восемь солдат, обвиненных в том, что они заявляли о солидарности с русским народом. Еще пятерых будут судить за агитацию в пользу СССР, а тринадцать, как сообщают, тайно расстреляны в начале мая.
– Сволочи, – сказал Шевченко.
По совету гитлеровцев болгарское правительство запретило празднование дня Кирилла и Мефодия. Министерство просвещения рекомендовало отметить его «возможно скромнее». (Так «запретило» или «скромнее»? – снова не понял я.) Патриоты попытались организовать демонстрацию на бульваре «царя-освободителя» (Александра II? – снова не понял я. У них в Софии есть такой бульвар? Хотя чему удивляться – монархия). Конная полиция применила нагайки. (Царский режим, он и в Болгарии царский режим, без нагаек не обойдется.) В городе были расставлены полицейские посты, но всюду появлялись листовки и лозунги: «Предатели Болгарии запретили празднование общеславянского праздника Кирилла и Мефодия, долой предателей Болгарии», «День Кирилла и Мефодия – день борьбы за объединение славян», «Кирилл и Мефодий – день борьбы против фашистского рабства». Вот уж не думал, что из-за двух православных святош может быть столько шума. И что за «общеславянский праздник»? Отродясь я о нем не слышал, а тоже вроде из славян.
Новости с Дальнего Востока и Тихого океана были неутешительны. Наших союзников жали по всем направлениям. Самураи сосредоточивали на Новой Гвинее бомбардировочную авиацию и подбирались к Австралии. Англичане ушли из Бирмы в Ассам. По горной дороге, почти непроходимой от дождей. Сразу же после ухода британцев она стала совершенно непроходимой.
Я обратился к Некрасову:
– Товарищ старший политрук приказал прочесть еще о втором митинге представителей еврейского народа. И две статьи. Разрешите сначала перекусить?
Все рассмеялись.
– Давай мне газету, – сказал Зильбер. – За митинг это по моей части.
– Ты читать-то умеешь, музыкант? – съехидничал Шевченко.
– Смотря что.
Пока он читал «за митинг», я наслаждался горячей кашей.
В послании советских евреев товарищу Сталину говорилось:
«Впервые за последние два тысячелетия для сынов нашего народа открылась величественная дорога мужества и подвигов. Широким потоком устремились на эту дорогу наши братья и сыновья.
Евреи всех стран с радостью смотрят на своих советских собратьев, обладающих этим правом и честью строить свою свободную жизнь наравне со всеми народами нашей родины. Бесправие и нищета, преследования и погромы ушли в область печальных преданий».
Ну и так далее. Кончалось обращение призывом «Смерть гитлеровским мерзавцам!».
– Смерть, – согласился Некрасов. – Что там еще?
– Обращение «К евреям всего мира!», – сказал Зильбер.
– Строго говоря, это не к нам, а к загранице, – засомневался младший политрук. – Может, пропустим? Еще целых две статьи.
