Рассерженный генерал вышел на дорогу, по-кавалерийски врастяжку начальственно гаркнул:
— Эт-та што здесь происходит?! Кто командир?
Подействовало — сразу отпрянули от самолета, подтянулись, выжидательно примолкли. Зато белоголовый в мятых лейтенантских погонах так и не сошел с крыла. Более того, пренебрежительно подбоченился.
«Ну я тебе сейчас покажу, сукин сын!» — сдерживая гнев, генерал вразвалку направился к самолету. Однако, «амазонка» опередила его, разъяренной кошкой метнулась вперед и за ногу сдернула нахала с трапа крыла.
А потом генерал в недоумении остановился: «амазонка»-летчица и пехотный лейтенант жали друг другу руки, хлопали по плечу, даже принялись обниматься.
— Здорово, черемшанский ковбой!
— Здорово, кержачка!
«Черти полосатые, — благодушно подумал генерал. — Видать, земляки повстречались. Оба настырные: друг друга стоят».
Оказалось, это был разведдозор механизированной бригады под командованием лейтенанта Полторанина (он, «белоголовый», и срезал «фоккера» пулеметной очередью). Конечно, за сбитый самолет его полагалось представить к награде, и генерал твердо обещал это.
Как водится, перекурили. Генералу протянули сразу несколько кисетов, на выбор — с бийской, моршанской и еще какой-то «дальнобойной» махоркой.
— Много вас тут, сибиряков, сейчас, — сказал генерал. — Это хорошо. Скоро в бою покажете свой сибирский норов.
— А там, под Белгородом, уже воюют наши. — Лейтенант приладил пилотку на вихрастую макушку. — Родимцевская сталинградская в обороне стоит, в ней полно сибиряков. Я месяц назад тут на перегоне ихние эшелоны видел.
— И тоже земляков повстречал?
— Полсела, товарищ генерал! И командир роты капитан Вахромеев во главе — тоже наш черемшанец. Его вот товарищ старшина Просекова знает лично.
Генерал с усмешкой досмотрел на своего «шеф-пилота»: уж больно много земляков «лично знакомых» оказывается у синеглазой «амазонки». И поразился внезапной бледности в ее лице, странному, какому-то очень глубинному и печальному отсвету во взгляде. Услышанную фамилию капитана она переспросила — осторожно, с опаской и надеждой, будто очень боялась ошибиться…
Уже перед взлетом, словно бы для проверки переговорного аппарата, генерал деликатно поинтересовался:
— А этот Вахромеев кем тебе доводится, дочка? Не муж ли?
Она ответила не сразу. Прогазовала мотор, поглядывая на солдат, придерживающих крылья:
— Не муж, а как бы вам сказать… Больше чем муж, понимаете?
— Не понимаю, — рассмеялся генерал, — У меня такие дела очень давно были. Забыл!
На обратном пути генерал все время думал о предстоящих боях, о том времени, когда, смяв врага, его танковые колонны в грохоте и пламени вырвутся в глубокий тыл на бескрайние украинские равнины. Он любил загадывать наперед.
К тому времени он должен будет располагать еще более глубокой разведкой: дерзкой, смелой, инициативной.
Этот вихрастый лейтенант-сибиряк вполне может возглавить одну из таких рейдовых разведгрупп. Уже сейчас его следует взять на заметку.
А посылать его будет трудно… Он чем-то неуловимо и точно напоминал сына, несмотря на разницу в возрасте. Может быть, вихром-метелкой на макушке или нарочито дерзким прищуром, за которым прячется обыкновенная мальчишеская робость…
На аэродроме генерала ожидал встревоженный начальник разведки Беломесяц. Сразу же доложил: оказывается в течение ночи Манштейн перенацелил свой танковый таран. Не добившись успеха вдоль Симферопольского шоссе, где насмерть стояли танкисты-катуковцы и гвардейцы генерала Чистякова, он повернул танковые дивизии «Адольф Гитлер», «Рейх» и, собственно, весь эсэсовский танковый корпус — на Прохоровку.
Это говорило о многом. Генерал поежился, вспомнив недавнюю лобовую атаку тупорылого «фоккера».
Ну что ж, очевидно, предстоит встречный бой. Схватка по принципу: «лоб в лоб».
Сразу возникла звенящая тишина…
Мир съежился, сжался в комок, сбежался в одну точку, на которую, лениво сваливаясь на крыло, тройками, поочередно пикировали «юнкерсы».
Вахромеев навзничь лежал на дне окопа и смотрел на падающие бомбы: отделившись точками от грязного самолетного брюха, они стремительно крупнели, вытягивались в длину, все больше напоминая очертаниями зловещие капли.
Земля грубо и больно подбросила его, кусок глины с бруствера ударил в каску, рассыпался — небо заволокло пылью…
И странно — именно в этот миг он увидел Ефросинью. Увидел ее склоненное лицо, распахнутые, вопрошающие глаза. С ним это случалось не раз: в самые трудные минуты, на зыбкой грани бытия и смерти, из всего прошлого, пережитого он успевал увидеть только ее. И каждый раз понимал: значит, ему опять удалось перешагнуть смерть.
Он перевел дыхание — пронесло… Теперь будет легче: при бомбежке самые страшные — первые бомбы.
Оцепенение ушло, возвращались звуки. Тявкали на косогоре зенитки. Воздух корежился, ввинчивался в уши: включив сирены, падало очередное звено пикировщиков.
Бомбовые серии стали уходить вниз по склону на «нейтралку». Вахромеев еще по Сталинграду знал, как стелется немецкий «бомбовый ковер»: сначала по траншеям, потом по заграждениям, по минному полю и — жди танки.
Слева, километрах в трех, над осиновой рощицей повисла еще одна девятка «юнкерсов», они остервенело бомбили вчерашние позиции гаубичного дивизиона. Бомбили по пустому месту: «пушкари» сменили позиции накануне в половине десятого, уже в сумерках, когда вахромеевская рота «садилась» в эти искромсанные траншеи, где почти ничего не осталось от обороняющегося батальона.
Вахромеевцы опять «затыкали дыру». Роту автоматчиков Вахромеева еще со Сталинграда называли «ночниками» — они ходили в бой обычно ночью с десантными кинжалами за пазухой, и, если надо было взять дом, они его брали, врукопашную очищая этажи.
Полковник, командир дивизии, берег вахромеевцев, любовно называя их «карманной ротой», и бросал в бой только в крайнем случае, в положении полной безысходности, когда под командирской рукой уже ничего не было и приходилось «выворачивать карманы».
Тогда на обледенелых волжских откосах их высадилось ровно сто — полнокровная кержацкая сотня. А через месяц осталось сорок два. Вахромеев хорошо помнил горькую новогоднюю шутку: «сорок два встречают сорок третий».
Здесь, под Прохоровной, сибиряков в «карманной роте» и вовсе почти не осталось, а черемшанцев — только шестеро.
Немного стихло. Из блиндажа смененного вчера комбата крикнул телефонист:
— Товарищ капитан! Вас Первый требует!
«Не шестеро, а семеро», — подумал Вахромеев, имея в виду телефониста Аркашку Денисова, тоже черемшанца, старшего сына парторга Денисова. Правда, он из взвода связи, но в данный момент находится на позициях роты. Стало быть, входит в боевой счет.
Вчера в потемках Вахромеев сначала не узнал его, виделись они до этого редко. Сильно изменился Аркашка: вытянулся, похудел, носатый, в отца, сделался. И по-отцовски кашлял, кхекал: где-тo умудрился простуду схватить в этакую теплынь.
Вахромеев ему отлил из фляги полкружки спирта для растирания на ночь, ну и для внутреннего сугреву. Впрочем, это не помогло: парень и сегодня покашливал, прикрыв телефонную трубку.
— На солнце прогреться надо, — ворчливо сказал Вахромеев. — А то сидишь тут в сырости, как крот.
Он сам не мог терпеть блиндажной затхлости. Какой прок? Ежели долбанет та же авиабомба, так никакие блиндажные накаты не спасут. Окоп или щель куда надежнее.
Полковник интересовался насчет потерь от налета «юнкерсов».
— Да вроде нет, — сказал Вахромеев и вопросительно обернулся к телефонисту: из взводов о потерях не звонили, не сообщали? — Потерь нет, товарищ полковник!
— Ну и хорошо. Тогда держись, Фомич, сейчас попрут — я вон вижу, уже на исходные вытягиваются. Опять по вашему клину ударят.
— Мне бы огоньку для поддержки, — сказал Вахромеев, поглядывая на дверной проем: там появился Егор Савушкин, красноречиво вертел кулаком, дескать, танки пошли, кончай тары-бары. — Я к тому, что пушкари-то снялись вчера. А у меня одни сорокапятки. Плюют, а не стреляют.
— Будет поддержка. Стой, как под Яковлевкой. Помнишь?
— Да уж помню.
Пока шли траншеей, Савушкин грыз сухарь, докладывал. Вахромеев еще до налета посылал его к бронебойщикам выяснить, почему пропала связь, да заодно велеть им растянуть фланги: какого черта они с десятью «оглоблями» — ружьями ПТР — вперлись в один окоп? Вахромеев увидел это утром, когда рассвело.
Покатая спина Савушкина взмокла, пошла черными полосами: отчего бы это? Бегать он никогда не бегает, его и под пулями не заставишь.
Оказывается, он приволок в окоп целый ящик ручных гранат — у бронебойщиков одолжился — и моток алюминиевой проволоки: связывать гранатные связки.
