С детства непримиримо возненавидела она Ярошевского. Ярошевский обманул ее мать. Он надломил жизнь отца. У него была власть. Ему наполовину принадлежал полуостров, он мог сумасбродствовать, заводить племенных жеребцов и разводить стада оленей. За дорогими пантами приезжали представители фирм из Сватоу и Шанхая. У него была легкая белоснежная яхта, на которой он носился по заливу. Он скупил у старого китобоя коллекцию китовых позвонков и устроил из них величественную ограду. Он сумел обольстить ее, Вари, мать. В пятнадцать лет подруги открыли Варе правду о ее рождении. Отец — седой, постаревший отец — не был ее отцом. За два года она повзрослела. Революция надвигалась далекой грозой. Окна были распахнуты, и в них дул свежий порывистый ветер, как перед тайфуном. Двери дома Ярошевского открылись, впуская офицерский парад — все это ненавистное ей, блистающее погонами, оружием, выправкой; многих знала она как сыновей заводчиков и городских торговцев. Впоследствии серый длинный миноносец зашел в бухту. Отряд гардемаринов, с белыми кортиками, высадился, чтобы поселиться на две недели в просторных владениях Ярошевского. Для них застрелили в заповеднике с десяток оленей, для них устраивали охоты на фазанов, прогулки к Лебяжьей лагуне и катанье на яхте и на моторных катерах.
На даче Сименсов жили четыре семьи — замужние дочери и женатые сыновья с детьми, гувернантками, учителями, — широким поместьем, большой родовитой семьей, как бы равнодушной к грубому шуму истории. В саду, как обычно, багряно расцветали цветы, пышные и яркие кусты шиповника и бересклета, в голубой бухте у пристани покачивались белые яхты, летали большие синие махаоны, на Лебяжью лагуну садились перелетным кочевьем птицы, и только для старших Сименсов, живших во Владивостоке, дни были слишком малы, не вмещая в себя обилие дел, подрядов, зафрахтованных пароходов, приходивших со снабжением для армий, с обмундированием, американскими консервами и замороженной австралийской бараниной. Склады, пакгаузы, портовые сооружения из волнистого оцинкованного железа были набиты всем тем, что предназначалось для армий, пришедших задушить революцию.
Варя ушла в подпольный кружок.
Многое было от юности в этом первореченском подпольном кружке. Его прокламации, писанные от руки, были многоречивы и выспренни: «Товарищи, братья, борцы! По земле ходит Красная Дева — Коммуна и сжигает рабскую старую жизнь. Она счастье труда порождает и героев — красных борцов — на войну с вражьей силой зовет…» Впоследствии кружок молодежи стал служить делу связи. Подполье отправляло трехлинейки, медикаменты, патроны и бомбы, оно находило надежных людей и квартиры для явки. Все кругом, наверху, было глухо, задушено. Здесь была уверенность в будущем. Разрозненные силы сплачивались. Необычайно сильно было это ощущение второй жизни. Можно было проходить по улицам города, видеть сытых иностранных солдат, низеньких и вертлявых японских офицеров, отряды, гремевшие музыкой, — и знать, что под землей, совсем близко, растет иная сила, к которой причастна и она, Варя Вилькицкая…
Именно тогда пробрался из Таудеминской долины во Владивосток учитель Ян Паукст. От бухты Находка по долине реки Сучана установился партизанский фронт. Свыше полутора тысяч бойцов ожидали припасов, патронов, оружия. Вооруженные катера шныряли по заливу, выискивая следы партизанских формирований. Из Таудеминской долины пришлось пробираться по берегу до бухты Анна, где дожидалась надежная шаланда. В подпольную квартиру на Первой речке принес учитель вместе с вестью о боевой готовности тысяч бойцов уверенность и неторопливость. Горячему и молодому нетерпению он казался вяловатым. Позднее Варя поняла, что его неторопливость от сдержанных сил. Он взвешивал обстоятельства, фронт был растянут, для него недоставало снабжения. Кружок молодежи давно позабыл о романтике. В романтику вторглись провалы и аресты.
В эту пору тревоги и сложных событий белоголовый учитель глубоко вошел в ее, Варину, семнадцатилетнюю жизнь.
Дом Свияжиновых был заброшен на сопку. Высоко, как стадо овец, взбирались окрашенные в охровый цвет дома окраин. На Эгершельде, на Чуркином мысу, на откосах владивостокских высот жила рабочая и служилая беднота. Облака тянулись к Гнилому углу и заносили туманом и сыростью эти дома, которые забросила наверх богатая и шумная жизнь. Сумрачно проглядывали они в непогоду сквозь несущиеся бурые и сизые облака. Внизу были торговые предприятия, новые универсальные магазины, доходные пятиэтажные дома, кабаки, гостиницы, порт. Вверху жили служащие Уссурийской железной дороги, рабочие заводов и порта. В дождь свергались сверху потоки, наносили на улицы города камни и песок, образовывали промоины. Скользя и хватаясь за столбы и заборы, взбирался на окаянную высь редкий пешеход.
Еще в девяностых годах перебрался на Дальний Восток политический переселенец Никита Свияжинов. Вместе с Николаем Вилькицким, осужденным по тому же процессу, прошли они через одинаковую судьбу. Оба были сначала на Амуре, в гиляцких поселениях, изучали ход кеты; оба перешли затем на службу в Приморье, осели во Владивостоке, женились, пустили здесь корни. Дети вырастали, зная запах тайги, как запах детства; тайга и море растили их. С моря приходили пароходы, привозили и увозили товары; в порту были заморские запахи, хрустели под ногами бобы. В тайгу на сопки уходили с мешками за диким виноградом и кедровыми клейкими шишками. В тайге научались распознавать звериные следы, приобретали страсть к охоте, и каждую осень надо было непременно выйти с ружьем на фазанов или двинуть поглубже в тайгу — на кабаргу, на кабанов. Отцы помнили еще изюбриные гоны неподалеку от самого города, набеги тигров. Жизнь росла, захватывала побережье, проникала в тайгу. Углублялись угольные сучанские шахты, истреблялись изюбри, переводился пятнистый олень. Тигр ушел на высоты Сихотэ-Алиня. С далекой Тетюхе вывозили серебро-свинцовые руды. Впервые в Петербург и Москву по достроенному Великому сибирскому пути стали посылать тихоокеанскую рыбу и кетовую икру. Дети видели остатки военного флота, прорвавшегося из-под Цусимы. Детство возникало из русско-японской войны. Юность встречала интервенция. Детьми Алексей Свияжинов и Варя Вилькицкая пускали кораблики в стремительных мутных ручьях, свергавшихся с сопок после дождей. С далеких лет детства осталось тревожное и вольное чувство, когда налетал на побережье тайфун, нес ливень, вздыбливал воду в заливе, гремел железом, срывал вывески — и проносился, оставляя потоки с гор, разрушения и мирный закат…
Впоследствии, разделенные школой и отрочеством, по-разному шли когда-то близкие одна другой жизни. Варя вырастала в горячую смуглую девушку. Алексей Свияжинов любил бродяжничество с ружьем в месяцы каникул, был отличным стрелком, охотником, по-дальневосточному привык к размаху жизни, познавал край со всеми его богатствами и отсталостью, поставил своей целью — отдать себя этому краю. В революцию он, не задумавшись, ушел к партизанам, вместе с ними прошел все уроки борьбы, дважды был близок к гибели, возмужал, огрубел. За эти годы поумирали отцы. Остались семьи — матери, сестры; остались спутники детства.
Ночью на берегу Амурского залива, в дачной местности, где еще стояли купальные кабинки у моря, смотрел Свияжинов на огни Владивостока. Он был виден отсюда, его отделяли Седанка, Первая речка, всего несколько часов похода. Днем под белым флагом выехали навстречу наступавшим три автомобиля с японцами. В длинных зеленоватых машинах сидели столь хорошо знакомые, маленькие, проворные и внешне учтивые люди. Они вежливо и со свистом после каждой фразы втягивали воздух и улыбались золотыми зубами. Автомобили были высланы высшим военным командованием. Высшее командование просило отступить за нейтральную зону, повернуть войска. Высшее командование просило не нарушать соглашения и не двигаться дальше. Высшее командование снимало с себя ответственность, если последует дальнейшее продвижение к городу. Японцы были вежливы и наблюдательны. Позади на рейде дымили их военные корабли. Дальнобойные орудия были обращены в сторону наступающих. Ночью на узком пространстве приморской косы происходило отступление армий. Надо было отойти за нейтральную зону и дожидаться. Обозы, орудийные запряжки, пехота скучивались, заворачивая назад. В падях и ложбинах накапливалась кавалерия. Огни Владивостока светили в ночь. Они были близки и недоступны. Они были отделены клочком непройденной земли, на которую наведены были дула судовых орудий. Алексей Свияжинов стоял на берегу и смотрел на огни. Прошло больше полутора лет с тех пор, как он ушел оттуда. Полтора этих года могли быть равными десятилетию — столько утрат, погибших товарищей, смертей, болезней и надежд!
