… Охранники, сидевшие на заднем борту, были опрокинуты, и молодежь стала выпрыгивать из машины. Одним из первых спрыгнул окровавленный в драке Владимир Кулик. Но немец, спрыгнувший секундой раньше, выстрелил в него, и Кулик упал.
Потом девчата и хлопцы разам сыпанули из кузова, а пятеро порядком помятых в драке охранников (остальные были убиты или ранены) едва ли смогли бы справиться со смертниками, если б в этот момент не подоспела машина с дубль-охраной. Сидевшие в ней пулеметчики взяли под обстрел обочины дороги, отсекая огнем путь к бегству.
Семен Беров и Лида не потеряли друг друга в сумятице драки. Они вместе выпрыгнули из машины и бросились к воротам кирпичного завода. Не успев пробежать и десяти шагав, Лида, ойкнув, повалилась на снег.
— Ты ранена?.. — тревожно воскликнул Семен, опускаясь рядом на колени.
— Беги, Сеня! — шептала она побелевшими губами. — Оставь меня, родной! Спасайся! Беги…
Семен обеими руками поднял ее и понес. Пули свистели вокруг его головы, вздымали фонтанчики снега рядом с ним, но ни одна из свинцовых пчел не ужалила Семена; как и на фронте, ему сказочно везло. Так, шаг за шагом, он со своей ношей вошел в ворота завода и скрылся за кучей битого кирпича. Впереди него, у сушильных сараев, мелькала фигура убегающего Орлова. Следом мчалась какая-то никопольская дивчина. Семен на секунду остановился, чтобы перехватить поудобнее Лиду, взглянул ей в лицо и увидел: из надбровной дуги тугим черным родником хлещет кровь Кровавый след тянулся от ворот до кучи кирпича, за которой он присел, — это была Лидина кровь. Уже раненую, ее вторично поразила пуля у него на руках, и она умерла раньше, чем он донес ее до укрытия.
В отчаянии Семен опустил Лиду на снег. Самым несуразным, непостижимым в эту минуту казалось для него, что сам он жив, а она, Лида, его сказка, его мечта — она мертва. Семен оттер горстью снега кровь с ее лица, сложил на груди холодеющие руки и прижался к меловым губам в последнем поцелуе.
Шаги у ворот заставили его поднять голову. Во двор с винтовками наизготовку входили охранники. Передний увидел выглянувшего из-за кирпичной кучи человека и выстрелил. Пуля свистнула над ухом Семена, он нагнулся, поднял обломок кирпича и запустил им в немца. Тот плашмя бросился на землю, наверное, вообразив в испуге, что это граната.
Семен отскочил ко второй куче кирпича, прыгнул в какую-то канаву, тянувшуюся в глубь заводской территории, и побежал вдоль нее, пригибаясь под высвистывающими над головой пулями. Канава кончилась, и Семену пришлось выбраться наверх и бежать по открытому месту к сушильным сараям, за которыми начиналось предместье — спасительная путаница переулков.
Ему оставалось лишь несколько шагов до угла сарая, когда пуля пробила мякоть предплечья. Через секунду он был уже в безопасности: стены защищали его от выстрелов. А когда охранники достигли сарая, Семен, засунув раненую руку за борт куртки, стремительным бегом отмахивал то ли второй, то ли третий переулок.
Тем временем на шоссе все было кончено. На снегу вокруг грузовика лежали срезанные пулеметными очередями девчата и хлопцы. Некоторые были еще живы. Представитель окружного управления фельджандармерии господин Вульф с пистолетом в руке обходил распростертые на дороге тела и делал контрольный выстрел в висок.
Нюся Лущик еще дышала, хотя у нее в нескольких местах была пробита грудь. Она приняла смерть в лицо.
Анка лежала на спине, широко откинув одну руку, а другой прижимая к груди пушистый кончик косы. Она и после смерти была красива, только теперь ее черты приобрели несвойственную Анке при жизни строгость, даже суровость. Господин Вульф задержался возле Анки на секунду дольше, чем следовало, потом, как и всем, выстрелил в висок.
Уткнувшись ничком в окровавленный снег, застыла в двух шагах от автомашины Наташа Печурина. Затылок у нее был раздроблен ударом приклада. Такой сокрушительный удар нельзя нанести убегающему или обороняющемуся человеку; очевидно, выпрыгнув из машины, Наташа обернулась, ища Никифора, и в это время сзади на нее с громадной силой обрушился приклад.
Никифор, навылет раненный в грудь, лежал в кузове на скользких от крови досках. Рядом с ним распростерся убитый охранник, в самых невероятных позах застыли в предсмертных муках девушки и парни. Никифор до конца дрался с охранниками, предоставляя товарищам возможность бежать. Он орудовал железной каской, которую сорвал с немца, бил ею по лицам и рукам палачей. Когда все, кто был в состоянии, выпрыгнули из кузова, там среди убитых и раненых все еще продолжали рукопашную Никифор и высокий белобрысый немец. Никифору удалось острым краем каски ударить его в темя, и немец упал. Никифор кинулся к заднему открытому борту и успел уже перенести через борт ногу, как навстречу прогремел выстрел. Что-то ударило в грудь с невероятной силой, словно пронзило насквозь раскаленным железным прутом…
Очнулся Никифор от хриплых злых голосов. Откуда-то издали доносился отчаянный женский плач. Но ни выстрелов, ни стонов, ни криков не было слышно. Ладонь Никифора лежала на чем-то холодном и скользком. Не сразу он сообразил, что держит винтовку убитого охранника. Но поняв это, принялся из последних сил тянуть ее к себе, вытаскивать из-под трупов. В глазах темнело от напряжения, в груди хрипело, хлюпало и невыносимо жгло. У него было одно-единственное и последнее в жизни желание: он сознавал, что осталось жить считанные минуты, и не хотел, чтобы эти минуты прошли просто так, в обреченном ожидании. Винтовку, липкую от крови, он в конце концов освободил, но при этом едва не лишился сознания.
Силы убывали, уходили вместе с хлещущей из раны кровью, и он уже не смог, как ни пытался, перевернуться со спины на живот. Слабеющими пальцами он открыл затвор, достал патрон в патронник и положил винтовку на мертвого охранника дулом к заднему борту. Кто-нибудь из немцев в конце концов заглянет же в кузов, и тогда…
Время шло. В глазах Никифора темнело, словно не утро сейчас было, а сгущались вечерние сумерки. А охранники все еще о чем-то хрипло кричали.
Уже теряя сознание, Никифор различил на сером фоне неба черную фигуру, поднявшуюся над бортом.
— Ага! — сказал он, как показалось ему очень громко, а на самом деле это был чуть слышный шепот. — Вот тебе, гад!..
Нажать пальнем на спусковой крючок стоило ему невероятных усилий. И последнее, что он почувствовал, — болезненная отдача приклада, гулом, землетрясением, чудовищным обвалом отозвавшаяся в голове и во всем его теле.
Пулеметчики дубль-охраны после того, как свалился убитый наповал господин Вульф, изрешетили весь кузов, полагая, что там притаился кто-то живой и вооруженный.
Четверым из восемнадцати приговоренных к расстрелу удалось убежать. Это были Петя Орлов, Лида Назаренко, Семен Беров и Семен Резников.
Резников был ранен в бедро, и охранники настигли его в овражке за церковью, обессилевшего и истекающего кровью. Тут же его и пристрелили.
Трагически сложилась судьба Берова. Случайно он оказался на той улице, где жил врач Олейников. Семен узнал голубые ставни и резные наличники чистенького домика, куда Лида приводила его около года назад. И он зашел к знакомому врачу перевязать руку. Олейников осмотрел рану, хмыкнул и сказал, что у него кончились бинты, но он пошлет сейчас за ними в аптеку. Он пошептался на кухне с женой, та оделась и ушла. Олейников, вернувшись к Семену, обработал рану, остановил кровотечение.
— Сейчас, сейчас, — приговаривал он, прикладывая к ране тампоны и поглядывая в окно. — Еще минуточку, и у нас будут бинты… Держите тампон вот так! Что-то задерживается моя благоверная…
Супруга Олейникова вернулась через четверть часа, но не одна, а с вооруженными жандармами; никаких бинтов она, конечно, не принесла, потому что и не думала ходить в аптеку, а по указанию мужа побежала прямо в немецкую комендатуру.
Увидев немцев, Семен бросился к окну, выбил ногой раму, но выпрыгнуть не успел — схватили. Казнили его во дворе тюрьмы на следующий день.
Спустя несколько дней в эту же тюрьму привезли Зою Приданцеву. Ее арестовали на станции Марганец при попытке сесть на товарный поезд и при обыске обнаружили поддельный пропуск в Запорожье. Было установлено, что девушка имела отношение к подпольной организации Большой Знаменки, и ее без суда и каких-либо формальных проволочек включили в списки очередной группы приговоренных к смертной казни.
Орлова скрыла у себя никопольская женщина, совершенно незнакомая ему, но в груди которой билось отважное материнское сердце. Точно так же на оккупированной территории прятали у себя партизан и пленных красноармейцев, бежавших из концлагерей, укрывали их, рискуя собственной жизнью, тысячи наших матерей, жен и сестер. Имя этой женщины — Елизавета Михайловна Швец. Орлов узнал ее имя только после войны, когда со свидетельством о демобилизации в кармане прямо с поезда зашел на тихую Вокзальную улицу и отыскал ничем не выделявшийся среди других домик с палисадником.
