— Возвращаться в отряд вам уже не нужно, — задумчиво проговорил Скорцени.
— Думаете, что не нужно?
— Будем считать, что задание вы уже выполнили. Причем отлично справились с ним. Благодарю за достойную службу.
Привычного «Хайль Гитлер!» не последовало.
— Это что ж получается: что я уже больше не нужен? — разочарованно, не скрывая обиды, спросил Батя.
— Наоборот, я хочу сохранить вас для дальнейшей работы. Сейчас в каждой стране мы создаем так называемую агентурную «сеть вторжения»[96]. Вам об этом что-нибудь известно?
— Нет, господин оберштурмбаннфюрер. Но если такая «сеть вторжения» будет создаваться и здесь, в Моравии, — азартно вспыхнули огоньки в глазах Бати, — то я готов. Не представляю себе, как это я просто так, возьму и вернусь в свою ветеринарию. Слишком уж привык к жизни агента, диверсанта…
— Что еще раз подтверждает, что я не ошибся, останавливая свой выбор именно на вашей кандидатуре. Военного чина, насколько я понимаю, у вас нет?
— Когда-то, во время службы в чешской армии, я был сержантом.
— От имени германского командования я присваиваю вам чин лейтенанта, офицера германской разведки. Соответствующий приказ будет издан, с высшим командованием будет согласовано. В этой войне мы вынуждены будем капитулировать, но ведь Германия после этого не исчезнет, а значит, разведка ее обязательно вспомнит о вас и ваших заслугах. Мы, те, из «бывших», кто в течение какого-то времени окажется в подполье, тоже будем помнить о своем агенте в Чехии. Очень скоро вы вновь окажетесь на передовой, но тогда уже мы, германцы, будем выступать единым фронтом с англичанами, американцами и французами. И враг у нас будет один — коммунистическая империя.
— Вот за это, за офицерский чин, благодарю, господин обер-штурмбаннфюрер. Давно мечтал стать офицером. Но и в сладких снах не мог бы предположить, что лейтенантский чин получу из рук самого Скорцени!
— Ну, это уже излишние эмоции, — проворчал обер-диверсант рейха. — И поскольку времени у нас мало, слушайте меня внимательно. В каждой стране эта сеть состоит из двух-трех «баз вторжения», в которых, в секретных складах, мы оставляем какое-то число оружия и боеприпасов, взрывчатки, консервов, денег и конечно же рацию. Так вот, вы. лейтенант Батя, назначаетесь комендантом Моравской базы вторжения.
— Принимаю этот поста с честью, — уже сугубо по-офицерски щелкнул каблуками Олдржих.
— Наши люди в Чехии будут всячески поддерживать вас, помогать выстоять, а возможно, и сделать определенную карьеру. При этом вам лучше вернуть себе собственное имя, а свой партизанский псевдоним, под которым вас знали в отряде, объясните необходимостью конспирации.
— Правильно мыслите, господин оберштурмбаннфюрер.
— Кстати, сам тот факт, что вы были бойцом партизанской бригады «Ян Жижка», может оказаться очень сильным вашим аргументом. Главное, суметь распорядиться им. Соответствующие инструкции, деньги, явки и все прочее вы получите в течение ближайших трех дней вашей внезапной, медиками засвидетельствованной «болезни».
…На рассвете колонна грузовиков и армейских вездеходов вышла к склону долины и рассредоточилась. Подозвав к своему броневику-вездеходу оберштурмфюреров Хайнеке и Глобке, обер-диверсант рейха еще с минуту внимательно осматривал спящую горную деревушку, а затем сказал:
— Слушайте приказ. Первой в село скрытно входит штурмовая группа фельдфебеля Венча, задача которой — ликвидировать штаб-квартиру партизанского отряда и создать там плацдарм вторжения. Задача остальных подразделений: окружив деревню, основательно прочесать ее. Немедленному истреблению подлежат лица, указанные в розданных вам списках — то есть партизаны, подпольщики и их пособники. Жилища этих людей подлежат сожжению. Кроме того, вы обязаны истреблять всех лиц, которые будут оказывать сопротивление, у которых будет обнаружено оружие, а также всех лиц, которые не являются жителями этой деревни.
…Когда восходило солнце, во всех концах деревни уже полыхали жилища крестьян, а ветки старых кленов и дубов каратели спешно превращали в судные виселицы.
* * *
Впоследствии Скорцени, очевидно, не раз сожалел о том, что лично принял участие в карательной операции в районе чешской деревни Плоштина; операции, которая сильно подорвала его военный авторитет, превратив из талантливого, бесстрашного диверсанта — в карателя, а значит, и в военного преступника.
По настоянию чешской общественности, в феврале 1948 года специальная Комиссия Организации Объединенных Наций завела на Скорцени «дело», в котором он был назван «командиром команды специального назначения в Визовице», совершившим преступление в апреле 1945 года в деревне Плоштина. В кратком изложении фактов его преступления говорилось: «Обвиняемый Отто Скорцени в апреле 1945 года участвовал в карательной oneрации против жителей деревни Плоштина. 27 человек было убито, все их имущество разграблено, дома сожжены».
Однако все это уже было потом, после войны…
Первое, на что обратил внимание барон фон Штубер, — что особых разрушений в Мюнхене пока еще не наблюдается, он по-прежнему остается далеким тыловым городом, несбыточной мечтой всякого окопника.
На первом же посту офицер сообщил спутнику коменданта крепости обергруппенфюреру Шаубу, что из рейхсканцелярии интересовались, прибыл ли он в Мюнхен, очевидно, опасались, как бы его самолет не сбили англо-американцы.
— Кто именно интересовался? — попытался уточнить Шауб, причем барон почувствовал, что он сразу же приободрился. — Кто-то из сотрудников рейхсканцелярии или же сам фюрер?
— Не могу знать, — стушевался молоденький лейтенантик. — Просто всем постам приказано немедленно сообщать в городское управление СД, как только вы появитесь в пределах Мюнхена.
— Вот и сообщайте, раз приказано, — начальственным тоном ответил Шауб. — Причем немедленно. Передайте, что я попытаюсь связаться с фюрером, как только доберусь до «Коричневого дома».
Даже беглого взгляда Штуберу было достаточно, чтобы понять, что ни одна бомба в радиусе двухсот метров от «Дворца фюрера», как в столице Баварии называли «Коричневый дом», не упала.
Выйдя из машины, Шауб, сняв фуражку, с восхищением взглянул на огромное здание. В какую-то минуту коменданту вдруг показалось, что он вот-вот перекрестится на свастику, но вместо этого личный адъютант фюрера угрюмо произнес:
— Не понимаю, почему Адольф не оставил свой бункер и не отправился сюда, в Мюнхен. Знаете, штурмбаннфюрер, Шикльгрубера вообще порой трудно было понять, — и барон вновь обратил внимание, что Шауб всю чаще называет вождя по имени и по его настоящей фамилии, словно бы уже сейчас открещивается от всего того, что у него было связано с «фюрером Великогерманского рейха». Причем говорил в основном в прошлом времени.
— Возможно, он и сам себя с трудом понимает. Время такое, сумбурное.
— Ну, он пусть как хочет, а я предпочту последние дни войны провести под сенью «Дворца фюрера».
— В тайной надежде, что в скором времени сюда, под ваше крыло, начнут прибывать другие «узники рейхс-бункера», постепенно превращая «Дворец фюрера» в штаб сопротивления оккупантам рейха?
— Напрасно Адольф не согласился одобрить этот мой план. Мы с вами, барон, могли бы очень быстро создать здесь резервную ставку, превращая Мюнхен в новую столицу рейха. Я это говорю вам, как личный адъютант фюрера.
— В столицу теперь уже Четвертого рейха, — уточнил барон.
— Подчинив вам, как коменданту «Альпийской крепости», еще и столичный гарнизон.
— Заманчиво, конечно, хотя…
— Не волнуйтесь, о повышении в чине я позабочусь. Кстати, вам, Штубер, когда-либо приходилось бывать внутри «Дворца фюрера»? — тут же сменил Шауб опасную тему, помня, как опасно оказываться в числе претендентов на трон в те времена, когда идет дуэльная рубка всех реальных и мнимых преемников фюрера.
— Однажды Скорцени заставил меня с еще десятью диверсантами провести в нем целые сутки, чтобы могли ознакомиться с его строением и помещениями. На тот случай, если придется охранять в нем фюрера или выбивать из него путчистов. Жаль, что, судя по вашим словам, охранять его в Мюнхене уже не придется.
— Вас ведь готовили к возможной охране фюрера, а не… исключительно Адольфа Гитлера, — прозрачно намекнул Шауб, смело выдержав при этом удивленный взгляд коменданта «Альпийской крепости». — И коль сказано вам было именно так, стоит ли отчаиваться?
— То есть, хотите сказать, что еще все может быть?
— Но об этом — позже, а пока что возвращайтесь к себе в «крепость», — неожиданно сухо распрощался с ним Шауб, направляясь к широкой мраморной лестнице. Но через несколько шагов остановился и жестом подозвал Вилли к себе. — О вашем повышении в чине я действительно похлопочу. Это я говорю вам, как личный адъютант фюрера.
