— Слышишь, благовест! Прогневили вы, комсомолы, господа бога, погибели на вас нет!
Не слушая старушечьего причитания, Анна пошла дальше. С кем-то надо поговорить о колокольном звоне. Ближе всего с Котельниковым. Но в их доме Анна не бывает. Хозяин называет ее вертихвосткой и всем говорит, что «учителка затянула моего парня в этот чертов комсомол». До председателя ревкома далеко. Придется заглянуть к Капустину…
Партизан стоял в ограде и крепкими словами отбивался от жены, которая тянула его за рукав шинели.
— Ну и пускай звонят, тебе-то какое дело?! Свернешь там себе башку непутевую!
Анна пришла кстати.
— Вот мы с интеллигенцией и полезем на колокольню! — обрадовался Капустин. — Надо полагать, новый филин туда залетел!
Жена махнула на него рукой. Раздалось еще несколько ударов самого большого, зычного колокола. Улица быстро опустела. Люди поспешно закрывали ставни и калитки, скрывались в избах.
К удивлению Капустина, ворота церковной ограды не были закрыты. Двери храма стояли распахнутыми. Партизан остановился на крыльце, рассчитывая задержать всякого, кто спустится с колокольни. Учительница обежала вокруг церкви. Однако было уже поздно, Анна увидела мелькавшую между тополями фигуру, крикнула, но неизвестный ловко перемахнул через ограду.
— Улетел филин, — сказала она, вернувшись к Капустину.
Узкие двери церковной сторожки оказались подпертыми длинным поленом. Когда вошли в сторожку, с трехногой скамейки поднялся дед Ефим в дырявом полушубке. Капустин замахнулся на него прикладом.
— Опять контру разводишь? Кто звонил?
Старик перекрестился.
— Убей бог, не могу сказать. Пришел такой же, как ты, с черной бородкой, тычет мне в морду револьвером, вырвал из рук ключ, сказал: «Помалкивай, старый хрен», — и пошел звонить. Я как в тюрьме сидел…
— А кто приходил-то?
— Не наш, не осиновский!
Капустин погрозил сторожу кулаком.
— В другой раз, ежели подопрут тебе дверь, ломай окно и беги к местной власти.
Сторож посмотрел на здоровенный капустинский кулак и отвернулся, смахнул слезу.
— Тут не знаешь, кого и слушать… Кто пришел с оружием — тот и власть!..
* * *
Колокольный звон был лишь сигналом к ночным событиям…
Председатель ревкома проснулся от грохота в дверь. Не зажигая лампы, босиком, в одном белье выскочил в сени.
— Кто тут?
— Пакет ревкому со станции!
— Кто привез?
Вместо ответа в дверь грянул выстрел. Пуля обожгла плечо. Предревкома бросился обратно в избу. В переднем углу нащупал винтовку. На кровати взревела, закричала жена. В эту минуту чем-то тяжелым, должно быть прикладом, ударили в одно окно, потом в другое. Загремели болты, закрепленные в косяках железными чекушками. Удары повторились. Зазвенели разбитые стекла одинарных рам, в избу ворвались струи холодного воздуха. Председатель нащупал на полу кольцо, открыл крышку подполья, с руганью стащил с кровати охающую жену, силой заставил ее спуститься вниз. Сам кинулся за печку. Ставни трещали от ударов. Председатель по очереди выстрелил в оба окна. Где-то на улице, справа от избы, тоже щелкнули два выстрела. На миг стало тихо. Потом выстрел слева. Кто-то со стоном свалился у окна, выходившего во двор. Стукнула калитка, послышался топот ног. И опять тишина. Предревкома, пригнувшись, подошел к двери, приоткрыл ее. Со двора донесся легкий стон. «Выходить нельзя», — решил председатель и только тут спохватился, что до сих пор не одет. Около кровати нащупал валенки, сунул в них босые ноги. Стал шарить на стене, нашел полушубок. Надевая его, почувствовал острую боль в плече. В сенях снова раздался стук.
— Герасим, ты живой? Открывай!
Голос Капустина. Председатель отодвинул деревянный засов. С партизаном вошел Андрей Котельников. Андрей зашуршал спичками, зажег на столе жестяную лампу. Стекла не было, его осколки рассыпались по клеенке. Фитиль задымился, язычок огонька задергался. Открыли подполье, помогли выбраться продрогшей до костей женщине, она с плачем упала на постель.
Все вытащили кисеты. Председатель не мог свернуть цигарки. Пальцы левой руки были мокрые, липкие. Скинул полушубок. Весь рукав рубашки в крови. Перетянули плечо полотенцем.
— Царапнуло немного! — поморщился от боли председатель.
— Лишь бы кость уцелела, — сказал Капустин. — А по тому, который у окна лежит, поминки справим. Ловко ты его шлепнул, Герасим!
— Я в это окно не стрелял! — признался председатель.
— А кто же его успокоил?
— Домовой! — засмеялся Андрей.
Герасим принялся затыкать разбитые окна подушками и тряпками.
Капустин и Андрей Котельников пошли к учительнице. Во дворе осмотрели убитого. Пуля попала ему в затылок. Повернули на спину. Обросшее рыжеватой щетиной лицо. Одет в старую бурятскую шубу, давно вылинявшая синяя далемба висит клочьями. На голове облезлая шапка, на ногах меховые, еще добротные унты. В руке зажат карабин. Капустин взял его.
— А бандюга не здешний! Собаке — собачья смерть.
Партизан сплюнул…
Учительницу застали одетой, она собиралась к председателю ревкома. Капустин сказал, что там теперь все в порядке, если не считать раненого плеча, разбитых окон и напуганной до смерти женщины. Андрей осторожно спросил Анну Васильевну:
— Вы тут, наверное, тоже перетрусили? Изба Герасима через огород стоит, рядом.
Учительница улыбнулась, передернула затвор винтовки, на пол упала пустая гильза.
А было так… Услышав первый выстрел, Анна Васильевна надела валенки, курмушку и с винтовкой вышла в сени. В маленькое незастекленное окошечко увидела двух неизвестных, ломившихся в избушку Герасима. Просунула винтовку в оконце, прицелилась, и один упал, а другой убежал по огородам…
Капустин от удивления развел руками.
— Значит, это ты, Аннушка, уложила бандита?!
Анна натягивала на руки варежки.
— Не знаю, может, и вы, когда бежали по улице и бахали в белый свет как в копеечку!
— Молодчага! — Капустин на радостях обнял и расцеловал смущенную Анну.
Договорились, как быть дальше… Все комсомольцы собираются во двор председателя и прячутся там. Бандиты, делая налет, наверное, рассчитывали захватить полученное председателем оружие. Эту попытку они могут повторить. Андрею дали особое задание: в тайне от отца оседлать коня и скакать на разъезд, по фонопору сообщить станции, что случилось в Осиновке…
* * *
Костя и Васюрка спустились с Крестовой горы к станции. Знова велел узнать, не поступили ли вагоны с дровами, завтра намечался воскресник. Около спаленного партизанами японского склада остановились. Предутренний туман застилал дорогу. Впереди слышались чьи-то шаги. А вот и проступила смутная фигура. Человек тихонько напевал:
Белой акации гроздья душистые…
Чоновцы вскинули винтовки.
— Стой! Кто идет! — крикнул Васюрка.
— Я приезжий! Кооператор!
— Никаких чтоб кооператоров! — Это уж Васюрка явно подражал Мокину.
— У меня документы! — голос был твердый, уверенный.
Костя медленно приказал:
— Повернитесь спиной, идите обратно! На станции проверим!
Шли мелкими шагами. Спина кооператора чувствовала комсомольские штыки. У первого фонаря проверили удостоверение. Кооператор стиснул зубы, даже при свете фонаря было заметно подергивание его правой щеки. Костя возвратил бумажку.
— Ходить вам лучше днем!
Кооператор усмехнулся.
— Я вас, кажется, понял!
Он пошел от станции в гору.
Белой акации гроздья душистые…
Костя долго смотрел в ту сторону, прислушивался к романсу.
— Васюрка, где я его видел?
— Ты разве тоже из общества потребителей?
— Нет, правда, где я его видел?..
Глава тринадцатая
На кого быть похожим?
Крепко спал Костя после ночного дежурства. Тимофею Ефимовичу не хотелось будить сына — в школу ему не идти. Но на воскресник он явиться обязан. Костя вздрогнул от прикосновения отцовской руки, открыл глаза, сладко зевнул.
Когда умылся, долго не мог причесать торчавший вихор. Как в детстве, поплевал на ладошку и пригладил непокорные волосы. Глянул в зеркало. Белый пушок на губе становился все гуще. «Усы», — Костя тихо засмеялся. Посмотрел на отцовский футляр с бритвой. «Как-нибудь попробую… Васюрка уже ходил в китайскую парикмахерскую…»
— Что во сне видел? — полюбопытствовал за чаем Тимофей Ефимович.
— Все кого-то догонял! — признался Костя.
Отец улыбнулся.
— Ты что-то бормотал про белую акацию. Ни дать, ни взять штабс-капитан Орлов!
— Какой штабс-капитан? — Костя чуть не подавился откушенным хлебом…
— А помнишь, каппелевцы отступали… У нас два офицера останавливались, ели, самогон пили. Один такой…
— Папа! — Костя вскочил с табурета, опрокинул стакан. — Это он! Я его сегодня рано утром видел!
