«Создавайте небольшие группы, — говорилось в листовке, — и пробирайтесь в советский тыл».
Распространяя эту фальшивку, фашисты рассчитывали дезорганизовать, ослабить партизанскую борьбу, но просчитались. Тогда они организовали широкую разбойничью экспедицию. Они заполонили почти все деревни партизанских районов, каждый день вели бои против наших отрядов, блокировали их. Чтобы выдержать отчаянный натиск врага, требовалась величайшая сплоченность и железная дисциплина. Члены обкома возглавили борьбу на самых ответственных и опасных участках, а члены райкомов взяли на себя непосредственное руководство партизанскими группами и отрядами. Иной раз по целым дням мы не выпускали из рук оружия, маневрировали, переходили с одного места на другое. Жестокие бои шли почти во всех районах области. В этих боях мы несли тяжелые потери. Гитлеровцы и того больше. Однако их натиск не ослабевал. По всему чувствовалось, что они готовятся к новому наступлению на фронте и стараются укрепить по возможности свой тыл.
В Гресском районе партизаны под командованием секретаря подпольного райкома партии Владимира Ивановича Зайца вступили в бой с большим отрядом фашистов. В бою было убито свыше тридцати фашистских солдат и офицеров, захвачено три пулемета, один миномет, четырнадцать автоматов и много винтовок.
Против отрядов, которыми командовали секретарь Борисовского подпольного райкома партии Иван Яраш и член бюро райкома Антон Ходоркевич, гитлеровцы бросили полк эсэсовцев. Тяжелый бой продолжался несколько суток. Потеряв более двухсот солдат и офицеров убитыми и ранеными, фашисты отошли. Борисовские партизаны в этом бою понесли тяжелую потерю: смертью героя пал Иван Афанасьевич Яраш. Комиссар отряда Антон Герасимович Ходоркевич был тяжело ранен.
В это время, как на беду, я тяжело заболел. Должно быть, простудился. Случилось это на острове Зыслов. Все члены обкома были в отрядах, при мне оставалось несколько человек из штаба и неподалеку — отряд Долидовича. С утра эсэсовские отряды атаковали остров. Партизаны героически оборонялись, но силы врага во много раз превышали наши, и нам пришлось отходить. Я отдал бойцам приказ спасти типографию, запас бумаги и документы подпольного обкома. Через некоторое время ко мне прибежал боец и доложил, что задание выполнено.
— Василий Иванович, — обратился он ко мне, — давайте я вам помогу, отсюда надо уходить, а то…
— А то что? — спросил я.
— Фашисты совсем близко, — сказал он, и голос его тревожно задрожал. — Надо торопиться, а то нас окружат…
— А где Долидович?
Парень молчал.
— Где Долидович? — допытывался я.
Тогда глухим от волнения голосом он ответил:
— Долидович уже отошел. Теперь его отряд возле острова Добрый.
Это известие глубоко поразило меня: Долидович не имел права отступать без нашего ведома.
Я приказал бойцам занять оборону в том месте, где должен был держать оборону Долидович, через силу встал и пошел вместе с ними. Эсэсовцы продвигались по гати и болоту — мороз уже сковал его. Увидев, что оборона снята, они осмелели и шли к острову во весь рост. Мы встретили их пулеметным огнем. Эсэсовцы залегли и начали бить из минометов. Я приказал бойцам держаться до последней возможности.
К нашему счастью, в этот критический момент на остров подоспели Мачульский, Гальченя, Филиппушка, Костюковец и несколько партизан из отряда Патрина. Мы продержались дотемна, а потом отошли.
И на этот раз гитлеровцы обожглись.
Болезнь свалила меня окончательно. Несколько дней я лежал с высокой температурой, но неотступно думал о Бондаре: как-то дела у него? Во время этого похода эсэсовцев положение у Алексея Георгиевича было, пожалуй, более сложным, чем у нас. Он оставался в деревне Барикове, в той же хате, в которой мы положили его, когда привезли с Червонного озера. Его прятала и ухаживала за ним наша связная, трактористка Настя Ермак. Этой женщине мы верили. Изредка навещал его врач Крук.
Перед самым началом наступления я поручил Роману Наумовичу забрать Бондаря в отряд, но сделать этого не удалось. Когда Мачульский с двумя партизанами пришел в Бариков, там уже были гитлеровцы. По улице сновали патрули, на подходах к деревне и на скрещении дорог стояли пулеметы. Нечего было и думать о перевозке Алексея Георгиевича на новое место. Мачульский все-таки пробрался в Настину хату — она была свободна от постоя гитлеровцев: у Насти было трое детей. Узнав, что он хочет забрать раненого, Настя заволновалась и решительно запротестовала.
— Значит, вы мне не доверяете? — чуть не плача, говорила она. — Разве у меня ему плохо, не смотрю за ним, не забочусь о нем?
Так Алексей Георгиевич и остался на старом месте. Когда мне стало лучше, я сразу же послал к Алексею Георгиевичу Гальченю, чтобы узнать, что с ним.
Герасим Маркович переобулся в лапти (на задания он всегда ходил в лаптях), положил в карман пистолет, за пояс заткнул топор и пошел. Вечером он вернулся, и его рассказ о Бондаре очень нас встревожил. Алексею Георгиевичу пришлось немало пережить. Эсэсовцы, должно быть, узнали, что в Барикове стоял партизанский отряд. На следующий день после своего прибытия они произвели в деревне повальный обыск: обшарили все закоулки, взломали в хатах полы, прощупали штыками сено и солому на гумнах.
Бондарь лежал в боковушке за печью. Куда деваться? Нога сильно распухла, температура высокая. Если бы Настя и захотела перенести его на другое место, одна она все равно не смогла бы этого сделать. Решили: что будет, то будет! Перед самым обыском Настя пошла на хитрость. Она разбросала по хате мусор, размазала глину, налила на пол воды, навалила у печки дров, выставила ухваты и ушла. Перед уходом она наказала старшей дочери Оле, чтобы она не пугалась фашистов и сказала им, что мамы нет дома.
Минуты ожидания были самыми тяжелыми как для Бондаря, так и для Насти. Для себя Бондарь решил: найдут — все патроны им, один — себе.
Во дворе послышались шаги, чужая речь, и кто-то с размаху ударил ногой в дверь. В хату вошли эсэсовцы. Алексей Георгиевич рассказывал нам потом, что в тот момент он чувствовал себя совсем спокойно, он был ко всему готов…
Увидев беспорядок и невообразимую грязь в хате, каратели остановились на пороге. Меньшие дети бросились прятаться на печь. А Оля, преодолевая страх, осталась сидеть на лавке.
— Кто ест дома? — крикнул один из эсэсовцев.
Девочка вздрогнула, но не встала с места. Она вытянула вперед свою тонкую ручонку и, делая мучительное усилие, чтобы не расплакаться, долго держала ее перед собой. Девочка показывала фашистам на дверь. Показывала, а сказать в первую минуту ничего не могла. Только через некоторое время, когда один из эсэсовцев повернулся уже, чтобы выйти, Оля крикнула отчаянным голосом:
— Мама во дворе, пошла за дровами!
Дети на печи заплакали. Гитлеровец крикнул что-то и махнул рукой. Они отправились в хлев, обыскали все уголки в клети, в сенях, слазили в погреб, а в хату больше не возвращались.
На этот раз все обошлось, выручила Настина находчивость. Вернувшись в хату, она места не находила от радости: обнимала детей, целовала Олю за то, что та сделала все как нужно.
До вечера хозяйка не прибирала в доме. Она боялась, что гитлеровцы вернутся. В этот раз они не зашли, зато в следующие дни заглядывали в Настину хату очень часто. И каждый раз женщина находила способ отвлечь внимание фашистов: то прикидывалась глухонемой, то укладывала детей в постель и говорила, что в хате сыпной тиф.
Так Алексей Георгиевич был спасен. Мы его перевезли в лагерь.
Некоторое время спустя мне пришлось побывать в Барикове. Узнав, что приехали из подпольного обкома, Настя сразу пришла ко мне.
— Как Алексей Георгиевич? — спросила она.
Я сказал, что Бондарь чувствует себя неплохо, поправляется и скоро начнет ходить. Он передавал привет и благодарность за хлопоты и доброе отношение к нему. От своего имени и от имени партизан я тоже поблагодарил Настю за спасение Алексея Георгиевича.
Настя выслушала все это с большим волнением, а потом высказала обиду. Почему партизаны отгородились от нее, почему не пускают в лагерь?
— Я лечила партизана, — с обидой говорила Настя, — ухаживала за ним, жизни своей не жалела, а теперь я как чужая у вас.
Пришлось разрешить Насте приходить в лагерь. Она стала одной из самых активных наших разведчиц и принесла большую пользу партизанским отрядам.
Гитлеровцы ограбили деревню Бариков, несколько хат сожгли. В совхозе «Жалы» расстреляли семерых рабочих. В Старобине загнали людей в скотобойню и подожгли ее. Кто-то донес, что население деревни Редковичи отмечало праздник Великого Октября и на хатах были вывешены красные флаги. Гитлеровцы подожгли деревню. В Заболотье учинили жестокую расправу над населением. Старого Апанаса Морозова избили до потери сознания. Они подозревали его в том, что он сжег перед приходом эсэсовцев амбар с зерном и спрятал ключи от колхозных погребов. Нескольких крестьян замучили насмерть.
