Очевидно, и майор Стефанус, референт фон Манштейна по борьбе с партизанами, в своей ежедневной оперативной сводке, которая вечером ложилась на стол командарма, ничего настораживающего не писал. А майор Генберг на пути из Германии в Крым был в довольно радужном настроении как-никак, а смертельный удар партизанам под Севастополем он все же нанес. И председатель так называемого «Священного мусульманского комитета» в бывшей резиденции хана Гирея в своей вечерней молитве не просил самого аллаха облегчить путь немецких войск, пообещавших навечно вернуть на древнюю землю ислам.
А чего особенно тревожиться: ведь совсем недавно прошли по всем крымским лесам усиленные карательные части! А сама зима! Разве она бывала в Крыму такой жестокой, как ныне? И она работает против «лесных разбойников»! Ну, в худшем случае могут быть отдельные инциденты, на то и война, на то и неустойчивый тыл Востока, о котором уже знает весь мир.
Возможно, так, а возможно, по-другому думали наши противники — не знаю. Но знаю другое: фашистская спесь снова их подвела.
Идет, идет партизанская эстафета от горы к горе, от ущелья к ущелью.
Командиры и комиссары склонились над картами и прикидывают: как же встретить гостей?
Я вижу спины партизан — в ватниках, полушубках, в обыкновенных гражданских пальто, латаных-перелатаных, острые локти и мослы, — люди, которым нет и тридцати, но которые хлебают горя на три поколения вперед. Я вижу их оружие — оно в образцовом состоянии.
Вот идут уже боевые группы — по пять-шесть отлично вооруженных лесных солдат.
Голубые снега на рассветах, искрящиеся пики заснеженных гор, ставших на пути первого солнечного луча.
Идут, идут боевые группы крымских партизан на дороги.
Но начинать нам, севастопольцам.
Сейчас, через много лет, я мысленно слежу за первым походом нового командира Севастопольского отряда Митрофана Никитовича Зинченко.
32
Слово к пассажирам скорого железнодорожного поезда Москва — Одесса.
Вы стоите у окна вагона с зеркальным стеклом; мчится, мчится скорый. Даешь, даешь юг, — говорят колеса.
По тамбуру идет плотный человек, с крепкой шеей, в точно подогнанной железнодорожной форме, по-хозяйски оглядывающий и пол с красным ковром, и карнизики, на которых нет и пылиночки.
У человека острые серые глаза, морщинистое лицо, но энергичное, подвижное.
Человек этот пройдет мимо вас вежливо и легко, не надо вам жаться к стенке вагона — он вас не заденет. Он умеет не задевать никого даже в самых узких проходах.
Человек этот — бригадир вашего скорого поезда, и вы никогда не догадаетесь, кем он был в прошлом, настолько вся его фигура плотно вписалась в движение, в ритм, в жизнь состава, мчащего вас на юг.
Имя этого человека — Митрофан Никитович Зинченко.
Мне теперь известны подробности необычного марша Митрофана Никитовича через снега и крутые скалы.
Мы дали ему все: взрывчатку, сапера, снабдили самой точной картой, а вел севастопольцев сам Федор Данилович Кравченко — потомственный лесник горного Крыма.
…Путал карты снег. Он изменил окружающий пейзаж неузнаваемо. Дед Кравченко, на что уж знаток троп, чувствовал себя не в своей тарелке, то и дело присматривался к сугробам, скалам, к кромкам перелесков. Со скал свисали белые ледяные козырьки, готовые сорваться от любого шороха.
Наконец нащупали место, по которому можно спуститься на шоссе, к мосту. Со взрыва его все и начнется.
Спускались по Чертовой лестнице, сто раз вспотели, но оказались там, где и надо было быть.
— Ось тутэчки, за поворотом, и мист. Чуетэ, журчить вода! — Кравченко успокаивал товарищей.
Приближался рассвет. Зинченко с Федором Даниловичем пошли к мосту.
Небольшой перевальчик и… мост.
Освещенные бледноватой предрассветной луной, маячат фигуры рослых часовых.
Время все же упущено, вот-вот станет светло. Куда деваться? Подняться наверх? Сколько сил потребуется, чтобы снова спуститься!
— А що, як мы сховаемся на дэнь в сарайчику, — робко предложил дед.
— Где сарай? Веди!
Недалеко от дороги нашли каменную постройку — низкостенную, с полуразваленной крышей. Она удачно расположена в густом кустарнике. Зинченко все же колебался: от дороги всего двести метров.
Ярче стала луна, осветила снежные горы; они как бы приблизились, и от них шло безжизненное дыхание.
— Затихнуть! — Командир повел партизан в сарай.
Рассвело, и шоссе ожило, захлопали выстрелы патрульных.
Идут машины. Мелькают перед партизанским наблюдателем, осторожно выползшим на бугорок, опознавательные знаки. Они разные. Слава богу, идет обычное движение.
Партизаны сидели в сарае, молчали, только бледнее стали их лица; кто-то заметил, как трижды перекрестился дед Кравченко.
Утро пришло с солнцем, бьющим через щели прямо в глаза, усиленным движением по дороге, от которого подрагивали стены развалюшки и сыпалась мелкая штукатурка.
Что-то задумано: уже несколько часов Зинченко пристально следит за отрезком магистрали, выгнувшимся правее и выше невидимого от сарая моста. Там машины, редкие пешеходы, шагающие в обе стороны, мчащиеся с выхлопами-выстрелами мотоциклы с седоками в круглых шлемах.
Вот показалась группа женщин с тяжелой ношей за плечами.
«Значит, движение гражданским позволено!» — делает вывод командир.
Зинченко поглядывает на деда и вдруг требует:
— А ну, снимай пиджачок! А ты, Малий, гони шапку. Быстро!
…На откосе дороги появился сгорбленный пожилой человек с мешком за плечами. Жалкий, в кургузом пиджачке. Вот он оглянулся по сторонам, мгновенно перепрыгнул через небольшую стену, мирно побрел по дороге в сторону, моста.
Он был спокоен и ко всему равнодушен. Так шагает человек, которому жизнь не мила, и тянет он свою лямку, пока ноги носят, и ему наплевать, что с ним может случиться.
Зинченко — это он шагал с мешком, — наблюдая искоса, взглядом опытного разведчика «фотографировал» и берега горной речушки, и самую речушку, и пути подхода к мосту, и сам мост. Молниеносно возникла картина ночной диверсии: подходить надо по речке, прямо по ледяной воде. Другого пути нет.
Вот и мост, и часовые на нем. Они приблизились друг к другу, круто, как по команде, повернулись, хотя никто ими не командовал. Это, видать, от скуки.
Зинченко идет себе, и нет ему вроде никакого дела ни до моста, ни до строевого шага часовых. Идет себе как ни в чем не бывало. Но тут, по всей видимости, наш командир, переиграл.
Не успел пройти от моста метров пять, как раздался властный оклик:
— Стой!
Остановился, не спеша повернулся к двум немцам, идущим прямо на него…
Зинченко потом рассказывал:
— Я знал — мое дело табак. Только спокойствие и хладнокровие могут спасти. Наступила минута, которая должна сказать, что стоит моя десятилетняя служба на границе.
И я был спокоен, я видел детали: фонарик у немца справа, висящий на пуговице, был старый, с облезлой краской, лопнувшим стеклом, а у другого из-под шапки выглядывала рыжеватая седина, и весь он был морщинистый, тусклый.
Они подошли нормальным шагом, потребовали документ. Я выжидал. Тусклоглазый был решителен, дернул за вещевой мешок, истерично крикнул:
«Аусвайс!»
«Да, да… Есть, есть аусвайс!»
Я стал рыться в кармане — в одном, другом, а мысль одна: не было бы осечки! Нащупал пистолет, спокойно вытащил, как вытаскивают самый безобидный предмет, и сразу:
«Получай!»
Первым упал тусклоглазый. Тот, что с фонариком, крякнул», потом оглашенно закричал и плашмя брякнулся в снег. Вторую пулю в него — удачно.
Откуда-то взялись немцы, стали стрелять. Зинченко через стену — за насыпь.
Там уже ждали свои. Двинулись вдоль шоссе, прикрываясь деревьями, опутанными лианами, как бечевой, потом круто перемахнули его и в горы. Но далеко не пошли. В расщелинах камней дождались вечера и, когда сгустилась темнота, спустились к мосту по ледяной воде.
Немцы даже не подумали о том, что партизаны смогут сюда вернуться. Да и вообще, были ли партизаны? Кто-то убил часовых, а кто — след простыл. Так прикидывал Зинченко, так было и на деле.
В полночь подобрались под мост, заминировали его к через час взорвали.
Немцы восстанавливали его двое суток; надо им отдать должное: действовали очень оперативно. Оно и понятно — дорогу ждала части дивизии, Они уже были на шоссе и торопились.
33
И Черников отличился: разделался с двумя мощными машинами, набитыми солдатами. Это была, надо сказать, на редкость удачная операция — хоть вставляй ее в учебник партизанской тактики. Потребовалось всего два снайперских выстрела по фашистским водителям на крутом повороте. Их уложили насмерть, а машины с грузом, никем не управляемые по инерции в… пропасть. Отлично!
