«Лихо, но безграмотно, — не одобрил Николай такой маневр, — высоты для открытия огня может не хватить».
И не ошибся: разрывы снарядов заплясали у мишеней, когда до земли оставались десятки метров. Николай нажал на гашетку и тут же отпустил: осколки рикошетом пошли вперед, поднимая бурунчики пыли, под брюхом самолета командира.
— Прекрати стрельбу! — тут же в наушниках завопил голос Сташенкова, нарушая режим радиомолчания. — Прекрати!
Значит, осколки зацепили…
— Опоздал с предупреждением, — огрызнулся Николай.
— Кретин, — не постеснялся в выражении Сташенков!
«Не командир, а душман из племени джу-джу. На зря его Джафаром прозвали», — подумал Николай. Откуда у него такая заносчивость, хамство, пренебрежительное отношение к младшим по званию?.. Хотя удивляться нечему! Сташенков не первый и не последний. Немало у нас еще самодуров, притом есть чином намного повыше, чем Сташенков.
На аэродроме, когда Николай подошел к Сташенкову, чтобы выслушать замечания, тот, не стесняясь техника самолета, заорал:
— Ты что, чудак на букву «эм», не соображаешь, как стрелять?
— А ты, чудак на букву «хам», не соображаешь, как строить маневр? Или тебя тактике не учили?
У Сташенкова, казалось, глаза вылезут из орбит, губы только шевелились, но ничего не произносили. Наконец он прошипел:
— Тебе лучше рапорт подать о переводе. Может, жена заболела или еще что…
— Нет, — возразил Николай, — рапорта я подавать не буду, жена у меня здорова, и летать я буду.
— Ну, ну, — губы Сташенкова скривились в усмешке. Но на разборе полетов он ни словом не обмолвился о случае на полигоне. Николай понимал — это вовсе не означает, что командир отряда отступился.
3Наталья начала привыкать и к жаре, и к неинтересной, опостылевшей еще в селе работе на подсобном участке по выращиванию овощей, помощи в столовой — Марина придумывала всяческие блюда, пекла то пироги, то пряники, если узнавала, что у кого-то из солдат день рождения; водила ее в казарму, ленинскую комнату, вместе писали лозунги, подбирали для стендов из журналов рисунки, фотографии; Наталья все делала машинально, как показывала и учила подруга, ничем не выдавая, что эти занятия нисколько не скрашивают ее жизнь, не очищают душу от гнетущей тоски. С Николаем отношения оставались прежними: жили рядом, старались не замечать друг друга, разговаривали мало — вопрос, ответ, — да и разговаривать времени не оставалось. Он почти не бывал дома — то ночные, то дневные полеты, то предполетная подготовка, то разбор полетов. Нередко приходил усталый и расстроенный. Она ни о чем не спрашивала — и в хорошие времена он не откровенничал о служебных делах, теперь и вовсе ее вопросы вызвали бы недоумение. И все-таки многое, что происходило у него на службе, она знала: Марина была в курсе всех событий и охотно посвящала ее.
Как-то они возвращались из солдатской казармы, где наводили уют и красоту. Марина рассказывала:
— …Ничего удивительного, каждый считает себя здесь временщиком: приехал, отбыл три-четыре месяца и — до свидания, зачем ломать голову над какими-то новшествами, над изменением мишенной обстановки (это уже слова мужа) — по старинке-то проще. А вот твой Николай нашел время и придумал какое-то оригинальное решение проверки новых систем оружия. В общем, он у тебя умница, в отряде его уважают, а Валентин в восторге.
Да, Николай умел поставить себя, но что Наталье от его авторитета? Он и дома корректен, внимателен, заботлив, но для нее, видно, этого мало, и хотела бы она заставить себя полюбить его — не получается…
— Скажи откровенно, — после небольшой паузы вдруг спросила Марина, — вы не поссорились? Давно я замечаю… как-то не так у вас. И Николай ходит пасмурный, и на твоем лице улыбка, как осеннее солнышко.
Наталья отрицательно покачала головой.
— Да нет, такие уж мы. И по Аленке скучаем.
— Ой, подружка, по глазам вижу, — погрозила Марина, — не умеешь ты врать. Ну-ка выкладывай все как на духу. Не для пересудов, ты меня знаешь, а может, чем-то помогу.
Наталья заколебалась: раскрыться, облегчить душу? Но чем и кто им может помочь? Ничем и никто. Сердцу не прикажешь, а все дело в нем. Трудности? Ей не привыкать, и жару она видела, правда, не такую, но и с этой уже освоилась, и холод; физические тяжести переносятся намного легче, чем душевные… И она снова помотала головой.
— Нет… Мало ли что в семье бывает…
— Как хочешь…
Они уже подходили к дому, когда неизвестно откуда на них налетел порыв ветра — горячий, колючий — и так стегнул по лицу, по шее и голым рукам, что кожа загорелась, как от крапивы.
Марина посмотрела на юг и схватила Наталью за руку.
— Афганец! Бежим скорее!
Наталья оглянулась, и ей стало страшно: весь горизонт на юге был затянут желто-красной тучей, зловеще клубившейся и мчавшейся к ним.
Не успели женщины подняться в комнату Марины, как на улице потемнело, в окна хлестнуло песком и все вокруг загудело, завыло, застонало.
— Бедные мой Валя и твой Коля, как они там? — с глубоким вздохом произнесла Марина. — Каждый раз, когда вот такое случается, я места себе не нахожу: где он, что с ним? Тут в квартире страшно, а что в пустыне? И сколько будет бушевать чертов афганец? Скажи, тебе страшно за Николая?
— Конечно, — вырвалось у Натальи, и она почувствовала, как загорелось лицо, сильнее, чем от афганца. Хорошо, что в комнате полусумрачно и Марина не заметит.
Ураган бесновался. В комнате стало еще темнее, и, несмотря на то что окна были заделаны на совесть, запах пыли, раскаленного песка проник и сюда, раздражал носоглотку, ел глаза; на зубах хрустело.
Где-то загремело так, словно на землю рухнули горы железа — то ли крыша дома, то ли еще что. А может, самолет?..
— Похоже, это надолго, — сказала Марина и сняла телефонную трубку. — Здравствуйте. Это Вихлянцева. Скажите, пожалуйста, а «Панораму» можно на минутку? — назвала она позывной полигона. — Извините. — И положила трубку. — Да, сейчас у них очень напряженно, — объяснила Наталье. — Сказали — попозже. А когда он, этот чертов афганец, кончится? Может, обедать будем?
— Не хочется, — отказалась Наталья.
— Э-э, да у тебя глаза на мокром месте, — заметила Марина. — Ну, голубушка, теперь-то я от тебя не отстану. Рассказывай, самой же будет легче.
И Наталья не смогла больше держать в своей душе тайну, которая мучила ее и жгла, выложила все до капельки.
Долго сидели женщины молча после рассказа: одна — ожидая приговора, другая — думая над ним.
— Да, подружка, — с грустью проговорила наконец Марина, — положение хуже, чем я предполагала. Хотя дело-то, в общем, житейское. И хочешь обижайся, хочешь нет, я на стороне Николая: какое все-таки у него доброе сердце, коль он простил тебя!
— Простил скорее рассудком, а не душой, — возразила Наталья. — И не забыл. И мне кажется, никогда не забудет.
Марина задумалась.
— Мой Валентин, кажется, любит меня не меньше, но, случись подобное, либо прибил бы, либо выгнал. Николай — совсем другое… Конечно, потребуется не месяц и не два, но не зря говорят: время лечит все. Заживет и твоя рана, зарубцуется и у Николая. Но вот что, подружка, я посоветую тебе: не трать понапрасну времени, которого у тебя сейчас в избытке. Давай-ка учись. Замполит попросил меня позаниматься с солдатами — ведь многие из них после службы будут поступать в институты, — повторить программу десятилетки. С первого июля я начну читать им лекции по русскому языку и литературе. Приходи и ты. — Она прислушалась: нет, афганец не утихал. Но она верила — скоро утихнет. Бури, и пыльные, и житейские, проходят.
4Дежурный метеоролог предупреждал о возможности возникновения афганца — сухого, шквального ветра, падающего с Памирских гор, когда южнее, над Индией и Пакистаном, проходят обширные глубокие циклоны. Но, по расчетам, афганец мог появиться во второй половине дня, а обнаружил его капитан Мальцев раньше, когда экипаж вышел на боевой курс полигона.
— Командир, взгляни налево, вниз, градусов на двадцать, — сказал штурман.
Николай оторвал взгляд от приборной доски и поначалу не понял, что это за желтый вал, катящийся по земле с юго-запада на северо-восток: вода не вода, дымное облако — тоже не похоже. Наконец рассмотрел — пыльная буря. Циклонический вихрь огромного размера поднимал песок на сотни метров и тащил его как раз в сторону их небольшого гарнизона.
Бомбардировщик летел на пяти тысячах, и хорошо было видно, как крутит ветер, как расшвыривает песок и пыль по окружности, как срывает новые порции с дюн и поднимает их ввысь. Такое Николай видел только в кино: будто сказочный джинн, выпущенный на волю, крутится в диком, неистовом танце, распустив за собой огненно-рыжую бороду, зацепившуюся аж за горы.
