— Я тебя здесь подожду! Слышишь?
Крикнула, конечно, впустую— Ася даже не оглянулась. И все же Валя залюбовалась сестренкой. Тоненькая, легкая, в простеньком, но очень нарядном платьице, Ася быстро пересекала пыльную улицу. Каблучки ее щелкали задорно. Пережидая грузовик с солдатами, Ася остановилась на обочине. Солдаты в кузове что-то орали ей и размахивали пилотками. Один из них делал ей приглашающие жесты. Капризный носик Аси морщился от пыли, поднятой машиной, и от вида грязной немецкой солдатни. Перебежав мостовую, Ася стала подниматься на крылечко комендатуры. Какой-то военный, стоявший у перил, проводил ее внимательным взглядом. В высоких дверях Ася столкнулась с выходившим офицером. Отскочив, офицер уступил ей дорогу и придержал дверь.
Ждать, однако, пришлось долго. От напряжения у Вали даже заболели глаза. Она уже собиралась, отбросив всякую осторожность, отправиться на поиски, как в дверях появилась Ася.
— Ты где пропала? — набросилась на нее Валя. — Ведь бог знает что можно подумать!
— Я же не в гостях была! — возразила Ася, пожимая плечами. — Да такие дела и не делаются в минуту.
Держалась она спокойно, и у Вали отлегло от сердца: ничего страшного не произошло.
— Рассказывай, — потребовала Валя, когда они направились домой.
Немцы не произвели на Асю впечатления зверей. В приемной она объяснила, что пришла наниматься на работу по объявлению. Ее тотчас проводили в кабинет к коменданту. Офицер встретил ее не то что бы учтиво, но во всяком случае предложил сесть и принялся расспрашивать. Интересовался, замужем ли она, если да, то где сейчас находится муж, состояла ли в партии, в комсомоле, где живет, где родственники.
— Ничего не писала? — спросила Валя.
— Зачем? Этого у них не нужно.
— Ну и?.. Что дальше? Примут тебя?
— Велел прийти завтра к обеду.
— Как ты думаешь, — спросила Валя после долгого молчания, — возьмут тебя на работу?
— Посмотрим, — недовольно отмахнулась Ася. Назавтра в назначенный час она снова отправилась в комендатуру. На этот раз комендант разговаривал с ней наедине. Стоя за столом, высокий, сухопарый, застегнутый на все пуговицы, он проговорил отрывистым голосом, неимоверно коверкая слова:
— Фрейлен принят. Завтра работа. Германский армий любит чисто. Надо чисто кругом.
— Спасибо, — поклонилась Ася и под его сердитым взглядом попятилась к двери.
Комендант, как столб, стоял за своим небольшим столом и не садился до тех пор, пока за девушкой не закрылась дверь.
С некоторых пор городские учреждения начали широкую кампанию по вербовке молодежи Велиславля на работу в Германию. Валя, внимательно изучавшая многочисленные приказы и постановления, наклеенные на стенах домов и уцелевших заборах, удивлялась тому, какой безмятежно счастливой рисовалась будущая жизнь всякого, кто пожелает отдать свои силы третьему рейху.
В том ненадежном, но мало-помалу складывающемся быте оккупированного города заигрывания немецкой администрации с мирным населением могли убедить кое-какие недалекие и доверчивые умы, будто гитлеровская армия действительно пришла, чтобы установить на русской земле новый, истинно немецкий, но очень демократичный порядок. Исчезли приказы военного коменданта, развешанные в первые дни по всему городу. И хоть страшная виселица на городской площади редко пустовала, все же обыватель, сидевший взаперти, начал понемногу высовывать голову и смелеть. Из каких-то тайных, темных нор вылез вездесущий частник, засуетился, забегал, создавая иллюзию расцветающей торговли. Виселица виселицей, а торговля торговлей. Жизнь не прекращается, и людям надо жить. Оживление царило на барахолке, однако тот же обыватель с грустью убеждался, что оккупационные немецкие марки не стоят ничего — барахолка признавала лишь товарные ценности. Там шел обмен. И вот, пока было что менять, обыватель шел и не особенно задумывался. Но постепенно все мало-мальски ценное разошлось по рукам, нашло себе новых, цепких и прижимистых хозяев, и в поисках пропитания обыватель обратил свой доверчивый взор на красноречивые плакаты, зазывающие его в далекую, страшноватую, но, как его уверяли, гостеприимную Германию.
Валя постояла перед плакатом, изображавшим германскую идиллию: на фоне готических шпилей мордастый парень в косоворотке играет на балалайке. Надпись убеждала: «Приехавшие в Германию будут обеспечены всеми благами хорошей жизни». Рядом висел еще один плакат с одутловатой физиономией Гитлера и надписью: «Фюрер вас любит».
В агитации особенно усердствовала газетенка «Родное слово», выходившая с разрешения оккупационных властей на русском языке.
Вот как описывал корреспондент этого листка отъезд первых добровольцев в Германию:
«Сегодня городской вокзал многолюден как никогда. После освобождения города от большевиков на вокзале еще не было такого большого количества гражданского населения. Более 300 человек отправляются сегодня в Германию. Привет великой Германии! Она предоставляет русскому народу работу. Русский народ, в свою очередь, показывает дружеское отношение к германскому народу. Нет сомнения, что все едущие будут добросовестно работать на порученных им участках. Будем делать все, что надо, не отказываясь ни от какой работы. Нам было сказано, что абсолютное большинство будет использовано на сельскохозяйственных работах, и от этого количество желающих ехать не уменьшилось. Кроме уже отъезжающих, в городскую управу приходят новые желающие ехать.
Большинство отъезжающих — молодежь, некоторые отправляются со всей семьей. Вот гр. Б. Он едет со своей семьей из пяти человек. Он несколько лет жил в Германии, жена его сама родом из Германии. Крепкий и бодрый, он не менее других доволен.
Его не пугает, что он едет далеко. Он знает, что там труд хорошо оплачивается, что Германия — страна культурная и справедливая.
Ровно в 13 часов началась посадка, и уже стоит паровоз для отправки.
Провожающие выходят из вагонов и приветственно машут руками.
В вагонах раздаются звуки гармошки, и несколько человек затягивают русскую песню. Скоро будем вспоминать, как о далеком прошлом, о большевистском иге.
А. Незаметный»
Об этом Незаметном, корреспонденте «Родного слова», рассказывала как-то Ася. До войны он был учеником дамского парикмахера. Учился он старательно, но безуспешно — провалился на первой же самостоятельной работе. Оккупация открыла перед ним возможность выдвинуться. Те, кто не брезговал грязной работой, подались в полицию и жандармерию. Незаметному же хотелось заниматься делом «чистым и деликатным»— он и до войны, терзаясь от неудач, считал себя непризнанным художником, человеком тонкого, изысканного вкуса. Служба в редакции, как показалось Незаметному, отвечала его наклонностям. В «Родном слове» неудачливый парикмахер быстро выдвинулся в репортеры. Писал он бойко, брался за любую тему. Все материалы газетенки предварительно просматривались в немецкой управе, и толстый карандаш солдатского цензора безжалостно проходил по шкодливым строчкам А. Незаметного, окончательно «шлифуя» их в духе требований насущного дня. Иногда казалось, что и сам А. Незаметный начинает думать как бы в переводе с немецкого, тогда писания его напоминали визгливый свист солдатской дудки.
В следующем номере «Родного слова» было опубликовано письмо из Германии, в котором некая Тамара писала о «райской» жизни, о том, как ее встретили и устроили в одной немецкой семье.
Валя читала и покачивала головой. Все, что обещалось добровольцам, было слишком хорошо, чтобы оказаться правдой. Она не сомневалась в обмане и жалела тех, кто по глупости «клюнул» на фашистскую агитацию. Она была довольна, что Ася теперь пристроена хоть уборщицей, а значит, в какой-то степени застрахована от мобилизации на принудительные работы. Пора было подумать и о себе.
На маслозавод Валя пришла в конце дня. Она увидела у дверей конторы длинную очередь женщин, пришедших по объявлению. Но оказалось, что устроиться на работу не так-то просто. Сегодня женщины напрасно простояли целый день. Теперь, видимо, не примут никого, потому что уже вечер, а немцы строго соблюдают распорядок рабочего дня.
Тем не менее Валя смешалась с толпой и стала ждать. На что она надеялась? Понятно было, что даже половине ожидающих едва ли удастся получить хоть какую-нибудь работу. А ведь на руках у этих женщин ребятишки, старые беспомощные люди. И они пришли сюда в надежде спасти их от голодной смерти.
Дожидаясь, когда откроется дверь конторы и кто-нибудь появится, Валя думала, что ее устройство на работу вызвано не только необходимостью как-то существовать, — этого в первую очередь требует задание, о котором говорил ей военный с двумя шпалами в петлицах. А раз так, она не имеет права отступать.
