— Хотите вашу любимую? — крикнула она нам и громко запела:
…Маленький домик на юге,
Чуть пожелтевший фасад…
В эти минуты мной овладела ужасная тоска по Родине. Так хотелось в Россию, домой, к Лорочке, но… К горлу подступил комок, на глаза навернулись слезы, я их утирала тайком от майора.
В санатории я быстро поправилась, окрепла, и через месяц вместе с майором Трощиловым, после «капитального ремонта», мы возвращались в часть.
Забившись в угол машины, я с волнением думала: «Как встретят меня бойцы? Возможно, они уже знают об изменениях в моей жизни. Как они к этому отнесутся?»
Тем временем машина уже приближалась к лесному массиву, где стояла наша дивизия.
Свернув в лес, мы встретили группу бойцов с пилами и топорами в руках. В одном, самом высоком и плечистом, я сразу узнала старшину Немыкина. Машина резко затормозила, и майор спросил:
— Куда путь держите?
— В деревню, товарищ майор, — поприветствовал нас старшина.
«Что он подумал, увидев меня у майора в машине? — жгла меня мысль. — Баба, скажет».
— Идем помогать венграм чинить хаты, — добавил старшина, не сводя глаз с майора.
Хорошо, что среди этой группы нет моих бойцов. Как бы я им в глаза взглянула? Осудят, скажут — только война закончилась, а она уже замуж. Боится — не успеет.
В части теплые приветствия подчиненных, добрые шутки товарищей и душевные поздравления немного рассеяли мои опасения, но тревога в душе осталась. Этой тревогой я поделилась с майором.
— Конечно, так не годится, — сказал он. — Надо узаконить наши отношения.
В этот же вечер он взял разрешение на наш брак у командира дивизии генерала Бочкова.
— Пара боевая, — смеялся генерал, — оба гвардейцы, артиллеристы.
На другой день по дивизии зачитали приказ о нашем бракосочетании.
А вечером, в ближайшем населенном пункте, в штабе нашей дивизии генерал Бочков устроил офицерский вечер, посвященный молодоженам, которых в дивизии было уже немало. На вечер были приглашены члены местной венгерской власти. Большинство из них были коммунисты, бывшие политические заключенные, до прихода советских войск томившиеся в гестаповских застенках.
На вечере они сказали много благодарственных слов нашей армии и советскому народу. Обещали бороться за мир и содружество наших стран. После торжественной части началось веселье. Много было спето наших народных и боевых песен, много высказано хороших пожеланий молодым.
Допоздна, вперемежку со звуками военного оркестра, на венгерской земле разносилось наше русское «Горько!».
Все лето строительное подразделение нашей дивизии помогало местному населению ремонтировать разрушенные войной дома, за что венгры были очень нам благодарны. И только глубокой осенью, когда в лесу стало холодно и сыро и лагерная пора подходила к концу, на одном из совещаний офицерского состава генерал сказал:
— Здесь нам больше делать нечего. Получено разрешение собираться домой. Едем в Россию.
— Отбой! — зычно скомандовал в этот день своему расчету командир орудия Денисенко. — Довольно нам здесь хаты чинить, нас свои дома ждут. Там наши жинки уже замучились одни.
Через два дня наш эшелон неторопливо полз по узким, извилистым, всегда сырым ущельям Карпатских гор. Эхо разносило по диким, заросшим лесом вершинам хриплые гудки и пыхтенье узкоколейного паровозика.
Зато как весело и шумно было в вагонах! Проезжая страны, освобожденные нашей армией, мы узнавали знакомые места, где год — полгода тому назад проходили с тяжелыми боями, оставляя могилы боевых товарищей.
На каждой станции выходили нас встречать и провожать тысячи людей — наших друзей: мадьяры, австрийцы, чехи, словаки, румыны. Они подходили к эшелону и, снимая шляпы и кепки, кланялись, кричали слова благодарности:
— Спасибо, товарищи!
— Слава русским героям!
Девушки дарили бойцам сувениры и брали адреса, чтобы переписываться…
В Венгрии, на станции города Ньиредьхаза, нас восторженно встречала молодежь. Жали нам руки, фотографировали, бросали в вагоны цветы. Меня тоже окружили девушки с цветами. Я им рассказала о подвигах бойцов, сражавшихся за этот город и на реке Тиссе. Прощаясь, они протягивали мне букеты, но я попросила отнести эти цветы на могилу наших бойцов, похороненных на площади в городе Ньиредьхаза. Я назвала им фамилии бойцов и в их числе имя отважного сибиряка, старшего сержанта Грешилова.
Девушки обещали носить цветы на братскую могилу наших товарищей.
Уже несколько гудков дал наш паровоз, а провожающие все не отходили от вагонов, прощаясь с нами как с родными.
И снова за окнами вагонов потянулись чужие поля, серые деревушки. Оборванные детишки махали вслед поезду худыми ручонками. Сидевший у окна старший сержант Денисенко вдруг закричал:
— Слухайте, гвардейцы! А вон то место, где в прошлом году сильные бои с танками у нас были. Помните, какая грязюка была, по колено. Еще волов впрягали в пушки и на руках пять километров тянули, вон на ту гору!
Все бросились к окну.
— Да, да! — сказал наводчик Юркевич. — Здесь нас на рассвете атаковали танки.
— А вот под той горой немецкий танк моего земляка Степана раздавил, — грустно сказал старшина Немыкин и снял пилотку.
— А недаром мы воевали на этой земле, братцы. Смотрите, как увеличились крестьянские посевы, — показал в поле Юркевич. — Помните, какие узенькие полоски были, когда мы в прошлом году проходили здесь. Ты, Денисенко, еще смеялся, говорил, что у тебя дома на огороде грядки и то больше, чем у них посевы. А теперь смотри, какие поля широкие, почти как у нас.
— Да, — сказала я, рассматривая пробегающие поля. — Помещики удрали, а земля перешла к крестьянам, вот и увеличились у них наделы.
— Смотрите, товарищ лейтенант, они машут нам, вон те, что за сошкой идут, — сказал Денисенко.
Я выглянула в окно. Невдалеке, на черном распаханном поле, стояли люди в самотканых белых штанах, в рубахах с черными жилетами и в шляпах с длинными перьями. Они махали нам, потом прикладывали руку к сердцу и кланялись.
— Вот бы им теперь наши тракторы ЧТЗ, — мечтательно проговорил Юркевич. — Тогда бы они зажили…
Юркевич вырвал из блокнота лист бумаги и крупными буквами написал:
«Братья, мы вам тракторы наши пришлем, вам будет легче».
И к бумаге приколол красноармейскую звездочку.
— Давай я брошу, — взял бумагу Денисенко.
Тяжелый порывистый ветер рванул лист и понес его к удалявшейся группе крестьян.
— Пришлем тракторы! — кричали в окно бойцы, размахивая пилотками.
…И вот мы на Родине. В первую очередь демобилизовали сверхсрочников, рядовой и сержантский состав, а также ограниченно годных по здоровью офицеров.
В эту первую очередь попала и я.
Провожая меня, Трощилов сказал:
— Жди, Тамара, скоро приеду.
На рассвете проводник громко объявил:
— Подъезжаем к Симферополю.
Спрыгнув с полки, я жадно всматривалась в окно. Из темноты выплывали знакомые места. Вот станция Сарабуз. «До войны она утопала в зелени, а теперь одни развалины», — с горечью отметила я.
С нетерпением дожидалась конца стоянки. Двинулись дальше. На фоне светлеющего горизонта уже обозначился темный силуэт города. Взволнованно забилось сердце — родной Симферополь! Но что это за огни? Да это ведь лесопильный завод «КИМ»! Светятся цеха. Ночная смена еще работает. И сразу вспомнились картины ранней юности.
Вот виднеются цеха завода. Все родное, знакомое. Здесь я начинала свою трудовую жизнь.
Уже в последнем классе школы нас, молодежь, волновали призывы нашей партии и комсомола: «Все на строительство социализма, на выполнение пятилетки!» И комсомольцы нашего класса решили отозваться на этот призыв. Закончив семилетку, я тоже решила пойти работать, а учиться дальше без отрыва от производства. Но подросткам без специальности в те годы не так просто было найти работу, и мне пришлось долго ходить на биржу труда. Рабочие требовались, но брали больше специалистов.
В одно зимнее утро в толстом простенке биржи открылось маленькое деревянное окошко, и знакомый уже мне голос спросил: «Кто с комсомольской путевкой?»
Я подала документы.
— На лесопильный завод «КИМ» требуются подручные!
Выбора не было.
Не раздумывая, я взяла направление и, не заходя домой, помчалась оформляться.
На заводе, когда вышла из конторы, меня сразу оглушил шум, скрип, визг режущих пил и гул моторов.
— Работать нам больше приходится в ночной смене, с двенадцати до восьми утра, днем не хватает электроэнергии, — сказал мне сменный мастер, знакомя с бригадиром комсомольской бригады.
