— Товарищи крестьяне! — раздался звучный и полный голос. — В моих руках шестеро тех безумных, которые думают, что кровью и железом можно вернуть трудовое крестьянство в волю и власть помещиков! Я отдаю их на ваш суд. Чего вы хотите для них?
— Вбить!.. Вбить, як собак!.. Заховать у землю живьем!.. Спалить на огне! — раздались возбужденные яростные голоса и слились, наконец, в один общий крик:
— Спалить живьем! Нехай покорчатся!
Лицо всадника нахмурилось и дрогнуло. Он опять призывающе вскинул руку.
— Товарищи, — сказал он, — ваш приговор ясен — смерть! Я приведу его в исполнение. Но сжечь людей живьем недостойно освобожденного и борющегося за свою свободу народа. Это пристойно озверевшим помещикам, которые потеряли голову от злобы, что ушла их власть и сила. Мы не мучаем и не пытаем. Закон смерти суров и неотвратим, но смерть не может сопровождаться лишними муками. Убивайте врагов, но не мучьте! Покажем, что мы лучше их.
Крестьяне стояли с потупленными головами.
— Здесь? — спросил один из спутников всадника.
— Нет! Здесь они расстреливали наших братьев. Пусть их черная кровь не мешается с чистой кровью. Там, на улице.
Шестерых повели. Через минуту в уличке раскатился залп. Все на площади замерли. Старая крестьянка подошла к всаднику на сером коне и припала головой к его стремени.
— Як звать тебя, сынку, щоб знать, за кого бога молить?
Всадник тихо ответил:
— Бога молить не нужно, бабка. Пустое дело. А зовут меня Иван Твердовский.
Глава двадцатая
НЕЖДАННАЯ ВСТРЕЧА
Вечером в церковном доме над картой района склонились три головы, освещенные трепещущим огнем свечи.
Палец Твердовского провел линию посреди путаных и мелких значков карты.
— Из Шепетовки они пойдут именно этой дорогой на Переяславовку. Зачем им на Пятихатки трепаться. Деревушка бедная, там и поживиться нечем. Так вот, смотрите! На девятой версте дорога идет овражком, между рощицами. Сюда и отправитесь! Займите позицию и ждите меня! Я к утру буду.
Володя поднял голову от карты.
— Бросил бы ты, Иван, это дело. Не ровен час нарвешься. И так раскатаем их за милую душу.
— Не лезь не в свое дело! — оборвал Твердовский. — Делай, что тебе приказывают!
К полуночи три сотни Твердовского выступили из села по дороге на Переяславовку. Вели их Володя и второй новый помощник Кособочко. Старый друг Иванишин геройски умер в октябре в Петербурге, при штурме Зимнего.
Колонна медленно тянулась по снежной дороге. Впереди молча ехали Володя и Кособочко. Володя курил козью ножку. Морозный ветер рвал и разбрасывал в белесой мгле золотистые искры махорки.
— Не нравится мне его затея, — сказал он Кособочко, — не нравится. Лезет сам на рожон. А у меня с утра сегодня какое-то беспокойство. Сердце не на месте.
Кособочко хмыкнул в свои висячие китайские усы.
— Отто! Чи ты баба? Ще мабуть станешь в водяного дида верить?
— Не то совсем, — отозвался Володя, — а бывает такая тяжесть. Сам не поймешь отчего. Смутно.
Кособочко подъехал вплотную и хлопнул Володю по колену.
— Эге ж! А ты хлопни стаканчик горилки, тай усе. На, небога!
Он вынул из-под куртки фляжку и подал Володе, отвинтив горлышко. Володя отхлебнул глоток. Горячая волна пробежала по его телу. Он отдал фляжку Кособочко и, сразу повеселев, обернулся к колонне.
— Подтянись! Задние не отставать! Веселей!
Зацокали чаще и четче копыта, колонна стала сокращаться. По этому сокращению и по быстроте его выполнения было видно, что люди отряда знают свое дело. И действительно — Твердовский набрал свой отряд из старых и опытных кавалеристов, подолгу беседуя с каждым принимаемым.
Благодаря этому, отряд Твердовского славился своей дисциплиной и боеспособностью среди многочисленных мелких отрядов красной гвардии, оперировавших на этом направлении. Но, помимо дисциплины и боеспособности, Твердовский высоко поставил отряд в моральном отношении. Случаи грабежа и насилия были неизвестны в отряде. На первых порах некоторые чины отряда, прошедшие через экзамен у начальника, позволили себе грабеж в захолустном местечке.
* * *
Утром по приказанию Твердовского они были расстреляны собственноручно Володей и Кособочко перед фронтом отряда. Твердовский показал пальцем на трупы и, гневно сдвинув брови, сказал:
— Зарубите на носу! Так будет с каждым любителем легкой наживы, хоть бы он был мне родным братом. Революционная армия не грабит, а кто этого не понимает, тому нет места на чистой нашей земле.
Пример подействовал, и больше грабежей не было. Больше того, отрядники с негодованием отвертывались от людей других отрядов, хваставших хорошей добычей, бриллиантовыми кольцами, золотыми часами, шубами, снятыми с буржуев.
— Нам батька заказав с такой сволочью водиться, — отвечали они и поворачивались спиной к собеседникам.
* * *
Дымный и морозный декабрьский рассвет едва занимался розовой полоской на горизонте, когда отряд достиг отмеченного Твердовским на карте оврага между рощицами.
Володя остановил отряд.
— Ты бери полторы сотни и ступай направо, а я пойду налево, — сказал он Кособочко. Отряд разделился на две части и вошел в рощицы по обеим сторонам оврага, скрывшись за частым кустарником, закрывавшим опушку.
* * *
Галчинцы к двум часам дня ворвались в Шепетовку, и здесь повторилось то же, что было в Нововведеновке. Даже еще хуже. Крестьяне, при появлении первых офицеров, пытались оказать сопротивление, предполагая, что белых просто небольшая кучка, случайно набредшая на село. По офицерам ударило несколько выстрелов из принесенных с фронта винтовок и охотничьих ружей.
Разведка отошла и доложила Галчинскому о сопротивлении.
— Ах, так? — сказал, побагровев, полковник, — батарею!
Подскакавшая на рысях офицерская батарея снялась с передков, и в мгновение ока на село посыпались очереди гранат. После долгого обстрела беззащитных мужиков галчинцы вступили в деревню без помехи.
Начался повальный обыск, порка и расстрелы. К вечеру веселое шумное село выглядело как могила.
Полковник Галчинский устроился на ночлег с чинами штаба в школе, выгнав учительницу. К ночи он забеспокоился, куда девалась пулеметная команда, и послал разъезд кавалерии назад в Нововведеновку за пулеметчиками, а сам расположился с офицерами за ужином. Среди офицеров был один штатский в хорошей шубе с бобровым воротником, дружески и фамильярно обходившийся с полковником.
Рядовые офицеры отряда с завистью прислушивались к хохоту и пению, доносившемуся из школы, где пировал штаб.
Батарея расположилась на ночь у окраины села. Шесть орудий стояли вытянутые в ряд, возле них ходил, закутанный в тулуп, часовой.
Он прислушивался к доносившимся от середины села звукам и тихонько посвистывал. Внезапно он услыхал шаги за плетнем и насторожился. Из-под плетня показалась какая-то фигура.
— Стой, кто идет? — крикнул офицер. Фигура замерла на месте, и до слуха офицера долетел испуганный вскрик:
— Ой, батюшки, мий боже!
Офицер шагнул вперед, вглядываясь. Перед ним стоял высокий молодой еще крестьянин в добротном мерлушковом кожушке и бараньей шапке.
— Ты чего здесь шляешься, сукин сын? — спросил офицер.
— Не гневайтесь, ваше благородие, — взмолился мужик льстивым голосом, — как почали гарматы бить по селу, то я дюже злякався, захватив, що було грошей, та втик. А теперь звертаюсь.
Офицер ухмыльнулся. У него возникла хорошая идея.
— С деньгами утик? А ну, иди сюда! Где у тебя деньги?
— В кушаке.
— Доставай, сволочь! Награбил, — прикрикнул офицер, направляя штык на мужика.
— Ваше благородие!..
— Молчать, а то положу на месте!
Мужик тяжело вздохнул и, развязав кушак, протянул его офицеру.
— Верить, бо що з вами зробишь. Жизнь дороже.
Офицер взял кушак и, подхватив винтовку на левый локоть, пощупал материю.
— Ого! Хорошая пачка.
— Ваше благородие, — тихо попросил мужик, — дайте хочь одну керенку, щоб жинку прокормить завтра.
— Это я могу. Поделимся. Мы не грабим, как красная сволочь, и жалеем людей.
Офицер стал развязывать угол кушака. Мужик неслышно шагнул к нему, рука его взлетела в воздух, послышался короткий хруст пробитой височной кости, и офицер без звука лег к ногам ограбленного.
Мужик огляделся и, подняв свой кушак, подошел к первой пушке. Он тихо открыл затвор, наклонился. Тихо звякнула сталь о сталь. То же произошло у всех остальных пушек.
Кончив свой обход, мужик выпрямился и ровными шагами пошел к середине села.
Веселье в штабе разрасталось. Бутылки пустели. Офицеры образовали кружок, прихлопывая в ладоши, а посредине кружка плыл в лезгинке красивый поручик, грузин, в форме Дагестанского конного полка.
