Так гитлеровцы мстили за провал своей разбойничьей экспедиции.
Через несколько дней в фашистских газетах появилась очередная «утка»: будто бы все партизаны Минщины и Полесья уничтожены.
А партизаны возвращались с боев. Некоторые отряды устраивались на новых местах, так как их местонахождение оказалось обнаруженным. Те отряды, о которых гитлеровцы еще не пронюхали, пока оставались на прежних базах.
Постепенно собирались и наши обкомовцы. Пришли Варвашеня, Бельский. Они так изменились, что их трудно было узнать. Лица обросли, одежда износилась и полиняла от болотной и лесной воды и дождей. Роман Наумович, как только мне стало немного лучше, пошел на одну довольно важную операцию. Уже давно не давал ему покоя фашистский гарнизон в его родной деревне Кривоносы. Через эту деревню проходил партизанский путь на Старые Дороги, которые находятся на шоссе Брест — Москва и на железнодорожной линии Осиповичи — Барановичи. Роман Наумович заглядывал в Кривоносы раза два, получил самую подробную информацию о гарнизоне и решил разогнать его.
Я ничего не имел против этой операции. Но до последнего времени находились более важные дела, и мы эту операцию все откладывали. И вдруг представился удобный случай.
Мачульский пошел в Кривоносы с небольшой группой партизан. По знакомым тропинкам он без труда обошел посты и вышел на улицу. Хорошо бы найти отца, да где его искать? Он давно не живет в хате: за ним охотятся гестаповцы. Дознались, что сын в партизанах, и начали преследовать старика.
Встретился сосед, приятель отца, надежный человек. Он рассказал, где ночуют полицейские, где стоит пулемет, посоветовал, с какой стороны лучше зайти и где оставить засаду. Потом поднял местных людей. Он безошибочно определил, в каком направлении фашисты будут удирать, и это в значительной мере решило успех операции.
Партизаны ударили из засады, а когда фашисты шарахнулись назад, через некоторое время стрельба поднялась по всему селу. «Бей их, гадов! — раздавались отовсюду крики. — Уничтожай! Собакам собачья смерть!» Мачульский не мог сообразить, что происходит.
Все выяснилось после операции. Партизан стало больше раз в пять. Выстроились они в два ряда: кто с винтовкой, кто с охотничьим ружьем, а кто просто с хорошей дубинкой. Среди них и отец Мачульского. Подошел старик к сыну, обнял его и от имени крестьян и местной патриотической группы поблагодарил за то, что в добрый час пришел к ним, помог расправиться с вражеским гарнизоном.
С этой ночи многие кривоносовцы, в том числе и старый Наум Мачульский, присоединились к нам.
Наконец присоединились к нам любанцы: Луферов, Горбачев и Лященя. Все дни блокады я не видел их. Они и сами только что встретились, так как находились в разных отрядах.
Шинель Горбачева была вся в грязи и в нескольких местах пробита пулями.
— Показывал некоторым, как надо воевать, — объяснил он. — Заляжет иной, вроется в землю и лежит, как медведь в берлоге, ждет, пока оккупант наткнется на него. А ты не жди, а сам найди врага, захвати его врасплох и оглуши. Вот наша тактика. Оглуши, а сам — ходу и следы замети. Мы должны побеждать врага не столько силой, сколько находчивостью, умом.
Вскоре Горбачев стал проситься на новую операцию. Этот человек был неутомим в своих поисках и отваге, в нем всегда кипела неиссякаемая энергия. На задания он ходил большей частью один, хоть это было и рискованно. Сколько раз в обкоме пробирали его за это! Теперь он предложил провести довольно сложную операцию в Любани.
— Надо взять живого эсэсовца, — говорил он. — Пусть расскажет, что они собираются делать. Тогда нам легче будет разрабатывать свои планы.
— Для такой операции надо человек шесть, — заметил Мачульский.
— Можно и одному, — уверенно заявил Горбачев, — а если понадобится помощь, так она всегда найдется на месте. В каждой деревне у нас есть свои люди.
В тот же день Горбачев ушел на задание с двумя партизанами.
— Трудновато с такими упрямцами, — вдруг посетовал Луферов. — Задумает что-нибудь сделать — хоть ты кол на голове теши — не переспоришь.
— Упрямец упрямцу рознь, — заметил Бельский, — Если упрямец Горбачев достанет «языка», это будет очень важно для нас.
Луферов поднял голову, недовольно блеснул глазами.
— Представляю себе, что это будет за операция. Там двести человек эсэсовцев… А против них трое… Да я и не только о Горбачеве говорю. Есть у нас и другие горячие головушки!
— Кто? — поинтересовался Бельский.
— Да хоть те же Ермакович и Пашун. Один раз я почти всю ночь просидел с ними. Уговаривал, убеждал, пробовал угрожать — ничего не помогло. Вбили себе в голову, что им надо перейти линию фронта, — и все. «Там наше место, — говорят, — а не здесь». «Почему же не здесь?» — спрашиваю. «Потому, — говорят, — что мы люди военные. Нам надо воевать в рядах Красной Армии. Там и пушки, там и самолеты. А тут нажмут фашисты еще раз, и пропадешь ни за понюшку табаку». Боюсь, что в эту минуту они уже далеко!
— Герои! — насмешливо бросил Мачульский.
Упрек относился и к Луферову. Тот понял это и покраснел. Все мы знали, что никто так высоко не ценил деятельность этих двух командиров, как сам Луферов.
Это известие глубоко огорчило нас.
— Одни пошли или с группами? — спросил Бельский.
— Конечно, с группами, — ответил Луферов. — Только я думаю, не все бойцы пошли с ними. Большинство осталось.
— Проверь, Андрей Степанович, — приказал я Луферову. — И как можно скорее.
Пришел Долидович. Он все еще не мог смотреть мне в глаза — тяжело переживал свою вину. Мачульский и Варвашеня круто поговорили с ним, они потребовали принять самые крайние меры: вызвать его на бюро и, если выяснился, что он полностью отдавал отчет, к чему мог привести его самовольный уход с позиции, сурово покарать.
Я не поддержал их. Я был уверен, что Долидович просто растерялся в критический момент и до конца не продумал обстановку.
Когда заговорили о проступке Долидовича, я сказал ему:
— Поступок твой неправильный, непартийный, но никаких суровых мер принимать мы не будем. Мы доверяем тебе по-прежнему, а ты должен оправдать это доверие.
Луферов отправился разыскивать группы Ермаковича и Пашуна. Мы, воспользовавшись тем, что все члены бюро в сборе, обсудили некоторые вопросы дальнейшей работы. Нужно было в ближайшие дни созвать совещание командиров и комиссаров отрядов и еще раз поговорить с ними о подготовке к зиме. «Дикие» отряды, вроде группы Балахонова, наносили нам вред — необходимо было немедленно заняться ими. Нужно было увеличивать и увеличивать наши силы, организовывать и закалять людей.
Нетрудно было предвидеть, что зимой нас ожидают большие и суровые испытания.
Как две девушки пленили эсэсовца. — План один — воевать! — Создание главного штаба. — «Внештатный» интендант. — Арест нижинских комсомолок. — Партизаны освобождают девушек.
Спустя несколько дней явился Евстрат Горбачев. С ним пришли семь подпольщиков, которые до того времени оставались на конспиративных квартирах в районе Любани. Пришли также ребята из Нижина — члены подпольной комсомольской организации. Это они помогли Горбачеву осуществить подготовленную им операцию.
— Важная птица, — проговорил Горбачев, указывая на приведенного эсэсовского офицера, — сын крупного фабриканта.
И помолчав, добавил:
— А вот Фене Кононовой и еще одной любанской подпольщице теперь уж нельзя работать в своих зонах.
— Почему нельзя? — спросил Варвашеня.
— Эсэсовцы на их след напали.
Потом он рассказал, как ему удалось захватить фашиста.
Когда в Любань прибыла особая эсэсовская рота, Горбачев сразу же установил за ней наблюдение. Через связных он знал все, что там делалось. Однажды он получил донесение от медицинской сестры Любы. Она давно была связана с партизанским отрядом Долидовича, и Горбачев знал ее. Девушка сообщила, что к ней на квартиру стал захаживать обер-лейтенант, заместитель командира роты. Это натолкнуло Горбачева на мысль схватить эсэсовца у Любы. Но одной Любе было не справиться, и он отправился в район Нижина, вызвал на конспиративную квартиру Феню Кононову и сказал:
— Есть одно задание.
— Давайте, — тихо ответила Феня.
— Ну так слушай! В Любани стоит особая рота эсэсовцев. Это одно из подразделений крупной гитлеровской части, присланной для подавления партизанского движения. Обкомом поставлена задача выведать планы гитлеровцев, чтобы своевременно принять необходимые меры. Нужно достать «языка», и притом из офицеров.
— Что от меня будет зависеть, все сделаю, — заверила Феня.
— План мой такой, — начал объяснять Горбачев, — ты пойдешь в Любань и на некоторое время останешься там.
