Открыли один, второй. Ящики, мешки, увесистые пакеты... Сорвали крышки, распотрошили финками несколько мешков. Ба, да там же настоящее богатство! Консервы, копчености, всевозможные вина, сигареты...
Вид у моего Багаева был, как у медведя, попавшего на пасеку. Рассматривая пеструю наклейку на бутылке, он даже прикрыл один глаз. Потом толкнул связиста ефрейтора Литвина.
— Радируй, Афанасьевич, в ставку Гитлера: «Новогодние подарки получены по назначению. Премного
благодарен. Разведчик Багаев».
Мосластый Алешин уже сгибался под тяжестью ящика, тащил его к бронетранспортерам. Багаев также подхватил два увесистых мешка, последовал за товарищем...
Так была перерезана дорога Будапешт — Бичке на промежуточной станции Херцегхалом.
А фронт катился все дальше и дальше к западу от Будапешта. Прочная петля с каждым днем затягивала горловину мешка, в котором оказалась вражеская группировка. Наши радиоперехватчики слышали в эфире одну и ту же фразу: «Русские танки движутся на север».
Корпус взял направление на север. И сразу же гитлеровское командование бросило туда все силы. В спешном порядке стягивались недобитые части с прорванной линии «Маргарита», подходили свежие резервы — эсэсовские полки. Противник пошел даже на то, чтобы ослабить заслоны Будапешта с запада. Этим ослаблением и воспользовалось наше командование.
Маневренные группы гитлеровцев, состоящие из десятков тяжелых танков, штурмовых орудий, бронетранспортеров с автоматчиками, стерегли нас у развилок дорог, в узких проходах, в густых зарослях кустарников. Возникла угроза, что темп наступления снизится, и перед корпусом была поставлена новая задача: оставить заслон на северных участках, основным же силам повернуть на восток, к Будапешту.
В те дни ударили довольно крепкие морозы. «Тридцатьчетверки», самоходки, автомобили с мотострелками шли прямо по затвердевшей целине через холмы, овраги и виноградники, минуя дороги, надежно, по мнению гитлеровцев, прикрытые противотанковой артиллерией.
Сигналы, принятые радистами в начале прорыва, превратились в символы этой стремительной операции: ветер породил бурю, а буря — огненный смерч.
Но в районе Пати бригада натолкнулась на упорное сопротивление подразделений 271-й пехотной дивизии с танками. Фланговым ударом с севера мы опрокинули гитлеровцев, при этом уничтожили до двух батальонов пехоты и пятнадцать танков.
Теперь открылась дорога к Буде.
Здешние горожане и немцы из столичного гарнизона еще считали, что находятся в тылу, и традиционно отмечали сочельник — канун рождества. В освещенных домах на столах стояли украшенные елочки, дорогие приборы, бокалы пенились бадаченскими и токайскими винами, гремела музыка. В мелодичные венгерские мелодии бесцеремонно врывалось контральто Цары Леандр — любимицы берлинцев. Офицеры пьянствовали, провозглашая здравицу фюреру — спасителю Будапешта, кричали «зиг хайль!», пели «Хорста Весселя» и «Стражу на Рейне», а в это время разведчики капитана Иголкина остановили свои мотоциклы у окраинных домов Буды.
С Иголкиным я подружился еще в батальоне Субботина, где он командовал 1-й ротой. Комбат полюбил этого офицера за находчивость, смекалку, умение оставаться хладнокровным в самой запутанной ситуации. Но по-особому уважали его все без исключения за беспредельную отвагу.
Перед выходом на задание мы с Иголкиным обменялись сувенирами: я отдал ему трофейный портсигар с какими-то замысловатыми вензелями, он мне — часы.
...До крайнего красного кирпича дома за высоким, обвитым плющом, забором рукой подать, Но преодолеть это расстояние оказалось делом непростым: маячили парные патрули, во дворах колготились пушкари, кое-где рычали танковые двигатели.
Патрули расхаживали спокойным, размеренным шагом, не подозревая, что у них под носом русские разведчики. Грех не воспользоваться такой беспечностью.
Капитан Иголкин вскинул руку, крикнул:
— Кто хочет первым войти в Будапешт — за мной!
Взревели моторы, и разведгруппа на предельной скорости понеслась вперед. Патрули на въезде в город поначалу и не сообразили, кто и с какой целью промчался по окраинной улице,— дали для острастки несколько очередей и на этом успокоились.
Надо спешить — тень пересекла полуденную черту. Главное — добраться до Дуная, к горе Геллерт.
Больших магистральных дорог пришлось избегать по вполне понятной причине. Четко ориентируясь, в хитросплетении узких, извилистых улиц, Иголкин уверенно вел разведчиков все дальше и дальше — перед этим он не один час провел над картой, досконально изучил маршрут движения на макете, дотошно потрошил пленных, интересуясь всем, что касалось Буды.
Все же успели засветло добраться до горы Геллерт. Заняли удобное для наблюдения место.
Сверху все — как на ладони. Взметнулись ввысь по склонам и холмам башни и шпили соборов, замков, дворцов. Они словно вырезаны из темной кости. Здания — старинной постройки, солидные, обнесены каменными стенами. Их обрамляли скверы, сады и парки. Отполированный булыжник мостовых.
По мере наблюдения карта заполнялась условными знаками: огневые позиции артиллерийских установок и минометов, штабеля зарядных ящиков, полевые орудия, зенитки, звукоулавливатели... Вся гора Геллерт была опоясана железобетонными дотами и бронеколпаками...
Пора было возвращаться назад, но в это время сержант Анатолий Самойленко доложил:
— Из Пешта к мосту Маргит направляется колонна.
Пришлось задержаться для уточнения ее состава.
А она оказалась довольно внушительной — танки, штурмовые орудия, бронетранспортеры с мотопехотой... Нужно немедленно доложить в штаб корпуса. Капитан Иголкин приказал ефрейтору Кузьме Федорову развернуть рацию, но та, как назло, молчала. Времени для поиска неполадки не оставалось — колонна уже переправлялась через Дунай.
Возвращаться прежним маршрутом было опасно: гитлеровцы наверняка создадут заслон, в крайнем случае вышлют группу захвата, чтобы не выпустить разведчиков из города. Словом, надеяться на то, что удастся избежать стычки, не приходилось.
— Гранаты, оружие — к бою! — подал команду капитан Иголкин.— Вперед!
Как только мотоциклисты миновали один квартал, другой, им навстречу выкатила бронемашина, за ней грузовик с солдатами. Сомнений быть не могло: гитлеровцы колесили по городу в поисках разведчиков.
Находясь на головном мотоцикле, капитан Иголкин выскочил из коляски, выдернул чеку «лимонки», размахнувшись, швырнул ее в сторону броневика. Граната брызнула осколками по мостовой. За ней громыхнули другие. Бронемашину бросило в сторону. Немцы горохом посыпали из автомобиля, падали, скошенные точными очередями пулеметов и автоматов...
Быстрое, внезапное нападение на преследователей позволило выиграть несколько драгоценных минут. Мотоциклы свернули с улицы в глухой переулок, потом еще в один, стремительно помчались по брусчатке. Благополучно вырвались из города и соединились с передовыми отрядами нашей бригады.
В этот день вместо ожидаемой рождественской телеграммы с поздравлениями от Гитлера командующий будапештской группировкой генерал-лейтенант войск СС Пфеффер-Вильденбрух получил экстренную депешу о том, что русские танки ворвались в Буду. А с севера поступил другой «рождественский подарок» — русские заняли Эстергом. Это означало, что кольцо вокруг Будапешта замкнулось. Мощная, почти двухсоттысячная группировка гитлеровцев оказалась в глубоком «котле». В западне очутились 13-я танковая дивизия и моторизованная дивизия СС «Фельдхернхалле», которые не раз громили гвардейцы корпуса, две кавалерийские и одна пехотная дивизии гитлеровцев, одна танковая п три пехотные дивизии венгров и множество других частей, бригада штурмовых орудий, полки и батальоны — полицейские, охранные, запасные...
На окраине Буды мы захватили молодого лейтенанта из 1-го охранного полка по фамилии Швальбе. Высокий, голенастый, как молодой кочет, в кожаной куртке, на шее — шарф грубой вязки. Оправившись от первого испуга, поняв по нашим действиям, что его не расстреляют, лейтенант преобразился, стал нагловато-надменным. Рассуждал так: лично ему не повезло, угодил в плен, но в масштабе происходящих событий это ничего не меняет, фюрер сдержит свое слово и выбросит красных из Венгрии, Будапешт станет для русских тем, чем был для немцев Сталинград.
— У этой миролюбивой птички ядовитые когти,— повернулся ко мне наш переводчик Алексей.
Я не понял смысла сказанного. Алексей пояснил: Швальбе по-русски означает «ласточка».
— А что станет с Будапештом, его жителями, если бессмысленное сопротивление будет продолжаться? — спросил я у лейтенанта.
— Наше командование не интересуется судьбами будапештцев и венгров вообще. Все они негодяи и трусы. В то время, как горит их дом, решается судьба нации, они позорно бегут с фронта, сдаются в плен батальонами...
