— Можно подумать, что до сих пор вам не приходилось встречать аптекарей членов СС, — неожиданно ужесточился тон будущего аптекаря. — Причем в довольно высоких чинах.
Барон замялся. Меньше всего ему хотелось сейчас портить отношения с самим…Шаубом, все еще пребывающим в должности и все еще всесильным. Не забывай, что в Мюнхен этот «дезертир» прибыл по личному заданию фюрера, напомнил себе барон. И до тех пор, пока это задание не выполнено, он остается при исполнении. И потом, сколько их сейчас появится в окрестностях твоей «Альпийской крепости», этих самых высокопоставленных дезертиров!
— Вы прекрасно понимаете, что речь не об аптекаре как таковом, пусть даже и вступившем по какому-то недоразумению в СС, — вежливо остепенил его Штубер. — Да и беседа у нас сугубо философская.
— Понимаю: личный адъютант фюрера..
— …Перевоплощенный в аптекаря.
— Порой мне кажется, что и перевоплощаться не понадобится, настолько явственно вижу себя самым простым, всеми в своем районе уважаемым аптекарем, в маленькой, уютной аптеке на углу двух старинных улочек[98]. Рядом с грудастой помощницей средних лет. Посреди лекарств, уважаемый и врачами, и их пациентами. «Доброе утро! Как вам спалось, господин аптекарь!». «Какая ранняя нынче в Мюнхене весна, господин аптекарь!».
— «…Не посоветуете ли, как избавиться от этого проклятого геморроя, пан аптекарь?» — подыграл ему штурмбаннфюрер, подумав при этом, что даже мазь от геморроя Шауб еще долго будет рекомендовать, представляясь не иначе, как личным адъютантом фюрера.
— И поверьте: никаких особых амбиций у меня не появится, — словно бы проникся его мыслями Шауб. — Это я говорю вам, как личный адъютант фюрера. Вы-то, конечно, и после войны намерены оставаться диверсантом?
— Каюсь, до этого разговора с вами — намеревался. Не одобряете?
— Почему же? У военных свой взгляд на мир.
— «У военных», говорите, обергруппенфюрер? — переспросил Штубер, въедливо улыбаясь.
— Напомню, что «обергруппенфюрер» — это всего лишь чин СС, то есть общественной организации охранных отрядов партии, — с той же въедливостью объяснил ему Шауб, спокойно выдерживая изумленный взгляд диверсанта. — Не сопровождающийся, как это выглядит на вашем примере, соответствующим чином ваффен-СС.
«…А вот так они, эти рейхсканцелярские крысы, готовят пути отхода!», — мысленно сказал себе штурмбаннфюрер СС, однако вслух философски заметил:
— Каждому свое. Мне суждено поставлять пациентов для гробовщиков и аптекарей, вам — обеспечивать лекарствами тех, кому они еще понадобятся.
Шауб явно уловил в словах диверсанта иронию, в которой скрывалась вся двусмысленность его, человека, приближенного к фюреру, нынешнего положения, поэтому тут же поспешил замять ситуацию:
— Вы правы, штурмбаннфюрер: опытные диверсанты всегда в цене, в любой армии мира. Даже французы — и те согласятся взять вас в свой «Иностранный легион».
— До нашего разговора я так и рассуждал. А теперь вот смот рю вам вслед и с завистью говорю себе: «Ну, почему в свое время ты не подался в аптекарский колледж?! Как просто выглядело бы теперь твое будущее! Причем рядом с этой самой “грудастой помощницей средних лет”»!
Почти философский диспут этих двоих «людей войны» был прерван неожиданным появлением на лестнице «Коричневого дома» совершенно лысого, без головного убора и почти престарелого гауптшарфюрера[99] С С с повязкой дежурного на рукаве. Прежде чем что-либо произнести, он, забыв вскинуть руку в приветствии, приблизился к беседующим, с наивным любопытством новобранца осмотрел сначала обергруппенфюрера СС, а затем и Штубера, и только потом, презрев азы субординации, произнес:
— Прошу прощения, господа. Штурмбаннфюрер фон Шту-бер — это, очевидно, вы?
— Интересно, кому это я вдруг понадобился? — спокойно отреагировал Вилли. — Да еще и в этом здании.
— А вы, стало быть — личный адъютант фюрера? — столь же бесцеремонно обратился дежурный к Шаубу.
— Личный адъютант… — настороженно подтвердил тот.
Только теперь гауптшарфюрер лениво приподнял руку в приветствии и столь же лениво прохрипел традиционное «Хайль Гитлер!». Именно в эту минуту барон язвительно, что называется, черт дернул за язык, спросил у него:
— А вы, очевидно, в недалеком прошлом — аптекарь одной из мюнхенских аптек?
Дежурный не мог слышать их разговора, тем не менее вопрос не только не застал его врасплох, но и не вызвал никакого удивления.
— Еще никому не удавалось точно назвать мою профессию. Но аптекарем меня тоже назвали впервые, мне этот случай запомнится.
— Барон всего лишь неудачно пошутил, — недовольно обронил Шауб.
— Нет, он не шутил, — уверенно парировал дежурный. — Он интересуется судьбами людей, поэтому в самом деле не раз угадывал их профессии, каким-то особым чутьем угадывал наклонности и замыслы, особенно сатанинские. Только на сей раз у него случилась осечка.
— И этот — в психологи! — проворчал обергруппенфюрер, ни к кому конкретно не обращаясь.
Вилли понятия не имел, как следует выйти из той дурацкой ситуации, в которую загнал себя, прежде всего в глазах личного адъютанта фюрера. Единственное, что ему оставалось, так это слегка подпудрить свою шутку.
— Жаль, у вас просматривается нечто такое… сугубо аптекарское.
— Нет, господин барон, — все с тем же спокойствием заверил его гауптшарфюрер, — в течение многих лет, и вплоть до прошлой недели, я оставался палачом местной тюрьмы. При этом не скрою, что те, кому положено, считали меня лучшим палачом Германии.
Шауб и Вилли медленно повернули головы, чтобы с ужасом уставиться друг на друга, а затем вновь перевели остекленевшие взгляды на гауптшарфюрера, лицо которого оставалось невозмутимым, словно речь шла о профессии продавца сладостей на местном рынке.
— Палачом?! — вполголоса, предельно вежливо и почти дуэтом переспросили они.
— А что вас так удивляет? Раз уж существует суд, должен быть и палач.
— Никто и не возражает. Вполне благородная профессия, — с суеверной дрожью в голосе признал Штубер.
Во время диверсионных рейдов в России ему и самому не раз приходилось выступать в роли палача, или же наделять его полномочиями своих подчиненных. Однако в понятие «тюремный палач» Вилли всегда вкладывал нечто другое, далекое от «убийства по неотвратимой необходимости» в ходе боевых действий.
— Вполне, — глухим, утробным каким-то голосом подтвердил обергруппенфюрер СС.
— И что, теперь вы не у дел? — осклабился Штубер. — Всех, кого можно было перевешать, вы уже?.
— Поскольку на меня было совершено покушение, после госпиталя меня временно перевели сюда. Надеюсь, однако, что вскоре вернусь к своим основным обязанностям в тюрьме, ранение-то выдалось легким. К тому же я был назначен целленлейтером[100] тюрьмы, — попытался выровнять и даже слегка выпятить основательно запавшую грудь гауптшарфюрер.
Барон взглянул на побледневшее лицо личного адъютанта фюрера, прекрасно понимавшего, почему он поинтересовался у палача, не аптекарь ли он, а затем, запрокинув голову, чтобы видеть только небо, чуть было не расхохотался.
Он, конечно, понял свою ошибку: человек, за множество лет лишивший жизни сотни обреченных, не мог не быть психологом. Сама профессия заставляла его познавать психологию обреченных, психологию казней и… палачей.
«А что, — рассудительно подумал барон, — возможно, один из разделов моей “Психологии войны” так и должен называться: “Психология обреченности”. Причем речь может идти не только об обреченности отдельных приговоренных, но и целых армий, целых наций, к разряду которых относится теперь и германская».
— Вас требуют из Берлина, господин фон Штубер, — тотчас же вернул его на землю сухой, словно лист жести на ветру, дребезжащий голос палача. — На проводе — обергруппенфюрер СС Каль-тенбруннер. Это начальник Главного управления имперской безопасности, — доверительно уточнил он. — Я специально уточнил.
— Обо мне Кальтенбруннер не упоминал? — неуверенно как-то поинтересовался Шауб.
— Только в том смысле, что барон должен был прибыть сюда вместе с вами, господин обергруппенфюрер.
— Значит, только в этом…смысле, — задумчиво, но с явным облегчением повторил Шауб. — Пока еще только в этом.
— По всей вероятности, о нашем появлении здесь Кальтен-бруннеру сообщили на аэродроме «Люфтальпен-1», куда поначалу обратился его адъютант, — попытался окончательно прояснить ситуацию барон.
Свадьбу они сыграли в том же ресторане «Империал», в котором София Жерницкая и граф Филипп де Ловер познакомились. София сотни раз фантазировала по поводу того, кем окажется ее жених и где они устроят свою свадьбу, но вряд ли какая-либо гадалка способна была предсказать ей, что мужем станет представитель древнего франко-швейцарского аристократического рода, а свадьбу они сыграют в одном из самых шикарных ресторанов Женевы, расположенном почти у кромки воды знаменитого Женевского озера.
