Ничего определённого не писали о боях под Москвой и немецкие газеты. Широко разрекламировав операцию «Тайфун» в начале октября, теперь они отделывались общими словами: о бодром духе своих войск, о том, что германской нации по-прежнему надо стремиться к полному совершенству и прочее. Порой публиковали советы, как германский солдат должен беречь себя от морозов, от разных насекомых… Недаром шутят, что неудачу тоже передают по наследству.
Наконец в народе стали поговаривать, что в верховьях Беседи, там, где её огибает Ипуть, другой приток Сожа, появились красные конники. Что в тыл к немцам прорвался целый кавалерийский корпус и теперь расширяет захваченный плацдарм в сторону Дорогобужа и Осова. Собственно, расстояние до этих городов отсюда было невелико, поэтому живущим в среднем течении Беседи думалось, что конники вот-вот окажутся и у них
В Веремейках, понятно, тоже ждали. Даже Браво-Животовский уже который раз не ночевал дома, бегал в гарнизон в Бабиновичи.
Зазыба, когда услышал о панике Браво-Животовского, усмехнулся про себя: оказывается, у полицейских не только собачья верность, но такая же и трусость. Правда, Марфа Давыдовна рассудила совсем иначе.
— А, — махнула она рукой на Денисовы слова, — у каждого есть изъянец, потому что грех и жизнь — брат и сестра.
— Так ведь от чужого глаза можно скрыться, — продолжил свою мысль Зазыба. — От своих людей — никогда.
Сам он последние дни тоже стал похож на летучую мышь — днём мышь, а ночью птица. Сравнение это не он выдумал — Марфа. И была причина. Как ночь на подходе — Денис Евменович со двора, случалось, что не возвращался и день, и второй, потом снова надолго затаивался дома, улыбался, вздыхал: мол, правда, что пану нужно время, корчмарю — деньги, а мужику — дело.
Тайные его хождения беспокоили домашних, но с расспросами они не лезли, тем более что могли догадываться о его заботах — вдруг, без всяких причин, даже не выкормив хорошенько до конца, как это водится в крестьянских хозяйствах, заколол свинью и чуть ли не целиком отнёс куда-то в лес, сколько раз уже просил Марфу Давыдовну, чтобы та пекла хлеб не только на свою семью… Да и других людей в деревне подрядил на помощь.
Вскорости после зимнего Николы, сдаётся, в субботу (а Никола выпал в этот год на вторник), вернулся в Веремейки Андрей Марухин. И в тот же день открыл деревенскую кузню, раскалил остывший горн.
«Тук-тук, тук-тук-тук!» — позвенел он по наковальне самым лёгким молотком.
Деревня этот звук услышала тут же и встрепенулась. Зазыба тоже услышал чуть ли не первые удары молотка по наковальне. Но он не подумал, как некоторые, что это объявился наконец в деревне Василь Шандабыла. Денис Евменович без ошибки определил, кто открыл кузню да начал в ней хозяйничать. И для него это живое «тук-тук» звучало как колокол, как призыв.
Он торопливо накинул на себя длинный, ещё отцовский тулуп, сшитый когда-то не столько для зимы — сколько для дороги, взял под поветью приготовленную на всякий случай железную рейку, в которой даже не намётанный глаз легко угадывал большой засов на ворота, и понёс на плече в кузню. Там уже сидели и стояли веремейковские мужики — Силка Хрупчик, старый Титок, Иван Хохол, Микита Драница… Титок как раз что-то рассказывал, когда порог кузни переступил Зазыба. При появлении нового лица мужики на некоторое время затихли было, словно застигнутые врасплох, но, увидев в руках Дениса Евменовича железную рейку, сразу же осмелели, как будто эта рейка давала им свободу. Микита Драница явно для Зазыбы сказал:
— Титок вот вспоминает, как там его, Евменович, как когда-то Панаську женили всем коноплевским концом.
— Ничего там интересного не было, — пожал плечами Зазыба, но тем не менее повёл глазом по всем мужикам и остановился на Андрее Марухине. — А я вот услышал, что Андрей вернулся, дай, думаю, и свою железяку принесу, нехай куёт-стучит. Где же это, сударь, так долго был?
— А, — махнул рукой кузнец, — было бы болото, а жабы найдутся. Так и с моим хождением.
— Ну, а…— Зазыба не успел кончить, как Андрей подхватил:
— Хотите знать, выходил ли что?
— Да.
— Выходил, — кивнул Андрей.
И Микита Драница тут же подтвердил:
— Ажио целые санки какого-то добра приволок. Небось на целую зиму хватит.
— Ну, а ежели не хватит, так можно снова податься на заработки, — ревниво рассудил вместо Марухина Силка Хрупчик. — Кузнец что лоза, где воткнут, там и расти станет.
— Ага, — поблёскивая глубоко сидящими старческими глазами, поддакнул Хрупчику Титок.
Зазыба знал, что теперь мужики эту тему далеко потянут, как верёвку завьют, и не видать ей конца. И все будут вплетать в неё новые волокна. Без этого уж не обойтись. Но Зазыбе надо было как-то подступиться к кузнецу и со своим делом, со своими заботами, которые не касались пока остальных присутствующих.
Андрей Марухин, видно, почуял нетерпение Зазыбы, тут же подошёл к рейке, что принёс Денис Евменович, прикинул к руке, спросил:
— Значит, засов будем ковать? На ворота?
— Да.
— Ну что ж, зараз и начнём.
— А мне помочь?
— Не надо. Мужики вон поработают молотом.
— Ага, —сказал Титок, —Иван во нагулял уже шею, — и кивнул на Ивана Хохла.
— Когда мне прийти? — спросил Зазыба.
— Зачем приходить? — сказал кузнец. — Как будет готово, сам принесу.
— Скоро?
— Думаю, к вечеру.
— Ну, так я ждать буду.
— Добра.
К вечеру и вправду заказ был готов. Кузнец обмотал засов посередине тряпкой, принёс на Зазыбов двор. Хозяин отворил ему дверь в сенцах, спросил ещё у порога:
— Ну, рассказывай, что выходил?
Андрей сел в передней половине на скамью, улыбнулся широко и легко.
— Много чего, — сказал он наконец. — В Трусаке, в Каничах, в Жабиках встретил знакомых. Никиту Борзова. Помните, я рассказывал, как вместе выходили из окружения после Могилёва. Так их там на целый отряд наберётся.
— Что значит, наберётся? — непонимающе посмотрел на Андрея Марухина Зазыба.
— Ну, обыкновенно… Хоть сейчас ставь в строй и командуй.
— А оружие у них есть?
— Есть и оружие, даже пулемётом у одного местного полицая разжились.
— Откуда у полицая был пулемёт?
— Где-то нашёл.
— И что, так с пулемётом и ходил?
— Нет, — засмеялся Андрей, — держал про запас. На каждый день винтовку имел. Ну, а наши проведали, и…
— Неужели они так открыто действуют?
— Покуда больше тайком. И пулемёт тайком взяли.
— Ты вот что, парень, — поднял Зазыба руку, как будто предупреждая собеседника, — ты давай выкладывай все по порядку. Где, что и как? Я те места добра знаю, так что… Кстати, учителя того, Мурача, в Белынковичах видел?
— О, я и забыл сказать! Он меня и свёл с моими бывшими товарищами по окружению, а потом по плену. Да и с местными тоже познакомил.
— Что он там делает? Школу открыл?
— Кажется, нет. До самой зимы работал сторожем на мосту, который восстанавливали. Теперь живёт так, без дела и, надо сказать, без хлеба. Считай, побирается. Однако человек он и вправду, как вы говорили, надёжный, а главное — у него хорошие связи со всеми подпольными группами.
— А ты все-таки расскажи поподробней.
— В Трусаке теперь находится капитан Скандилов, старший лейтенант Платонов, лейтенант Зерфин, а также Никита Борзов. С ним меня и свёл сперва учитель. А уж через Никиту я познакомился с офицерами. В Жабиках живут лейтенант Тихоновский, сержант Гребенчик. Тихоновский, кажется, местный. Но самая большая группа осела в Каничах — Пётр Багриенко, Федор Лопатин, Евген Орлов. Он — лейтенант инженерных войск. Там же, в Каничах, действуют местные товарищи — коммунисты Павел Кляцко, Захар Миренков. Возглавляет группу депутат Верховного Совета вашей республики Тит Субботин.
— Знаю его.
Зазыба думал, что Марухин будет продолжать свой перечень, но тот не называл больше никого. Тогда Денис Евменович спросил:
— Ну и что они делают?
— Готовятся.
— Их надо предупредить. Где-то в начале января немцы начнут перепись бывших военнопленных и окруженцев, вообще взрослого населения. Им нужны рабочие руки в Германии. Так что… Придётся тебе, Андрей, снова идти туда.
— А мы поступим иначе. Сюда их позовём. Мы с Ганной надумали пожениться.
— Вот так?
— Подумал вот и решился. К чему на женщину всю жизнь напраслину возводить? Раз так вышло, что судьба меня с ней свела, надо поступить по совести.
— Правильно. По-нашему, по-мужски. Но для женитьбы этого мало — одной совести. Нужно ещё что-то, может быть, даже самое главное. Любовь, что ли, или как это зовётся у молодых?
— Так и зовётся. Однако нынче, когда вокруг больше слез и горя, чем радости, об этом вроде стыдно говорить.
— Ну, говорить, может, и не стоит. Во всяком случае, трубить об этом, когда другим больно, действительно ни к чему. Но стыдиться тоже незачем. Дело житейское. Как говорится, богу угодное и в высшей степени от жизни идёт. А то, что нужные люди на свадьбу соберутся, это очень хорошо.
