Поскольку организацией торжества Ангел Бош занимался лично, на него были приглашены только те люди — чиновники, юристы, полицейские чины и офицеры швейцарской контрразведки, представители делового и творческого мира, — которые уже в ближайшие дни должны будут заниматься гражданством Софи, проверкой чистоты ее биографии, организацией выставок и изданием книг.
Исключение составили трое русских, из бывших белогвардейских офицеров, которых помощники Боша из Триеста отыскали и доставили сюда исключительно для «поддержания русского антуража и сотворения русского духа». Судя по всему, двое из них оказались в белой армии в совсем юном возрасте и были выходцами в лучшем случае из купцов или зажиточных мещан, поскольку ни один мазок аристократического воспитания на них так и не лег. Эти «беляки» и на свадьбе вели себя соответственно: безудержно кричали: «Горько», при всяком удобном случае пытались облобызать невесту и, чем больше пьянели, тем все агрессивнее требовали гармошки, поскольку один из них считал себя «потомственным свадебным гармонистом».
Но что самое ужасное, — пьянея, они все воинственнее восхваляли победы… русских, которые «хотя и воюют под знаменами «Советов», тем не менее еще раз разнесли германскую армию, причем основательнее, нежели в Первую мировую и в Гражданскую». И поскольку эти «землячки» стали привлекать к себе слишком много внимания, София — накануне свадьбы Жерницки решила отказаться от имени «Софи», на франко-итальянский манер, и теперь уже принципиально именовала себя только «Софией Жерницкой» — подозвала к себе Ангела Боша и взмолилась: «Убери ты этих русских отсюда, Христом-Богом прошу, ради их же благоденствия — убери! Зачем дразнить швейцарских и германских контрразведчиков?»
Еще один, сугубо военный антураж создавали американские ночные бомбардировщики, «летающие крепости», которые с устрашающим ревом взлетали с французского аэродрома в соседней Верхней Савойе и звено за звеном уходили в сторону германских Альп. Где-то совсем рядом все еще шла война, самолеты пополняли свой боезапас и гибли в воздушных боях, а тысячи солдат, сидя в окопах или томясь на привалах, гадали, что готовит им день грядущий.
— Их и в самом деле стоит убрать, — великодушно согласился Бош и тотчас же окликнул одного из своих телохранителей. А, как только русских выманили из-за стола и увели из зала, загадочно, улыбаясь, добавил: — Однако на этом сюрпризы свадебного вечера не заканчиваются, графиня де Ловер.
— Не заставляйте меня вздрагивать от жутких предчувствий, Бош, — притворно вздохнула София, отметив про себя, что Ангел оказался первым, кто наделил ее титулом графини.
— Никогда не позволю себе подвергать вас какому-либо риску, графиня. Кроме, разумеется, любовного. Вам приходилось когда-либо видеть своего истинного, небом ниспосланного ангела-хранителя? Так вот, он — перед вами.
— Вы удивитесь, Бош, но я склонна поверить, что так оно на самом деле и есть. Чем дольше я нахожусь в Швейцарии, тем все больше убеждаюсь в этом.
Прежде чем, вместо нее, усадить рядом с женихом Мелиту, Бош объявил, что в виде свадебного подарка он, от имени своей фирмы, дарит невесте небольшой особнячок в соседней Лозанне, и тоже на берегу Женевского озера. Сообщение об этом гости встретили криками «Виват!» и тостом: «За бесподобную невесту!».
— Это и есть ваш сюрприз? — поинтересовалась София, увлекаемая Бошем в соседний небольшой зал, где обычно устраивались деловые встречи и корпоративные ужины.
Бош не ответил. Выставив у двери двух сопровождавших его охранников, он погасил свет, молча отнес чужую невесту на диван и, поставив на колени спиной к себе, быстро и знающе разобрался с излишними одеждами.
— Вообще-то, как всякая порядочная невеста, я намерена была брачную ночь провести с женихом, — со свойственной ей житейской иронией сообщила София, чувствуя, что берет ее по-настоящему сильный мужчина, обладающий такими достоинствами, каких она не ощущала со времени последней ночи, прожитой на берегу Черного моря, прямо на «монастырском пляже», с Орестом Гордашем.
Причем, как оказалось, в любовных утехах Бош был почти таким же неспешным и неутомимым, как и ее Отшельник. Впрочем, и сама София отдавалась ему с тем же сексуальным азартом, с которым способна была отдаваться только Оресту.
— Вы, мой дражайший Ангел, конечно, заслужили не только этой мимолетной страсти в какой-то ресторанной подсобке, — все с той же неукротимой иронией заверила его София, чувствуя, что уже в который раз мужчина одаривает ее семенем своего славянского потомства, — но и полноценной ночи, проведенной в нормальной постели и по полной, еще древними эллинками утвержденной, программе.
— Думаю, мы еще наверстаем упущенное, — заверил ее Бош.
— Удивляюсь, почему вы до сих пор так ни разу и не затащили меня к себе в постель.
— Ждал брачной ночи, — отшутился Ангел. — У меня принцип: впервые брать женщину только в подвенечном платье.
— Что-то я не слышала, чтобы в Швейцарии или где-либо в Европе возрождалось право первой брачной ночи. И запомните: если под сюрпризом вы подразумевали эту неудавшуюся случку, — запыхавшись, проговорила женщина, освобождаясь от тела мужчины и с помощью потайных платочков, горячечно пытаясь привести себя в порядок, — то вы меня разочаровали.
— Что вы, графиня, я бы не смел так низменно шутить с вами по поводу сюрприза, — тоже медленно восстанавливал свое дыхание мужчина.
Как только они оба пришли в себя, Бош выглянул из зала и что-то сказал одному из охранников. Пока тот выполнял поручение, Ангел усадил Софию за стол и налил в бокалы красного вина. Причем Жерницкая обратила внимание, что бокалов оказалось четыре. Все прояснилось, когда дверь распахнулась и в зал вошли ее бывшая радистка Инга и… скульптор, художник Орест Гордаш.
— Вот это действительно сюрприз! — воскликнула София, увидев перед собой коротко стриженного, старательно выбритого, затянутого в прекрасно сшитую черную тройку гиганта.
Могло показаться, что перед ней предстал облаченный в европейские одеяния цирковой борец, который, совершая свое спортивное турне по Европе, на какое-то время заглянул и в Женеву.
Однако первым она все же обняла Ангела Боша. Этот человек сделал для нее столько, сколько не сделал никто иной в целом мире, и София не могла прослыть неблагодарной. И лишь после этого оказалась в объятиях сначала Отшельника, а затем и одетой в вечернее платье из вишневого бархата шведки, выглядевшей настоящей аристократкой — красивой, воспитанной и холеной.
Когда, в поисках своей исчезнувшей невесты, граф де Ловер вошел в зал деловых встреч, он застал эту четверку патриархально сидящей за столом и конечно же «ничего такого» не заподозрил.
— Графиня София, почему вы скрыли от меня тот факт, что на нашу свадьбу прибудет известный, как представила его Мелита, скульптор и художник Орест? — обиженным тоном спросил он, усаживаясь за стол вместе с дочерью Боша.
— Потому что вечер такой выдался сегодня — вечер сюрпризов. А теперь выдавайте тайну, Ангел вы мой, — обратилась София к сербу, — как вам удалось доставить сюда надежду мирового изобразительного искусства.
— Пришлось подключать все свои связи, чтобы вначале он оказался в Дании, оттуда перебрался в Швецию…
— И уже как гражданин этой нейтральной странны, подданный шведской короны, — внесла ясность в их маршрут Инга, — вместе со мной вылетел в Ирландию, в Дублин, оттуда — в Мадрид и, наконец, в теперь уже освобожденный Париж..
— Прекраснейший маршрут! — с восторгом отреагировала София.
— Причем все это — благодаря усилиям Международного Красного Креста, — ослепила ее белозубой улыбкой Инга.
София прекрасно помнила, сколько чудных лесбиянских ночей они провели с этой шведкой вместе, но почему-то никогда не видела ее такой красивой и женственной. Несмотря на то, что Жерницкая уже чувствовала себя пресыщенной сексом, тем не менее готова была вновь воспылать страстью, на сей раз — лесбиянской.
— Правда, есть один момент, — подключилась к разговору Ме-лита, — который, как опасалась Инга, может повлиять на ваши отношения с ней, графиня.
— Наши отношения закалены в огне мировой войны, — улыбаясь, поспешила заверить ее София.
— Но дело в том, — продолжила Мелита, — что, прежде чем решиться на этот вояж, Инга и Орест венчались, так что путешествие вокруг Западной Европы стало для них обоих свадебным.
— Только так мы могли превратить военнопленного русского солдата, чудом вырвавшегося из германского концлагеря, в полноправного шведского гражданина, — явно оправдываясь, произнесла Инга, и никто, кроме Софи, так и не понял, что оправдание это тоже было сугубо лесбиянским. Она действительно боялась гнева Жерницкой, но не потому, что отбила у нее жениха, а потому, что сама изменила ей как партнерше.
